Пашка был ходок. Дело это любил, «оттачивал и совершенствовал», как иногда прихвастывал ребятам из автомастерской, где работал по окончании института. Пошёл туда целенаправленно – за хорошими деньгами и нужными связями. Автодорожный заканчивал заочно. В армии получил права, после дембеля работал на автозаводе, куда устроился по лимиту. Там и дали направление на учёбу в вуз, хотя обучение лимитчиков в институтах не поощрялось: потому и открывали лимиты предприятиям, что рабочих в столице не хватало. На заводе думали назначить его мастером, как вуз закончит. Там и до начальника цеха недалеко. А он не будь дурак – в мастерскую пристроился. Ему с его опытом и дипломом даже не пришлось это место покупать – его почти сразу поставили на блатняк. Мастером он стал попросту легендарным – тем, о ком разговоры в мире автовладельцев пошли. Машины знает – как никто. Поверить невозможно: словно у него в глаз рентген встроен, и, глянув на машину, он сразу может определить, что у неё не так или что надо для профилактики подновить. Дом кино, ресторан Дома журналистов, Сандуны – всё к его услугам. Театры он не любил – скукотища. В оперетте – и то засыпал: на сцене веселье, канкан, а неблагодарный зритель Пашка сопит. Об опере даже слушать не мог, челюсти сводило. А уж чтобы саму оперу по доброй воле выслушать… На балет походить было бы ничего, посмотреть на фигурки балек, как называл балерин «вхожий за кулисы» завсегдатай Сандунов Эд Эдыч. Но вот мужики в колготках – зрелище для него, Пашки, отвратительное. Так что в театры не ходил ни в какие.
Жилищный кооператив купил на имя дальней родственницы, бабуси-москвички, обставил чешской стенкой, югославской мягкой мебелью – красота. Жениться не торопился. Сам понимал, что одной бабы ему будет мало: он с неослабевающим интересом, как сам пафосно выражался, следил за разнообразием и совершенством советской молодёжи, исключительно женской её части. Девушек своих старался до влюблённости и привязанности к себе не доводить, был щедр, ограниченно галантен и честен до цинизма, сразу говорил, что не женится, по этой части чтобы на него не рассчитывали, и проблемы, коли что, решали сами. Молодость и пора «ходок» Пашки пришлась на благословенные времена, когда девица, коли что, оставалась один на один со своим пузом. Это позднее уже такую волю бабам дали – не отобьёшься: ДНК-тесты, фотофиксации… Да, его в своё время пытались взять «на слабо», мол, беременна. Он на это отрезал, что он не акушер, ему такие сообщения ни к чему, роды он принимать не собирается.
Жизнь сказкой сказывалась. Всё у Пашки было. Директор мастерской, уйдя на пенсию, поставил на своё место его, с этим было всё понятно. Кого, если не Пашку? Павел Алексеевич управлял мастерской, преобразованной им в автоцентр, и сам брался за ремонт важняков: импортные автомобили, раритет. Чинил тачки нужных людей. Ему нравилось возиться с машинами, которые все без исключения называл хламом. «Хлам свой забери. Лучше нового стал. Хоть в кругосветку дуй». «Когда хочешь хлам свой на меня скинуть?» «У тебя не хлам, а конфетка. Будь я дипломатом, как ты, сам бы на таком колёса крутил».
Жениться он планировал, когда нагуляется, и только по любви. Коли такая в природе существует и его посетит. То, что она есть, любовь эта, он вообще-то знал ещё по школе: в 8 классе жутко, буквально до темноты в глазах влюбился в старшеклассницу, и замужество той сразу после выпускного стало для него трагедией. Но после армии встретил ту на улице – толстая тётка с химией на голове – ничего от романтичной дюймовочки не осталось. И как отрезало. Подумал, что, слава Богу, его опередили. А ведь он фотку этой Лизы всю армию в кармане таскал! Страдал. Было по чему!? Да уж, жизнь к бабам беспощадна. Так испортить отличный некогда экземпляр…
Решил, что такое чувство влюблённости – это своего рода ветрянка: в каком-то возрасте постигает всех, мучает, даже опасна для жизни, порой смертельна, но переболеешь, иммунитет получишь… Как-то так. Вообще-то, может, и есть любовь не только в качестве пережитого им юношеского страдания. Было бы, в принципе, неплохо взбудоражиться – полюбить.
