В этом году исполняется 80 лет с тех пор, как с карты страны исчезла Автономная республика немцев Поволжья. Ее граждане стали первым советским народом, депортированным во время Великой Отечественной войны. О расцвете и гибели Немецкого Поволжья рассказано в романе Гузель Яхиной «Дети мои». Сейчас у писательницы выходит новый роман о переселенцах из голодающего Поволжья — детях, которых везут в Самарканд. Научный обозреватель ОТР Ольга Орлова спросила Гузель Яхину по гамбургскому счету, как прозаики работают со столь тяжелым историческим материалом.
Гузель, у вас выходит уже третий роман. И «Зулейха открывает глаза», и «Дети мои», и новый «Эшелон на Самарканд» — это первая половина XX века, Поволжье, голод, переселенцы. Почему этот тяжелый исторический материал вас не отпускает?
Поволжье — это мой родной край, часть меня. Поэтому писать о нём или начинать историю в этом краю, а дальше двигать ее в другие регионы — это для меня естественная вещь. В Поволжье очень много разных народов уживаются вместе исторически, поэтому тема взаимопроникновения, столкновения, конфликтов и примирения разных народов очень важна. Я про нее обычно и пишу. Что бы ни начинала, получается именно об этом.
Как вы для себя ставили эту границу: что есть исторический факт, а что, может быть, уже привнесено фантазиями людей? Насколько для вас важно, что вы точно знаете, а что нет?
Конечно, вопрос достоверности очень важен. Здесь можно было бы обозначить три уровня. Первый — это достоверность фактов и предметов. Это то, где ты не можешь сесть в лужу: когда что происходило, во что были одеты люди — все, что можно проверить, должно быть безупречно. Этот первый уровень на самом деле достигнуть достаточно легко, если у автора есть какая-то добросовестность, терпение и желание работать. Это, в общем, не требует исторического образования, лишь минимального знания, как работать в архиве.
Второй уровень — уровень психологической достоверности, о чем персонаж может думать, мечтать, чего бояться. Тут что-то можно прочитать в мемуарах, что-то можно придумать, что-то можно увидеть, допустим, в кино того времени. Третий уровень — это достоверность социальная, когда люди взаимодействуют и начинают спорить или соглашаться друг с другом. Вот здесь, в этих коммуникациях, в этих диалогах и действиях, совместных или против друг друга, мне кажется, и есть самая сложная почва — там, где автор должен уже придумывать. Поэтому я стараюсь соблюдать первый уровень. Я стараюсь, чтобы по моим книгам можно было достоверно понимать то, что происходило.
По роману «Зулейха открывает глаза», наверное, можно составить некое представление о том, как происходило раскулачивание, как людей высылали и как организовывались эти трудовые поселки. Или по роману «Эшелон на Самарканд» можно, надеюсь, понять, как шла эвакуация детей из голодных регионов страны в более сытые.
Роман «Дети мои» был написан по следам публикаций в начале перестройки, когда я еще школьницей вдруг узнала, что в нашем родном городе Казани когда-то была очень большая немецкая община. Я изучала немецкий в школе, мой дедушка был учителем немецкого, и всегда эта тема казалась чем-то невероятно далеким — за железным занавесом. Вдруг оказывается, что по этим нашим родным улицам ходили немцы. Место, где я в детстве занималась фехтованием — это бывшая немецкая кирха. Тот парк, где мы выросли (парк им. Горького), когда-то назывался Русско-немецкая Швейцария. То есть немецкие следы оказались так близко к нам. Это, конечно, очень сильно впечатлило. С тех пор я интересовалась темой российских немцев и в итоге написала роман про немцев Поволжья.
Одно из удивительных культурных явлений немецких поселений — школы, в которых сохранился архаичный мир переселенцев XVIII века. Ее символизирует образ центрального героя романа — учителя Якоба Баха. Поразительно, что в этот момент Германия была научной державой номер один, но когда читаешь ваш роман, то даже не понимаешь, неужели эти русские немцы живут в тот же момент, когда их соотечественники, великие немецкие физики уже складывают современную картину мира?
