Прот. Вячеслав Рубский – известный современный богослов и мыслитель предлагает нам сегодня проснуться от равнодушия и поразмыслить: во что и в Кого мы веруем? На своих «чаевнях» и лекциях он заставляет нас думать и пробуждает интерес к поискам Бога: если атеист не интересуется своим атеизмом, оккультист оккультизмом, а православный – православием, значит эти люди заснули в своей религиозности, в зилотстве, в равнодушии.
Что значит веровать? За 2000 лет это слово обросло разными значениями: это и догматическое определение, и доверие к Богу, и предположение – не знаю, а верю и т.п. Верю в Бога, но в какой именно образ Бога? Созданный кем, когда и зачем?
Верую – это обращенное внимание к «личному», родному Отцу, Которого принимает моя душа и воля, совесть и разум. А любые «словесные иконы» Бога, кем-то нарисованные – заведомо неверны. Они одевают Его в одежды своей субкультуры.
Рассмотрим один «камзол» по имени «троица», сшитый для Бога греками в четвертом веке. Для того времени он был отличным, но ходить в нем сейчас становится все труднее, а для многих и вовсе невозможно.
Итак, греческая «мать церковь» и ее отцы убедили нас, что в отношении Бога три равно один, и что это невозможно понять, т.к. это тайна. Вопрос: зачем предлагать для нерешаемой задачи всем понятные человеческие категории и вводные данные? Тогда и они должны быть выше человеческого понимания. Другими словами – начали с Аристотеля, а закончили утверждением, что его невозможно понять. Тогда зачем было с него начинать? Это как раз противоречит его же Второму закону логики.
Но отцы-каппадокийцы сказали: никакого противоречия нет, ибо личности и природа Бога относятся к разным категориям. Цифра три относится к области ипостасей, а один – к области сущности: значит эти категории взяты не в одном и том же отношении и значит мы не противоречим логике Аристотеля.
Однако в логике Аристотеля природы без личности не бывает, иначе это абсурд, а здесь на одну природу целых три личности. В 19 веке получили развитие психологические размышления о троице, где логика не нужна. К товарно-денежным и угрозо-насильническим добавились еще любовные отношения, но не к Богу, а внутри Самого Бога – между лицами. Это, якобы, и нас приглашает к любовным отношениям Бога с Самим Собой.
Если в логике мы не понимаем, о чем идет речь, когда говорим, что три равно один, то здесь логика не нужна. В психологии «все понятно» и без логики. Христиане теперь отстаивают не логику, а то, что привело к нелогичности, к исключению из логики. Первый апологет и любитель этого абсурда – Тертуллиан: «верю, ибо это абсурдно».
Но тут возникает сомнение: если это не разумные люди придумали, то, может, бесы обманули тех, кто отказался от логики и разума? Ведь давать Богу определения (Бог есть дух, свет, троица и т.п.) – дело явно бесовское и абсурдное. Поэтому и штормило церковь от арианских споров вплоть до пятого века, пока не оказались в тюрьме и на виселице все антитринитарии.
Впервые официальное «вскрытие природы» Господа Бога произошло в 325 году на Соборе, и оказалось, что Бог «состоит» из природы и личности, как и мы. Только в отличии от нас у Него не одна, а ровно три личности, хотя мы и созданы по Его образу. Христос – «исключение». Он – одна из этих трех личностей. Встают вопросы: был ли Иисус вездесущим, всемогущим и пр., как и подобает Богу? Он создатель неба и земли? Зачем Богу воскрешать Себя, бессмертного? Или это всего лишь демонстрация Своего всемогущества? Тогда к этому событию мы, как простые смертные, не имеем никакого отношения. Но если и мы бессмертны, то зачем нам, как бессмертным, вера в воскресение Бессмертного? Абсурд.
Церковь учит, что Иисус истинный бог и истинный человек одновременно. Т.е. умер как человек – только телом. Но частичка «и» как раз и разбивает концепцию Единого. Нельзя «перечислить» Бога, ставить Его через запятую.
Как мог Иисус родиться, как личность, если его личность была уже рождена? Бог не может множиться делением, этот антропоморфизм не применим к Богу. Умножения Абсолютов так же невозможно, как невозможно существование двух равных Первопричин. Мы можем нарисовать три знака бесконечности, но в реальности такого быть не может, ибо это противоречит логике. Первопричину нельзя создать, она не может родить еще одну Первопричину, это абсурд, в который нас заставила поверить греко-языческая госсистема насилия.
Фактически, мы поверили в сказки неоплатоников, что, мол, у Бога есть душа (мировая душа), Он ее оплодотворил и, таким образом, родился бог-сын. Для сына Бог стал Отцом, а для нас отчимом. Или, может, дедом? У Иоанна Христос везде так и говорит: «мой Отец», а не «наш». Хотя тот же Иоанн утверждает, что Христос всех нас сделал чадами Божьими. Но все-таки: чадами, или приемышами? Или у Бога, как и у людей есть прямые «родственники»?