А женился в итоге по голому расчёту – с обеих сторон. Директор овощебазы с дочерью на выданье прямо предложил «соединить наш хлеб», как говорят на Востоке, делая предложение. Мол, у тебя – полная чаша, у меня ещё более полная. Я со своей стороны дочь отдаю в хорошие руки, а ты со своей стороны попадаешь в хороший дом… Этот директор был мужик-загадка, как про него шутя говорили. Фрол Абрамович Веретенников. Коренастый, кривоногий, смуглый, скулы высокие, глаза раскосые, нос – шнобель натуральный, волосы курчавые рыжие. Что за масть? Сам Фрол Абрамович, партнёр по сандуновским банным четвергам, говорил, что мама у него – удмуртка, а папа – по любви. Поехала мама поступать из родного Кильмезя в Москву, но не поступила. Однако не сказать, что ни с чем вернулась – с пузом. Отец разгневался, и потому она не домой в Кильмезь приехала, а к сестре в Як-Бодью, боялась отца. Родила сына. А у них в роду одни бабы: у него самого четыре девки («работал на это дело баскущще, а набраковал»), старшие дочери по две девки «приплодили». У Фрола Абрамовича и речь была необычная – вворачивал словечки всем понятные, с одной стороны, а с другой – их только от него и слышал. То ли сам выдумывал, то ли из своего Кильмезя привёз.
Отец Фрола всё пацана ждал – когда дочери внуком огорошат. И вот мать Фрола, младшая самая, родила и назвала сына в честь отца Фролом, а отчество дала по главбуху совхоза – Абрама Исидоровича, которого отец очень уважал за то, что тот помог им машину купить – кредит оформил. Да ещё и то хорошо, что фамилия Веретенниковых на отце не закончилась, род продолжился. Бальзам на душу. Так Екатерина, мать Фрола, и вернулась в Кильмезь – прощёная. После армии Фрол Абрамович в Москве остался, где и служил, женился. Хороший мужик. Себе на уме, хитрый, беспардонный, но беззлобный и без затей: женись на моей дочери – вот прямо так и сказал, не стал кругами ходить. Козыри выложил. Пашка ему говорит, мол, я же ходок. А тот: и что? Я тоже ходок. А баба моя до сих пор – серебряную уже сыграли – не знает, что за ходоком замужем. И тебе незачем жене душераздираться. На то и мужик, чтобы языком не наворачивать себе же на горб. Тайна украшает мужчину. Хотя ты и без того – медаль на всё бабье тело.
Остепеняться Пашка не собирался, но семью завести уже действительно можно. Поразмыслил – и согласился. Жена, Раиса (имя не нравилось, Горбачихи хватает, всем нутро выворачивает), сразу забеременела. Павел, в самом соку мужик, и не думал на себя власяницу надевать по этому поводу. Да и с какой стати? Он так привык к свободе и так любил возможности, которые давали его доходы и воля, что мысли о необходимости держать себя в супружеских тисках были ему попросту противны. Потому вёл активную, практически холостяцкую жизнь.
Жена родила дочку, а через пару месяцев Верка-фанерка (худющая – то ли из концлагеря, то ли с подиума прямиком), продавщица-флорист! – из цветочного, позвонила: она на четвёртом месяце. И сразу сказала: если хочешь, проявляй себя как отец, но я никуда жаловаться не пойду, денег просить у тебя не буду. Павел отрезал: не хочу. И отцом не собираюсь твоему ребёнку быть, и денег не дам, а то привыкнешь к хорошей жизни. Свои проблемы человек должен сам решать. Твоё пузо – твои проблемы. Как и договаривались.
И Верка не звонила больше, не донимала. Жила она в том же районе, где тесть в качестве приданного квартиру молодой семье купил. Пашкиного двухкомнатного кооператива было маловато, да и семья бабуси, на которую квартира оформлена, намекали: это наше, ничего не знаем, пока бабушка жива, и вы живите там, а коли что – до свидания. Так что Пашка мебель всю оттуда перевёз, кроме дивана, и квартира стала «явочной».