Для меня это тоже стало открытием. Я выяснила, читая исторические материалы, что этот совершенно фантастический мир принесен переселенцами в 1763 году даже не из Германии, а из разрозненных немецких земель. Переехав в Россию, они привезли с собой мышление, культуру и язык выходцев из маленькой немецкой земли. Поволжье стало не единым анклавом, а очень разрозненным внутри — в каждой деревушке-колонии был свой язык, свои традиции, своя маленькая субкультура. Всё это перемешивалось постепенно, но все же сохраняло в себе основу культуры XVIII века и как на машине времени фактически переехало в век XX и в советское время.
К примеру, я нашла в книгах, написанных очевидцами, свидетельства, как ругались поволжские немцы. Они ругались не чертом, не дьяволом. Они ругались словом «дракон» и словом «крокодил». Это было совершенно удивительно, что люди, которые разговаривают с большевиками, называют друг друга «товарищ» и «товарищина», ругаются словом «дракон». Видимо, это ругательство ещё из XVIII века, когда, употреблять слово «черт» было совершенно недопустимо. Или, например, обычай есть степные клецки, сидя на полу — ты завариваешь этот суп и садишься на пол. Или какие-то рецепты медицинские — сердечную болезнь они лечили листьями березы, потому что он напоминает сердце. Это консервативный мир, застывший, как муха в янтаре. Поэтому я описываю такой общий портрет немцев Поволжья, как бы через века.
Вы поэтому оставили в тексте прямые отсылки к немецкой литературе XVIII-XIX веков — Гофману, Гауфу, и даже к немецкой фольклорной сказке?
Конечно, так задумывалось изначально. Мне было очень интересно сплавить две эстетики: суровые миры ранних советских лет и германской сказки. Я сплавляла их совершенно намеренно. Мы же знаем, что с переизданиями собрание народных сказок Братьев Гримм редактировалось, чтобы не навредить психике ребенка. Я нашла те оригинальные сказки и старалась даже метафорический ряд книги насыщать этими образами из немецкой сказки. Для меня это не просто стилистический прием, а это метафора советской сказки, которая не сбылась.
Люди в Советском Союзе верили в советскую сказку. И середину 1920-х годов можно назвать подъемом этой веры. А потом наступил слом. Собственно, учитель Якоб Бах пишет эти сказки, и поначалу ему кажется, что они сбываются совершенно замечательным образом. А вот уже после 1927 года, когда Сталин пришел к единоличному правлению и стало понятно, что сказка сбывается совсем не так здорово, все эти немецкие сказки вдруг постепенно превращаются в такой кошмар, который окутывает героев.
В книге тридцать глав, четыре из них посвящены Сталину. Они написаны стилистически иначе, чем главы про Баха, жестко и документально. Откуда этот материал?
Сюжеты, которые я описываю, вымышленные, но те факты и цифры, которые я привожу о национальных кампаниях — это все правда. Это представление я действительно составляла из трудов историков.
Сталин для меня — второй главный герой книги, пусть его описания и не так много. То есть учитель Бах — это отец человеческий, он воспитывает своих и приемных детей и дарит им всю свою жизнь. А Сталин — отец народов, который вершит их судьбы. Эти два отца для меня — как два зеркальных персонажа. Бах движется от вечного страха, который сжимает его сердце, и корежит его всю жизнь, к бесстрашию, к преодолению. А Сталин, наоборот, во властной эйфории движется к паранойе и бесславному концу его истории в бронированном автомобиле. Это две линии, которые совершенно зеркально отражают друг друга.
Тема голода в Поволжье у вас одна из центральных во всех трех книгах. Однако она везде у вас воплощена по-разному. Почему в своем третьем романе «Эшелон на Самарканд» вы на таком страшном материале пишете фактически приключенческий роман, истерн?
У меня в анамнезе сценарное образование, поэтому я не боюсь этого слова и сама называю это жанром «красного истерна». Я долго думала, как эту очень сложную и, честно говоря, жуткую тему можно подать читателю так, чтобы он этого не испугался. Поэтому я искала то, что уравновесит тяжелую тему. И одним таким инструментом, одним таким противовесом этой теме стал сюжет в жанре путешествия.
Когда читатель понимает, что главный герой выезжает в далекую дорогу и что герой действительно похож в чем-то на такого мифологического героя, в чем-то на Иванушку-дурачка даже, и вот эти все препятствия, которые встречаются на пути, они постепенно преодолеваются, этот сюжет дает надежду на счастливый конец. Он дает импульс читать дальше в надежде, что все-таки книга закончится не совсем уж печально.
