Два силуэта – мужской и женский, медленно плыли в лучах заходящего солнца. Мужской держался чуть впереди, в телогрейке и кепке, прихрамывая опирался на палку. Женский отставал на пару шагов.
Резко прихватило горло. Он неловко сглотнул, но упрямый комок продолжал сжимать горло изнутри. Сколько раз представлял себе эту встречу! Как всё будет. Что они скажут друг другу.
И вот добрался, можно сказать, на самый край света! Но много ли значат километры? Ведь самый долгий и трудный путь человек проходит внутри себя самого, и путь тот тернист и опасен. Ничего не стоит поскользнувшись на обидах, угодить в пропасть бесполезных и выматывающих душу страданий. Или много лет сжигать самого себя, так и не научившись прощать. А значит и жить просто и легко – не умея.
Мальчишка, притаившийся в мускулистом теле взрослого мужчины, тот самый мальчишка, что так и не примирился с детской потерей, теперь нетерпеливо ёрзал и вертелся внутри. Мальчишка беспокоился. Тысячи людей уходят из дому: на работу ли, в булочную или поликлинику, но непременно возвращаются. А мама не вернулась. Он всё ждал и рос. И само время давно уже превратилось в дорогу, по которой он шёл. Шёл наугад, и жил, пока не зная зачем.
Женский силуэт приближается медленно, как в кино. Вот серый платок, неловко съехавший набок, прилипшие ко лбу завитки волос, бороздки морщин в уголках рта. Почему-то в детстве мама представлялась иначе…
А по сути помнился всего один эпизод; как мама застёгивает на нём зимнее пальто. Пуговицы такие блестящие, большие. За окном темно. Папа должен отвести его в детский сад, а ему так не хочется уходить от мамы. «Так надо!», - голос у папы строгий. «Ты ведь мужчина, хоть и маленький!» Папа торопится и нервничает из-за этих непослушных пуговиц. Тогда из нежного рая спальни появляется мама в своём привычном зелёном халатике. И вредные пуговицы покорно лезут в петельки одна за другой. Мама ласково смотрит на своего мальчика. Они с мамой лицом к лицу. Потому, что мама сидит перед ним на коленях. У неё глаза такие - влажно-грустные!
Щуплая женская фигурка торопливо семенит к нему. Туловище прогнулось вперёд – ноги не поспевают. Пытается бежать, но ватные ноги в неуклюжих ботинках предательски цепляются одна за другую, и фигурка, как подстреленная, валится на бок. Словно фильм про войну, только выстрела не слышно. Мужчина в кепке останавливается, поворачивается к упавшей.
Игорь и Света, не сговариваясь, срываются с места. Света что-то кричит на бегу. Но слова её почему-то сливаются в бессмысленные протяжные звуки:
- О-тя-а И-а!
Небо кидается под ноги, земля превращается в скользкую бурую хлябь. Шагами и секундами измеряется судьба. Последний прыжок, и он махом припадает на колени.
- Мама! Что с тобой? Мама. это я!
Женщина поднимает голову. Солнечный луч мягко касается бледной щеки. Она молчит, и только смотрит на своего мальчика. Радость крупными горошинами льётся из её глаз.
- Тётя Лиза, что с Вами? – встревоженный девичий голосок за спиной Игоря.
- Я… Ох. - но слова тонут, и даже воздуха не хватает.
Первые эти минуты для обоих прошли, как во сне. И потом, когда уже сидели все вместе за столом, отпиваясь душистым мятным чаем, всё казалось Игорю каким-то нереальным. Рыжий самовар, терпкий аромат сосновых шишек, мятный чай в старых алюминиевых кружках и закопчённый потолок, и тусклый свет керосиновой лампы, и печка с щербатым ртом – устьем, и чёрная сковорода с крупными коричневыми макаронами – всё, как ожившие картинки из книг, как театральные декорации, как сон.
Сытый Димон, как кот развалился на лавке и затеял рассказывать какой-то несуразно длинный анекдот. Хромой лесник – дядя Лексей, насупившись, рассматривает свои большие коричневые ладони. Рядом с ним сероглазая девушка – его единственное дитя, светлая радость и предмет неусыпных тревог – всё что останется от него в этом безумном мире. Его Светка. Да вот ещё, может быть, сосны? Вот и всё оправдание его беспокойных метаний на земле.
