В 15 лет он начал формальное обучение рисунку. В 20 — продавал свои картины Павлу Третьякову и великому князю Александру Александровичу. В 23 — умер от чахотки. На самом пороге того, о чём сам писал: «Васильев становится таким, каким он должен быть».
Фёдор Александрович Васильев родился 22 февраля 1850 года в Гатчине (ныне Ленинградская область). Хотя нет, какой «Александрович» — его отец, мелкий госслужащий, жил с его матерью в невенчанном союзе, и отчества незаконнорожденному младенцу не полагалось.
Фёдор начал рисовать, как только научился ходить и держать предметы. Он копировал картинки из журналов — сначала карандашами, а к 10 годам уже и мелом, и маслом. Семья к тому времени перебралась в Петербург, детей было уже четверо — жили Васильевы в глубокой бедности. Так что, когда Фёдору исполнилось 12, отец отправил его работать на почтамт за 3 рубля в месяц. Александр Васильев был родителем строгим и равнодушным к желаниям ребёнка (а некоторые раскованные биографы добавляют — злобным параноиком и алкашом).
В 1865-м отец умер. Ответственность за семью легла на плечи юного Фёдора. Но как же его мечта о карьере художника? Что ж, в сутках — целых 24 часа и стоит потратить их на мечту без остатка. Прощай, почтамт. Васильев устраивается мальчиком-«принеси-подай» в реставрационную мастерской Академии художеств — и вечерами посещает рисовальную школу Общества поощрения художников. Следующие восемь лет его карьера будет развиваться, как Большой взрыв.
Попав в среду сложившихся живописцев, этот подросток ведёт себя не как положено бастарду из мещан: он яркий, остроумный, очень уверенный в себе — и ставит себя с мэтрами на равных. Уже в 1867 году он едет «на этюды» на Валаам с самим академиком Иваном Ивановичем Шишкиным.
Итогом экспедиции стала не только картина «На острове Валааме. Камни» (хотя и она важна — граф Павел Сергеевич Строганов тут же купил эту работу и стал покровителем талантливого художника на все будущие годы). Васильев выдал за Шишкина свою старшую сестру Евгению!
«Мне думается, что такую живую, кипучую натуру, при прекрасном сложении, имел разве Пушкин», — вспоминал позднее Илья Репин. Правда, поначалу нагловатый юнец сильно раздражал Илью Ефимовича. Но по совету Ивана Крамского (какое всё же созвездие имён!) художник решил познакомиться с творчеством этого «феномена, какого еще не было на Земле». Приехал к нему в бедный домик на 17-й линии Васильевского острова.
«Я зашел от света, чтобы видеть картинки, и онемел: картинки меня ошарашили... Я удивился до полной сконфуженности...
— Скажи, ради бога, да где же ты так преуспел? — лепечу я. — Неужели это ты сам написал?! Ну, не ожидал я! <...> Небо-то, небо... <...> Я никогда еще не видывал так дивно вылепленных облаков, и как они освещены!!! Да и все это как-то совершенно по-новому...» (Илья Репин, мемуары «Далекое-близкое», 1929 год).
Русская природа завораживала начинающего пейзажиста. Неугомонный Васильев раздобыл у графа Строганова 200 рублей и потащил нового друга в экспедицию на Волгу. Вот кто соавтор знаменитых репинских «Бурлаков», знайте это.
Репин вспоминал об этой поездке: «Лампа все горит, и сам Васильев горит, горит всем существом, ярче нашей скромной лампы [...] лицо его сияет творческой улыбкой, голова склоняется то вправо, то влево; рисунок он часто отводит подальше от глаз, чтобы видеть общее [...] Долго, долго глядел я на него в обаянии. Дремал, засыпал, просыпался, а он все с неуменьшающейся страстью скрипел карандашом».
Поклонникам всё нравилось в творчестве Васильева, но он-то был уверен, что только начинает путь — и искал, искал свой метод. Посмотрите, его «Деревня», это ещё немножко Шишкин. А «Вид на Волге. Барки» — отчасти Репин (или, кстати, наоборот). Но его «Оттепель», прогремевшая в 1871 году на выставке Общества поощрения художников — это уже что-то совсем своё.
Картину тут же ухватил Павел Третьяков, так что великому князю Александру Александровичу (будущему Александру III) пришлось заказать Васильеву авторскую копию. Когда через год «Оттепель-2» отправили на Всемирную выставку в Лондон, критик газеты The Morning Post писал: «Мы желали бы, чтобы г. Васильев приехал к нам в Лондон и написал бы наши лондонские улицы во время быстрой оттепели...»
Вот оно, Начало. В том же году Васильев поступает вольнослушателем в заветную Академию художеств. Впереди карьера Большого художника? Увы, но нет.
Биографы говорят, что Фёдор, разгорячившись на катке, наелся снега и застудил горло. Но за делами и заботами (помните? он всё ещё тащит на себе большую семью) не лечился. Не уверен, что именно так начинается эта смертельная болезнь, но вскоре врачи ставят диагноз: туберкулёз. Та самая чахотка.
Васильев заперт в Крыму — морской воздух юга был тогда единственным лекарством от чахотки. Врачи запрещают ему работать, но он нарушает запреты. Он спешит успеть. Ему запрещают говорить и выходить из комнаты — в 1872-м он пишет по памяти «Мокрый луг» и отсылает Крамскому с припиской: «Не думайте, что это настоящее, — нет, настоящее-то впереди, а это только приготовления».
«Это еще не хорошо, т.е. не вполне хорошо, даже местами плохо, но это — гениально», — отзывается в феврале 1873-го Крамской на картину Васильева «В Крымских горах».
«Васильев становится таким, каким он должен быть по сложению, становится таким, каким ему назначила быть природа», — отвечает ему художник 14 марта из своей Ялты.
24 сентября 1873 года Фёдор Александрович Васильев умер.
В этом месте рассказа меня охватывает злая беспомощность. Как же так. Надо что-то предпринять, куда-то бежать, усилием воли отменить эту несправедливость. Но всё, что можно сделать — прийти в 18 зал Третьяковки, или в 20 зал Русского музея, постоять перед «Оттепелью», вглядываясь в детали. Может, я вру заголовком этой публикации, и Фёдор Александрович — всё-таки успел?
