Я в Петербурге сейчас. В городе моего детства. Вот зашла сегодня в Дом Книги; там у моих книг есть отдельная полочка. Правда, книги не все; их быстро раскупают, некоторые потом привезут ещё. Был чудесный солнечный день. Красота вокруг.
Почему я не живу в Петербурге? Меня часто об этом спрашивают. Потому что это прекрасный город. Красивый очень. Но не мой. Хотя мои бабушка и дедушка здесь жили. И я здесь жила в детстве. И потом приезжала постоянно; но жить здесь я не могу.
Профессор Яров, который написал ужасающе правдивые и великолепные книги о блокаде, в одном интервью сказал: мол, я вижу теперь прекрасные здания, вижу исторические места, чудесные парки любимого города. Но сквозь них я вижу блокаду.
Здесь было хранилище тел умерших от голода, в этом замечательном старинном здании. В этом доме вымерли от голода все курсанты. Здесь был хлебный магазин, вот здесь, где сейчас кафе. И при свете коптилки истощенная продавщица отрезала квадратики карточек, а потом бережно взвешивала хлеб голодным замёрзшим людям.
Примерно так он сказал. Я понимаю это отлично. Именно это со мной и происходило ещё в детстве.
Мы тогда жили в старинной квартире с арочными окнами и сводчатыми потолками. Я боялась оставаться одна; маму часто вызывали на операции. Я уже большая была. Лет одиннадцати. И никаких страхов раньше не было. И тогда был не страх; ощущение тоски и тревоги. Невыносимое совершенно…
Потом стали менять обои. Тогда обои наклеивали слой за слоем; ремонт редко делали почему-то. И вот обои стали отдирать - слой за слоем. И на выцветших рваных старых обоях нашли надпись, химическим карандашом кто-то написал. «Хлеба! Дайте хлеба!»... Это с войны осталось. Кто-то мучился от голода в этой квартире; может, умер…
А в Кронштадте я видела тоже странное. Старичка с бородой в длинном одеянии в окне. Он смотрел на меня добрыми глазами; странный свет его окружал. Он казался старичком, - я же ребёнком была.
Потом только я узнала, что в этом доме жил Иоанн Кронштадский; прошло лет тридцать с тех времён. И тут же мне на глаза попалась цитата из дневников этого святого; о том, как он стоял у окна и смотрел на прохожих. А они чувствовали взгляд и оборачивались…
И ещё я много чего видела.
Отлично различая видения и реальность; одно сквозит через другое. Это как сон наяву, только не спишь. И испытываешь те эмоции и чувства, которые относятся к прошлому. А его здесь много, слишком много. И оно слишком живое. Может, это голограммы, как некоторые говорят, - возможно. Но жить мне здесь трудно. Здесь два мира - современный и ушедший. Ушедший не до конца.
Это прекрасный город. За него бились мои дедушки. Здесь мои друзья детства. Здесь коллеги папы. Здесь замечательные люди живут.
Но мне надо жить на Урале. В Екатеринбурге и в моей Башкирии. Там нет тревоги и если я что-то и вижу - так только полезное и хорошее. Важное. Просто у каждого своё место, вот и все.
Здесь хорошая квартира, рядом парк, иногда слышно серебряный звон колоколов из старинной церкви, в которую ещё Пушкин ходил… А в парке - памятник жителям Детского села, которые пытались сдержать напор оккупантов. Они все отдали свои жизни в парке. И этот памятник важнее остальных кариатид и греческих богов.
Я скоро вернусь домой. Мой дом на Урале. А здесь мое детство, память семьи, тонкие энергии, - но мой дом на Урале.
Анна Кирьянова