Мать и сын тихонько выходят на крыльцо, чтобы сказать друг другу самые главные слова.
Она высокая, прямая, всё ещё красивая, не быстротечной женской красотой, а иной глубокой, той, что ложится на лицо сетью морщин и отражается особым светом в глазах. Он тоже высок и осанист, широк в плечах. Каштановые кудри упрямо спадают на высокий лоб, и приходится время от времени привычным движением, отбрасывать непокорный локон.
В бледно-жёлтом свете молодой луны многорукими чудовищами смотрятся деревья. Поздний апрельский вечер дышит терпкой сыростью. Слышно, как плещется река. Где-то там на мокром песке спокойно спит лодка.
- Я горжусь тобой, сын!
У неё приятный немного низкий голос.
- Просто хочу, чтобы ты знал это. Я тобой горжусь!
Он молчит, наклонив голову.
- И ещё знай, что не было дня, когда бы я не вспоминала о тебе! Я очень люблю тебя.
Порывисто шагнув вперёд, он прижимает её к себе.
- Мне просто надо было знать, что ты – есть! Мне это важно, мама!
Под шерстяной рубашкой его молодое сердце стучит громко и требовательно. В нём столько жизни, огня, нерастраченной силы! Она замирает, прикрыв глаза.
Несколько мгновений оба молчат. Наконец он разжимает руки. Прерывистым полушёпотом долго рассказывает ей о том, как жил он все эти годы, как умер отец, про армию, про психологию. Она не перебила его ни разу. И только удивлялась, как много может произойти с человеком за неполные семнадцать лет! Теперь вот она - мать взрослого мужчины… А что же сама? Изменилась ли она за эти годы?
- Что, мама, хорошо тебе тут? – серьёзно спрашивает сын, - Может со мной, а?
Ответ знают оба. Но вопросы на то и существуют, чтобы их задавать. Она качает головой и гладит его по щеке.
- Нет, сын. Моё место здесь. Ведь это только кажется, что я здесь выживаю. На самом деле я так живу!
- Понимаю.
- Спасибо.
Странный звук прорезал тишину: «крррык-крррык». И пошёл трещать, да так выразительно и самозабвенно! Игорь удивился и спросил.
- Кто это ещё?
- Коростель. Подругу приглашает. Весна...
- Я люблю тебя, мам, - улыбнулся сын. Помолчав немного, добавил, - И я горжусь тобой!
***
Утром дядя Лексей переправил Димона на тот берег, где поджидала его верная Газель. Несколько сине-зелёных купюр приятно согревали его нагрудный карман и широкую душу. Работая вёслами, Димон бодро насвистывал мотив старого хита: «А белый лебедь на пруду…»
Игорь же решил остаться на пару недель - помочь дяде Лексею и маме в их нехитром, но требующем бесконечных усилий хозяйстве. Работы у хорошего лесника всегда по горло. А весной и вовсе не уснёшь – знай, береги лес от пожара. Дерево ведь не отскочит от огня, погибнет там, где стоит. Вот и приходится километры наматывать – обходы делать, а местами и опахивать нужно.
Хватало и прочих забот. Копали участок под картошку, поправляли покосившийся сарай, кололи дрова.
Соорудили для мамы отдельные апартаменты – просторный шалаш! Всё-таки уединение оставалось для неё по-прежнему насущной потребностью и, своего рода, спасением.
Пусть пока в шалаше. К осени дядя Лексей обещал справить настоящий сруб.
– Привезём из деревни да соберём, как конструктор на раз-два! Печку ей сложим. Живи-наслаждайся! Много ли человеку надо?
Эти четырнадцать дней потом вспоминались Игорю, как самое светлое и счастливое время. Вечерами он слушал, как поёт где- то в зарослях невидимый коростель: «Крррык-крррык». И обнимал сероглазую девушку, которою позже назвал женой.
Первая иллюстрация - репродукция картины современной российской художницы Степура Елены Илларионовны.
Начало истории - тут!
2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть, 6 часть, 7 часть, 8 часть,
9 часть, 10 часть, 11 часть, 12 часть, 13 часть.
Уважаемые читатели, редакция Дзена приносит нам извинения за некорректную работу алгоритма. 13- я глава "Отшельницы" была заблокирована по ошибке. Это недоразумение исправлено.
Спасибо за внимание, уважаемый читатель!