Существуют в интернет-пространстве вечные, неиссякаемые темы для споров. К примеру, стоит лишь упомянуть Оленьку Рыжову из «Служебного романа», как непременно в комментариях развернутся баталии между её защитниками и противниками. Об Анне Карениной спорят значительно меньше, чем о Наташе Ростовой и Соне. Между армиями поклонников Наташи и почитателями Сони идёт нескончаемая война мнений.
Такое же противоположное отношение демонстрируют интернет-форумы к героям пушкинского «Станционного смотрителя». Некоторые Дуню категорически осуждают, многие хоть и порицают, но прощают. Я, как видно из предыдущих статей, юную красавицу оправдываю и горячо защищаю. О её отце тоже спорят, но меньше. Потому что осуждающих Самсона Вырина среди русских читателей мало. Это лично для меня является интересным вопросом: почему так?
Прошу заметить, что «Станционный смотритель» сродни луковице: немало слоёв – рассказчиков – накладываются друг на друга. Об истории Минского и Дуни под стакан пунша повествует Самсон Вырин (один слой), титулярному советнику А. Г. Н. принадлежит роль живого свидетеля и участника, и его пересказ-интерпретация привносит что-то своё (второй слой). Литературно обрабатывает услышанное Иван Петрович Белкин, и можно не сомневаться, что его личность с собственным мнением о героях тоже витает на страницах повести. Ну, и наконец, сам Пушкин. Так вот. Если Пушкин затеял эту литературную игру, не будет противоречием предположить, что его авторское вИдение истории может весьма отличаться от видения придуманных им Белкина, А. Г. Н. и Самсона Вырина.
Существует распространённый взгляд на нравственные выводы из повести: дескать, с маленьким, всеми гонимым человеком так неласково обошлись богатый барин и неблагодарная дочь, и поэтому спившийся несчастный отец заслуживает сострадательное сочувствие, а его жестокосердные обидчики – порицание… Так вот, подобный взгляд является насколько внешне добродетельным (И он, действительно, таков!), настолько же внутренне опрощающим и выхолащивающим замысел автора. (Замечу в скобках, что я смею писать о замысле Пушкина исключительно с позиций своего читательского восприятия. Я, безусловно, с одной стороны, имею на это право, с другой, не забываю о возможности ошибки) Я думаю, каждый пласт имеет свой собственный смысл и свою цель. Жизнь многослойна, и разгадывание её совсем не похоже на щёлканье орешков. Хорошо, что история покинутого отца вызывает сострадание. Только так и должно было быть у гуманиста Пушкина. Но это первый, видимый слой.
В детстве я читала «Повести Белкина» просто как занимательные рассказы. Дуня мне была симпатична всегда, и мне очень не хватало скупых фактов о ней. Как же обидно мало, думала я, знаем мы о Дуниной жизни в Петербурге. Смотрим лишь единожды в дверной проём, видим её краткий миг сидящую на ручке кресла и оставляем лежащей на ковре. Перечитывая, я жадными глазами впивалась в строчки, где появлялась Дуня. Наверно, поэтому в детстве на Самсона Вырина я не обращала душевного внимания. Просто литературный персонаж, участник событий – и всё. А вот когда сама стала матерью, тут-то Вырин сделался мне горячо интересен, близок и понятен. Его историю я стала читать сердцем. Его путь я прошла своими ногами.
Я отзывалась на радость отца, любующегося милой дочкой. Мне импонировало его удовольствие, с которым он простодушно-хвастливо расписывал её золотые качества. Я одобряла его воспитание: то, что Дуня трудится не покладая рук, мне, как матери, нравилось. Я ощущала к Дуне родительскую любовь и внутренне ликовала: как прекрасно иметь в дочках такую чудесную девочку.
Кульминация событий, которую я переживала вместе с Выриным - это, конечно, момент невозврата - страшные минуты осознания отцом беды, когда он понимает, что гусар Дуню похитил. Как понятен мне герой, когда цепляется за последнюю соломинку, надеясь, что Дуня поехала к крёстной матери. И как обрушивается на него невыносимым страхом известие: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром». Этот страх за ребёнка никакому родителю объяснять не надо: я физически ощущаю подкашивающиеся ноги Самсона Вырина и холодное обмирание в районе солнечного сплетения. Не заболеть жестокой горячкой от таких потрясений у несчастного отца шансов не было.
