Семь коротких текстов Александра Евсюкова, как семь натянутых и отстроенных струн. У каждой свой звук, а вместе — созвучие.
Струна
— Кто-о-о?..
— Это я спрашиваю — кто?
— Кто на кого!
— Кто на кого давит?
— Вот именно!
— Слушай, я подарил тебе этот грёбаный букет?
— Да! А с каким лицом ты мне его преподнёс? Как будто сожрал пять лимонов!
— Я не Лимонов!
— Вот именно.
Гвоздь по шляпку. Шах и мат. Победный шар в лузу. Он горестно оседает на низкую табуретку.
— Не Набоков. Не Буковски. И даже не Мураками, — у него такой усталый голос, что даже знаменитые фамилии высыпаются тихо, будто пшено из дырявого мешка.
Ни слова не возражая, она молча смотрит поверх его головы.
— Только запомни, я задушу тебя, если ты вздумаешь уйти к нему. Этой самой струной, — в его словах снова звучит настоящее чувство.
Она помнит, помнит лучше, чем собственное имя, что от его старой гитары осталась одна свёрнутая металлическая струна.
— Время рок-н-ролла прошло, — талдычит он. — Теперь на этой музыке далеко не уедешь! Как ты не поняла?..
Она кивает и осторожно гладит его ладонью по голове. Ему надо к кому-то ревновать и сейчас он ревнует её к музыканту. Он вместе с табуретом придвигается к столу и приступает к ужину. К остывшим макаронам, двум овощным котлетам и банке безалкогольного пива.
Вечерами после нудной офисной работы, он уже который год увлечённо пишет свой бесконечный роман: автобиографичный и метафизический, ироничный и актуальный, полный желчного гуманизма и беспредельной честности. Однажды этой книгой он перевернёт мир и поставит его с головы на ноги. Или наоборот — смотря, где этот мир в тот момент окажется.
Она же часто вспоминает про струну, по-змеиному свернувшуюся на одной из угловых полок. Она не раз собиралась как-нибудь тихонько выкинуть её. Но снова и снова убирала протянутую руку, внезапно понимая, что тогда они не смогут прожить вместе и одной недели.
Они
Ты думаешь, что ко всему готов. Вспоминаешь каждое слово отцовских предостережений: «Почему так?.. Не знаю. Но если они до тебя доберутся, то сначала обязательно постучат» .
И вот — ты на другом конце света. Вокруг под коврами и обоями — бетон. Самая безотказная система слежения и оповещения сообщает тебе о каждом подозрительном шаге и шорохе. Самое надёжное оружие и запасные обоймы к нему всегда под рукой. Ты отказался от секса и лишнего общения. Воздух и вода проходят дополнительную очистку. Запасы жидкостей и консервов позволят выдержать многомесячную осаду.
Ты — в безопасности. Всё под контролем.
Пока однажды не постучали изнутри твоей головы.
Взгляд
Он вышел из церкви после причастия. Вышел, не чувствуя никакого облегчения. Думая больше о ногах, чем о Боге. Служба сегодня сильно затянулась. Почти в самом конце он со скрещёнными на груди руками назвал своё имя и, стоя напротив позолоченного потира, открыл рот, принимая Тело и кровь…
Весь алтарь был пронизан солнечным светом. Раньше тёплый густой свет, заливая всё пространство, обнимал и излечивал его. Но этот сегодняшний свет обтёк его с двух сторон и весь до последнего лучика достался другим.
Значит, им нужнее, одёрнул он себя. Настойчиво завибрировал телефон. Коротким сообщением он ответил, где был этим утром. Его дежурно поздравили. Он отправил единственный смайл с нимбом и тут же зримо вспомнил о своём грехе, всё ещё не зная — грех ли это?
Он вышел за ворота и, обернувшись, трижды перекрестился. Краем глаза он заметил детскую коляску с откинутым верхом и услышал протяжный настойчивый крик, зачем-то обращённый именно к нему. Он быстро двинулся прочь по тротуару, убеждая себя, что спешит. Мимо, шаркая колёсами, проносились машины — они тоже спешили. Затем он резко встал, как лошадь, которой натянули поводья, и в смятении обернулся. Крик мгновенно умолк. Из коляски на него смотрел темноглазый младенец. У младенца был очень взрослый внимательный взгляд.
Но ему же никак не больше пяти месяцев… Как такое может быть?
Тут одно из колёс скрипнуло, и коляска медленно покатилась поперёк тротуара к проезжей части. Он растерянно огляделся вокруг. Ни матери, никакой другой женщины, ни даже мужчины рядом с коляской не было. Все будто сквозь землю провалились. Выронив надорванный листок бумаги и все записанные на нём грехи, он рванулся вперёд, чтобы с перекошенным лицом перехватить коляску над самым краем. На лбу выступил пот, а руки его будто прилипли к круглой холодной ручке.
Младенец наблюдал за этой его суетой с тонкой насмешкой, так что он сам неожиданно почувствовал себя младенцем. Но всё-таки он оставался во взрослой одежде, упираясь в асфальт взрослой обувью. Дрожа от внезапного озноба и заикаясь, он заскулил колыбельную.
Вдруг совсем рядом раздался смех, негромкий, но заливистый. Он сразу понял, что никого не увидит, даже если очень резко обернётся. И что смех слышат только он и этот чёртов младенец.
Рыча от бессилия, он оторвал прилипшую руку. Яростно ущипнул себя.
И — не проснулся.
Продолжение следует...
Александр Евсюков: проза как неразбавленный виски. Часть первая