Павел пешком почти не ходил, так что не пересекались с забрюхатившей подружкой. Они с Веркой познакомились, собственно, когда он домой как-то ехал. И предложил подвезти стройную девушку. Райка вес набрала почти с первого месяца беременности. И Павла привлекла такая стройность Верки на контрасте с расплывшейся женой. Хорошая деваха, между прочим. Красивая, утончённая. Но с комплексами, словно внешности своей стесняется. Плохо, правда, что в него влюбилась, а ему это и не надо совсем – лишние сопли. Но свои сопли Верка сама утирала. Может, её отец даже отходил ремнём. Она говорила, что тот из казаков и очень крут. Павла, во всяком случае, она не тревожила.
Конечно, сразу, как только пошли свободой по стране махать, Павел с тестем кооперативы организовали. Денег стало – киту не заглотить. Тесть всё подбивал заводик какой-нибудь прикупить, вскладчину. Но Павел жутко боялся статьи «с конфискацией». Всем махинации сейчас с рук сходят, а вдруг ему не сойдут? Этот страх у него был с отроческих лет. Напротив их дома, в шикарной «сталинке», дворянском гнезде городского масштаба, где шишки местные устроились, жил директор стадиона, которого прихватили на спекуляциях и осудили с конфискацией. И буквально на глазах благополучное семейство – все в мехах и бриллиантах – превратилось в нищих оборванцев. Жена стадионщика как-то сникла сразу и постарела. Дочь, только-только распустившийся бутон, все пацаны по ней вздыхали, в алкоголичку превратилась. Может, пила, чтобы позор этот не осознавать. Потом съехали куда-то. Но эта перемена, падение целой семьи вмиг, как с обрыва, врезалось не в память, а во всё Пашкино существо. Он очень боялся самого слова «конфискация». Тут расстрел, пожалуй, предпочтёшь, пулю в висок.
Потому он участвовать в афере с заводом не стал, а тесть, чертяка, прикупил производство. И как-то по-родственному отошёл от зятя, с семьёй оболтуса-сына больше скорешился. А Пашке и своих доходов хватало. Детей с Раисой он больше не хотел «выдавать на гора». Хотя новой семьёй обзаводиться не планировал, но не исключал, что и такое событие в его жизни произойдёт, и ещё один ребёнок в семье, родись он, может стать препоной для развода. Дочери пока вполне достаточно. А Райка и не могла больше детей иметь. Что-то у неё по женской части подводило. Он не вникал.
И жутко ревнивой Райка стала. А поскольку Павел на всякий случай на неё свой автокооператив переписал, то развестись-то не так легко, в принципе. Вернее, легко, но налегке и останешься.
Неприятность к Пашке заявилась, откуда не ждал: дочь пошла в школу и оказалась в одном классе с Веркиной дочкой, Светой. Всё бы ничего, но они были как две капли воды похожи. Это все заметили: учителя, родители учеников, думая, что это двойняшки. Сёстры и есть. Обе – в отца. И разница у девчонок – пара-тройка месяцев, они и роста одного, и комплекции. Ведь надо же! В школе 6 первых классов, а они в один угодили.
Да ещё Вера, оказывается, в графе «отец» его указала, ну и в классный журнал соответственная запись в графе «отец» занесена. Хотя фамилия у матери – Благоволева, на разных фамилиях родители получается. Имя у Пашки, в принципе, не редкое – Степанов Павел Алексеевич, таких в адресном бюро и не думай найти без уточняющих – тысячи граждан Степановых. Но тут понятно было, что не совпадение – просто невероятное сходство девочек. И Райка стала к Верке бегать скандалить. Верины родители перебрались на Кубань, откуда родом были, квартиру ей и брату отписали. Брат – военный, по стране мотается, сестре с племянницей жильё оставил, и получается, что даже вступиться за мать-одиночку, когда Райка со скандалами прибегает, некому. К дочке Вериной цеплялась. Той пришлось перевестись в другую школу, но Райка – даром, что ли, дочь завбазы? – скандальная баба, донимала.
Да ещё вдруг горе настоящее – тестя с тёщей, из заурядных куркулей превратившихся в крутых нуворишей, расстреляли прямо в их загородном доме. Оказывается, сын свою долю в предприятии на кого-то переписал, как-то его обвели вокруг пальца, куда-то вляпался, припугнули… Новые владельцы и у отца стали пай отжимать, тот, конечно, рогом упёрся, пригрозил сына недееспособным признать и сделку его отменить… Тот и правда, то ли работал под шалопая, то ли натуральным дураком был, так что вполне реально было лишить его права распоряжаться, подписывать документы… После расстрела Фрола Абрамовича и его жены весь бизнес на каких-то людей оказался переписанным, сам Игорёша невесть куда смылся, видимо, за свою шкуру испугался.