Это мои ноги, чуть окрепнув, отправляются пешком в Петербург, чтобы спасти своё бедное дитя: обнять, прижать к сердцу, защитить; помочь, если нужна помощь; утешить, если требуется утешение, и безусловно простить. И вот тут… И вот тут наши с Выриным дорожки сначала начинают чуть разнится, а потом и вовсе расходятся. Я не чуя под собой ног, меряю версту за верстой, и меня подгоняет всепоглощающий страх выматывающей неизвестности: жива ли, здорова, не обижают ли её, как она, что с ней? Вырин же думает о другом: «Авось приведу я домой заблудшую овечку мою». Несмотря на словечко «авось», он, к моему удивлению, уже всё за всех решил.
О как неслучайно в эпиграфе навеки запечатлена строка Вяземского: «почтовой станции диктатор». Прошло время, а вместе с ним и первое сожаление о безвозвратности случившегося. Похоже, что идя в Петербург, смотритель переживает время принятия произошедшего. Ему уже не страшно, он относительно спокоен и принял решение.
У Вырина была возможность посмотреть на ситуацию глазами Дуни и Минского, но, по-моему, даже попытки расширить кругозор чуть далее собственного носа "сущий мученик четырнадцатого класса" не предпринимает. В силу каких-то личностных и событийных причин он психологически застрял в узком тёмном коридоре с единственным «чёрным» выходом: Минский Дуню непременно бросит. Поэтому он пришёл к Минскому не узнать, как его драгоценная Дуня поживает, а с грубой констатацией, что Минский уже «натешился». Хоть и облечена его уверенность в греховности Минского в жалостливую к самому себе, бедняге, форму:
Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!.. что с возу упало, то пропало: отдайте мне по крайней мере бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну»
Елена Шувалова, автор канала «ЧУдные открытия» дала точную и ёмкую характеристику жизненного пути Вырина:
«Его низводит и убивает собственная ограниченность».
Он застрял в ситуации: коварный соблазнитель и заблудшая девица – и не видит за расхожей схемой живых людей с неповторимыми особенностями.
Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы....
Потрясающая душевная слепота, которая не то что оттенков – солнца не замечает! Свою редкостной красоты чудо-дочку смотритель равняет с любой и каждой! Ласковую трудолюбивую умницу фактически называет «молоденькой дурой»! Он не желает верить ни в благородство Минского, ни в уникальную ценность своей дочери.
А ещё он не верит в любовь. Поэтому заявляет нелепое «натешились» всего-то через пару месяцев (Не представляю, как можно было такое сказать??? Похоже на личный «любовный» опыт), поэтому не слышит слов Минского «Она меня любит», поэтому не видит полноту жизни и счастья в глазах Дуни, нежно смотрящей на любимого. А видит он «атлас да бархат» да «сверкающие пальцы»
Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался.
Почему поневоле? Интересно, что бы хотелось ему самому чувствовать по своей воле в предлагаемых обстоятельствах?
Смущает меня ещё вот какой момент. После разговора с Минским смотритель решает ехать домой, но вначале повидаться с Дуней. Я писала уже в предыдущей статье, что в силу тотального неумения слышать других, он не понял обеспокоенности Минского по поводу возможной встречи отца с дочерью. Но это-то не понять простительно! Слишком напряжены душевные струны, слишком сложная ситуация, чтобы с лёту во всём разобраться. Но тем не менее, он решает возвратиться на станцию. Да и после свидания с Дуней и грубого обращения Минского, когда старый его сослуживец «советовал ему жаловаться; …смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться»
На что советовал жаловаться приятель? На кого жаловаться – понятно: на Минского. Но вот на что? На то что украл дочь? С нравственной и юридической точки зрения смотритель прав, Минский виноват. Почему Вырин не захотел жаловаться? Трудно что-либо утверждать. Потому что понял, что бедный человек, будь он хоть трижды прав, проиграет богатому? Потому что не хотел ещё больше позорить Дуню, подвергая огласке её щекотливую историю? Возможно, все предположения верны.
Но я даю руку на отсечение, что оставил отец родную дочь Минскому, сам не осознавая того или не желая себе в этом признаваться лишь потому, что у Дуни в тот конкретный момент времени всё благополучно. Только по той причине он смог её покинуть, что видел живую, здоровую, красивую и богатую. Он позволил себе уйти, потому что с Дуней всё в порядке. Своим оставлением дочери Минскому он, как отец, её благоденствие провозгласил.
Его «знание» о благополучии Дуни – неоспоримый факт. И это та отправная точка, из которой могла бы выйти совсем другая жизненная дорога Самсона Вырина. Если бы он умел любить, надеяться, верить, молиться и уповать!
Если бы не был диктатором, то не стал бы блудным сыном.
Продолжение следует.