Когда-то не только Мухаммед возмущался по этому поводу. Даже Дамаскин не понимал разницы между рождением и исхождением. Т.е. догмат троицы понял, а ее происхождение – нет. Как и Григорий Богослов, он, видимо, не задумывался о том, что никто в принципе не может знать о том, что «прежде всех век» у Бога родился сын. Григорий прямо так и говорит: об этом никто не может знать, кроме сына и отца. Но тогда откуда знание об этом у него самого? От Иоанна?
Арий говорил, что если у сына был акт происхождения (рождения), значит был момент, когда сына не было. Значит Он не равен Отцу уже в силу самого факта рождения. Для того, чтобы отец и сын были равны, они должны оба выйти из чего-то другого, а не «один вышел из другого».
Итак, исхождение «света от света», «бога от бога» - аппелирует к рождению, а это противоречит и вечности и тем более «совечности» кого-либо. Если Бог произошел от Бога – значит они не совечны. «Когда» один стал тремя? – «Никогда» этого не может «случиться», т.к. это вечность.
Аналог повторного рождения личности Иисуса от Духа взят из брачного антропоморфизма, где роль мужа выполняет дух святой – второе «лицо», а не третье. Роль духа здесь непонятна, т.к. родилось не третье, а «второе лицо». А если личность Христа просто «материализовалась», то это равносильно рождению обычного человека.
Еще один архаичный штамм – вознесение. В античной мифологии любой, кто взят от земли и перенесен в обитель богов – на небо – является богом. Тогда зачем все предыдущее в Символе веры? Тогда Христу не надо быть рожденным на небе и посаженным справа от Бога. Как видим, парадигмы мышления за 2 тыс. лет поменялись и античная мифология стала нам чужда и неудобна, как сапоги времен Александра Македонского. Они прекрасные, но сейчас в этом не ходят.
Тринитарная ересь нужна была отцам для создания культовой системы, чтобы жрецам опять стало возможно манипулировать богом. С трансцендентым богом это невозможно, а с «имманентным», как духом – запросто. На апостолов сошла именно эта «имманентная часть бога». Но поскольку они равны, то оставили нам лишь праздник Духа, а праздник недоступного Отца оказался излишним. Таким образом, бог-Иисус оказался средством для нашего бессмертия, а Бог-отец перестал быть целью.
Разве Христос или Будда не смеялись над необходимостью богов? Все тезисы, где Бог или боги являются средством – атеистические. Христос является инструментом для достижения Бога, или даже единственным инструментом? А если у нас цель не Бог и наша цель достигается и без Бога, допустим, бессмертие, тогда и Бог становится нам не нужен.
Сократа казнили за не почитание богов, Христа – за непочитание Закона. Люди убивают тех, кто заставляет их сомневаться в общепринятом и думать своей головой. Людям удобно пользоваться культовой системой именно для того, чтобы не думать самому. Церковь адаптировала вероучение под языческие потребности людей, создала удобное для культовой практики богословие, несмотря на то, что оно противно здравомыслию и учению Христа. Хотя создатели его иногда противоречат сами себе.
Так, Иоанн в своем гностическом евангелии учит нас: кто любит – тот в Боге и Бог в нем. Значит, по Иоанну, все, кто любит познали Бога? Значит Бог растворяется в ближнем? А как же Хлеб небесный, без которого, по Иоанну, ни познать, ни соединиться с Богом невозможно?
Христос учит: сделали одному из малых сих – мне сделали, т.е. будьте в этом смысле, как атеисты или язычники – они поступают так же. Воистину, Бог есть основание нашего бытия. Он – уже в самом желании любить или искать Сакрального – Бога. Но когда мы утверждаем что-то о Боге и начинаем сочинять, что Он из Себя представляет – мы не знаем, о чем говорим. Ну, за исключением отцов-создателей греческой церкви. Они-то знали, о чем говорят.
Дионисий Ареопагит пишет: Самого же Его не бывало и не будет, не возникало и не возникнет, и более того – Его нет. Это потому, что в нашем языке он не должен помещаться. Он «есть» не так, как что-то «есть» в нашем понимании. Мы встретим когда-то «неожиданного» Бога, не того, который дан в ощущениях или догматике. А для этого надо разрушить архаичные стереотипы представлений о Нем.
На этом богословие должно бы и закончиться, но нет же! Культ нуждается в догматике. Но истина о Боге, которую она может выразить – есть ложь. Проповедь о Боге – это сказки про серого бычка: вы поклонялись Ваалу? – Что вы! Ваал не наш бог, не Израильский. Поклоняйтесь Яхве, Христу, Шиве и т.п.