Почище конфискации всё вышло. Райка после этого как с цепи сорвалась: она боялась, что бандиты её тоже убьют – она же наследница отца, может подать в суд на часть папиного наследства. Свои нервы опять-таки срывала на Павле и Вере с дочерью. Добилась, чтобы Веру уволили из школы, где та уроки труда стала вести: она в своё время техникум закончила по растениеводству. В школу пошла преподавать, чтобы дочка под присмотром была. А Райка из вредности донимала директора школы, где Вера работала, писала в министерство просвещения, родительский комитет тормошила, мол, в школе аморальная женщина не может работать… Вера из школы ушла, в магазин поблизости от дома устроилась. Как-то Райка и туда прибежала, а охранник взял, да и накостылял ей – отвадил.
Но вот стал Павел за дочерью замечать, что та бледная всё время. Исследования, обследования пошли… А Виолетта чахнет и чахнет. Райка орёт, что это зеленоглазая Верка сглазила, это у ведьм глаза зелёные…
Диагноз в конце концов поставили. И оказалось, что при таком заболевании помочь может переливание крови не просто родственника, а близкого по возрасту родного человека. Райка взялась брата разыскивать: у того сыновья, пусть двоюродную сестру спасут. Но не могла найти – хорошо спрятался где-то.
Однако её активность привела к тому, что на неё вышли бандиты: её угораздило искать и через «друга», который, как оказалось, наводчиком на бизнес Райкиного отца был, для того и устроился на завод, втёрся через брата в ближний круг, всё разнюхал…
Семейный бизнес был на Рае, и отжать автосалон и мастерскую бандюкам не стоило труда: те своему счастью не поверили, когда она, поняв, с кем имеет дело, заявила, что не претендует на отцовское наследство, поскольку у неё своего добра хватает. Поняли, что эта баба – добыча сахарная просто – во рту тает. Райка все документы подписала – передала бизнес конкретным пацанам. Когда Павел узнал об этом, слёг с инсультом.
Райка судорожно и бестолково искала способ, как вылечить дочь, которая у неё – навсегда единственная, и нашла: заявилась к Вере и стала скандалить, что та не хочет спасти ребёнка, её дочь, сестру вот этой сопливки, которой и на свете не было бы, коли бы не законный Райкин муж. Райка всегда орала и требовала. Она просто не могла общаться иначе, считала: надо наорать и запугать. Правда, орать надо на более слабого или интеллигентного. Сильных она сама боялась.
Видя, как очередного скандала испугалась дочь, Вера буквально спустила толстенно-здоровенную Райку с лестницы. Вот буквально! Откуда силы взялись? Но сама на другой же день проконсультировалась, может ли дочь – ребёнок ещё, сдать донорскую кровь, не повредит ли ей. Нет, ничем это девочке не повредит.
И Вера спокойно организовала спасение дочери отца своего ребёнка – без истерик и заламывания рук. Она сама ходила и со своей дочерью, и с Виолеттой по врачам, проходили реабилитации... Дело в том, что у Раисы ноги вдруг отказали, видимо, на нервной почве, хлопотать о лечении дочери она, во всяком случае, не могла. И буквально злобой исходила, что о дочери эта «стерва» заботится. Но выхода не было. Всем была недовольна: не к тому врачу пошли, не те лекарства выкупили… А уж её положение – это вина Веры, это та ей все нервы измотала. Виолетта выздоровела. Но и этим Раиса будто бы недовольна была. Видимо, ей непереносимо думать, что всё – благодаря Вере и её дочери, они буквально – спасительницы.
Даже спасибо ни разу не сказала. Странная женщина. Бог ей судья.
Без должного ухода, которого ждать от жены не приходилось, без дорогостоящего лечения, на что не было денег, Павел умер. А у Раисы метастазы уже в спинной мозг пошли – вот тебе и причина, почему ноги отказывали.
О том, что ту забрали в хоспис, Вере сказала дочь: «Мама, а Виолеткина мама, которая к нам ругаться приходила, в больнице. Мне девочки из старого класса сказали, а Виолетку в детдом отдадут». Света в балетную студию с ними ходила, те и поведали.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Глушик Екатерина