Немного о полузабытом шедевре «Замри — умри — воскресни», вышел на экраны в 1989 году. Режиссёр Александр Каневский. Камера Сергея Баневича.
Фильм не задержался на экранах. Его либо вовсе не хотели брать в прокат, либо прокатывали стремительно. Мало кто обратил внимание на драматическую историю 1947 года, произошедшую в приморском шахтёрском городке Сучан.
Ещё в конце позапрошлого столетия шахтёр М.Богатов писал о трудовом и городском быте Сучан: «Работала на шахте больше молодёжь, а молодое дело известное — погулять хочется. А куда пойдешь? Тогда единственным развлечением горняка был штоф водки».
Сучан 1947 года — провозвестник арканарского мира Алексея Германа. Трудно удержаться, чтобы не охарактеризовать тяжёлый и грязный быт Сучан как единственно доступную форму бытия его жителей. Но такая характеристика была бы совершенно неверной. Я думаю, здесь не меньше человечности и сострадания, чем в монастырской обители, только вот добывать сострадание и человечность в своей душе приходится таким же тяжким трудом, как отважный шахтёр добывает уголь в аварийной шахте, которая грозит обвалиться.
Быт: бараки, голод и холод, грязь, пьянство, воровство, драки. Шахтёры, живущие в бараках, а рядом — военнопленные японцы, а по соседству, за рваной колючей проволокой — политические ссыльные.
Мне кажется, что фильм этот не только наследует «Четырёмстам ударам» Франсуа Трюффо, но и «Небу над Берлином» Вима Вендерса. Дело в том, что у главного героя — пацана Валерки есть личный ангел — девочка-татарка по имени Галия. Она деловитая и смешная. Не выговаривает шипящие, так что вместо «слушай-ка» получается «слусай-ка».
Галия неоднократно помогает Валерке, а потом и спасает его от смерти. Но больше она ничего для него сделать не может — потому, что умирает сама. Она принимает на себя бремя грехов Валерки, которых к финалу накопилось немало. И гибнет, чтобы покрыть своей любовью самый тяжкий из них.
Я не думаю, что эта история сугубо реалистическая. Мне кажется, что «Замри — умри — воскресни» — символическое кино. Фильм завершается фантасмагорической сценой пляски обнажённой сумасшедшей на метле и поразительными комментариями режиссёра, который переговаривается за кадром с оператором.
Каневский размыкает фильм на себя и зрителей. Можно сказать иначе: замыкает и героев, и себя, снимающего и нас, смотрящих, в единый круг очевидцев и сопричастников.
Это кино — безусловный шедевр. Смотреть его непросто и не необходимо. Есть такой штамп о понравившемся рецензенту фильме — «смотреть необходимо». Избежим штампа.
Желательно знать, что во время, которое мы по привычке и скудости воображения называем «перестроечным» в СССР был снял выдающийся фильм, один из лучших в российском кинематографе. Желательно сознавать, что многие шедевры отечественного кино покрыты травой забвения, которая не утешает, а умаляет нашу способность судить здраво о настоящем.