Бога, как и любовь, нельзя обрисовывать в словах, ею надо жить. Это и есть проповедь Истины, проповедь Любви. А на страницах Библии или Евангелия мы помним только о том, о чем нам позволили помнить.
«Евангелист» Иоанн убил Бога всего лишь несколькими «словами Христа» и создал языческую религию человекобожия: видевший меня – видел Отца. Т.е. уничтожил любое понятие о Боге. У экзистециалистов нет Бога, как объекта. У них Бог является вопиющим отсутствием себя. А теология воплощения у Иоанна по факту сделала равным божество и человечество. Но разве не очевидно, что Бог – это не то, что «бывает», или что ходило у нас перед глазами под видом человека?
Иоанн определил границы сакрального Бога во Христе, как человеке, но реальный Христос у синоптиков, наоборот – стирал границы сакрального. Его спросили: где сакральное – на горе Гаризим или в Иерусалиме? Он ответил: нигде. Для язычника это означает атеизм – отсутствие «святых мест присутствия божества». Они не понимали – как это молиться без святых мест, без храма?
Христос чуть-ли не в каждой притче стирает границы сакрального и профанного. Стер границу между субботой и обычным днем, нивелировал святость предания старцев и даже Моисея, который, по его словам, «по жестокосердию вашему» что-то предписывал. Это все равно, что сейчас сказать: наша догматика написана исходя из нашей жестоковыйности, для людей с необрезанными сердцами.
Мало того, он поставил под подозрение даже святость длинных молитв: не услышит Бог вашего многословия. Другими словами, поставил под подозрение святость молитвенных практик. А ведь длинное «мантрование так приятно! У нас молитвы сильные, не такие, как у католиков, протестантов… мы молимся не так, как вон тот мытарь. Но если нам приятнее так молиться, а не иначе, то именно в этой фарисейской «приятности» мы уже получаем мзду свою. Тогда чем мы отличаемся от тех, кто получает эту приятность по-другому, посредством других слов?
Значит Бог не несет ответственность за то, что происходит у нас в душе и вообще на земле? Вспомним смысл смертей от силоамской башни, или вопрос: кто согрешил – он или родители, что так заболел? Как видим Бог не отделяет и не различает святых от грешных, дождит и светит на всех. Для Отца и блудный сын и не блудный – равны. Пришедший в одиннадцатом часу равен тем, кто пахал целый день и т.д.
Только в притче об Иове Бог спорит с Сатаной, а в итоге страдает не Сатана, а Иов. Бог попустил Иову пережить состояние атеизма, богооставленность, как у Христа на кресте. Но чувство «отсутствия» может наполнять душу так же, как и «присутствие». А Бог – это то, что не дано почувствовать, это Тот, Кто пока «реально отсутствует».
Язычники нашли выход из положения: обожествили профанное, то, что окружает или наполняет душу: наши «святые» чувства, восторги и т.п.
Рене Жерар полагал, что атеизм («святой» атеизм) – это необходимое условие принятие истинного христианства. Он считал, что Христос проповедовал не метод конвертации из иудаизма в христианство, а сначала из иудаизма – в атеизм, и только потом в христианство. Иначе прошлое не сгорит, а будет просто перенесено в настоящее, поменяв названия.
Язычники перенесли в христианство свой опыт общения с энергиями, воплощенными божествами, святыми и т.п. То есть, по сути остались язычниками, ибо не прошли через очистительный пламень «святого» атеизма. После огня советского атеизма христианство могло выглядеть иначе, но увы. Пес возвратился…
Господь нам предложил подрасти до «христова христианства», а мы не захотели. Легче, конечно, по-язычески сопрягать свою «богослужебную деятельность» с Богом в местах общения – в храмах, а не в повседневной жизни. Для многих без храма вся духовная жизнь становится абстракцией. Запрос на богообщение есть, но реализация его не развита в личном, повседневном диалоге с Богом.
В итоге люди живут самим этим «запросом», успокаиваются на самом движении к Богу. И тогда соединение с Ним в будущей вселенной, где больше не будет этого земного «мистического инструментария» – ставится под вопрос.
Это не тот путь, который предложил нам Христос.
Итак, подлинное христианство – это когда в каждом деле и действии есть обращенность к Богу, как некий диалог, когда деятельность наших мозгов и сердца так или иначе внутренне связана с Отцом. Тогда все в мире будет для нас сакральным. Иначе ничто нас не спасет – ни правоверие, ни кривоверие.
Если «еретичность» связана с поисками Бога больше, чем равнодушное к Богу «правоверие» или догматизм, то ересь станет спасительнее «правоверия».
