В Стамбуле я была первый и до вчера последний раз 16 с чем-то лет назад в романтической поездке со своим будущим бывшим мужем Лешей, будущим отцом Вари и Васи. И эта поездка во многом предопределяет их счастливое рождение. С тех пор я думала о Стамбуле, помнила его, он мне снился. Через 17 лет оказалось, что я помню все, как будто это было вчера. Хотя Лёша на следующей неделе поедет сюда уже со своей новой женой и наш Стамбул будет перекрыт другим Стамбулом.
Это важно и неважно.
Стамбул - город-медитация, воплощённый сон. Тут невозможно спешить и невозможно опоздать.
Стамбул - город звуков и тишины.
Вводящие в транс распевы муэдзина, крики безразличных чаек, стук переставляемых стульев, звон посуды и монет, ритмичные крики зазывал, жужжание стройки, бас пароходов, ласковая и мелодичная болтовня местных. Тишина за углом.
Не знаю, что значит Стамбул для его жителей, но для русского туриста это место особенное. Не знаю особо про русского туриста, но для меня это не поддающееся логике и описанию возвращение домой. Я дома. И после первой поездки я сразу знала, что тут я дома. Звонкие, растекающиеся по воздуху голоса местных меня ни в чем не убеждают и ни к чему не призывают - это крики чаек.
Море, чайки, коты, турки ничего мне не должны, а я - им. Тут я могу быть никем, тут мне никем не надо быть.
Пусть пристают, пусть старый банкомат с оперативкой виндоус 7 сжирает мою карточку, пусть непонятно, не всегда приятно. Тем лучше. Не к кому предъявлять.
Заходишь в Айя Софью, а тебя заставляют снять ботики и идти в левый придел, где через ширму ты пытаешься разглядеть божественные внутренности. Там на коленях - мусульмане. Среди святыни разносится психоделический распев муэдзина. Думаешь, как же так. Почему через ширму. Доколе. Но не долго бурчишь. Микс Константинополя и Истамбула, всей веры и крови сгущается тут и растворяется. Звук ударяется о далёкие золотые выси мозаичных нефов и поглощается мягким зелёным ковром, которым теперь покрыт весь пол храма. Получается что-то новое. В центральном нефе из четырёх серафимов у троих лица заделаны орнаментом и они сами превратились в идеальный для медитации орнамент, а у одного лицо оставили для христиан. Мол посмотрите и сравните сами. Лицо трагическое, лицо страдающего Иисуса запрятано в ореол перьев, рядом с ним по кругу три собрата в перьях, но уже без лиц - их съели растения. Смотришь на страдание лица и думаешь - может и слава богу, что оно уже не страдает. Но и это как-то быстро становится неважно.
Когда собираешься уходить молитва мужиков заканчивается и можно зайти внутрь храма. Муэдзин ещё допевает, тела мужчин ещё ритмично складываются в неслышную молитву.
Но дети и коты уже тут. Куча необутой мелкоты, как и все мы тут, в уязвимых носочках на толстом ковре, бегают по храму как по детской комнате (мягкий безопасный ковёр). Падают на пол и перекатываются. Кошки по-хозяйски прогуливаются среди коленопреклонённых в темных джинсах. Молитва заканчивается и в ту же секунду раздаётся уютный шум огромного пылесоса - уборщик начинает чистить бесконечный ковёр. Все звуки - разговоры, хохот детей, указания смотрителей, бурчание пылесоса - отражаются в золотом гулком нефе и мягко опускаются в тёплый домашний пол. Соединение величия, тысячелетий молитв разных и о разном и безопасной детской площадки. Ложишься на мягкий ковёр и тупо смотришь в круглый великий потолок. Пока не попросят.
Здравствуй, брат, диван есть, пиво есть, поговори со мной, брат.
