Прочёл попутно

Андрей ТЕСЛЯ

Попутно прочел «Воображаемого собеседника» Савича — единственный его роман, вышедший в 1928 г.

Жизнь и до, и после много носила Савича — студент юридического факультета Московского университета, он в 1916 г. бросает учебу, — чтобы сделаться актером. Но актерство его удовлетворяет не на очень долгий срок — уже в 1923 г. он бросает театр, благодаря которому оказался в Париже — и публикует свою первую повесть, предсказуемо — об актерах и потревоженном ими тихом губернском городе.

Актерство отзовется и в «Воображаемом собеседнике» — важный персонаж романа, Черкас, как раз неудавшийся актер — тот, кто отдается театру, стремясь быть исключительным, прожить не общую, бессмысленную жизнь, обращать на себя внимание других — и обнаруживает, что у него нет никаких значимых талантов — ни петь, ни играть он, собственно, не может. Способен он лишь к танцу — но поздний возраст обрекает его на танцы в оперетте да на работу постановщика. И — заговорив на дне рождения главного героя, Петра Петровича Обыденского — о странном, бессмысленном обывательском существовании — он прежде всего говорит о себе, облекая это в общую форму — такую, которую можно принять на «свой счет», узнать в этом себя — и вместе с тем обособляя говорящего, через его принадлежность к другому миру — как бы живущего иначе, совершившего тот шаг, который не могут, не смеют, не смеют даже вообразить — сотрудники суконного распределителя.

Савич затем бросил и писательское ремесло — став журналистом, а следом — переводчиком с испанского, переводя прежде всего поэтов.

Бросил, думается, по крайней мере отчасти и потому, что его проза — хорошая, умная — вся отзывается чужими голосами. Так, «Воображаемый собеседник» — это в основе, за оставлением первых глав, гоголевских и немного от русской беллетристики 1840—80-х — толстовский текст. Но без толстовского призыва. Роман оказывается не повествованием о выходе и призывом — а скорее об общем уделе, об умирании — о том, что сознается в пределе. Впрочем — нет, не общем — конкретном, где сам герой, Петр Петрович, уже совсем перед смертью — оборачивается мыслью к жене, что она пока еще «этого», того, что понял он — не осознает, ей еще рано — или вообще будет с ней иначе, и она просто уйдет, как уходит из комнаты, незаметно — или что-то еще, другое.

«Воображаемый собеседник» — книга, написанная умным и многое не только видящим, но и чувствующим человеком — чувствующим литературу. Собирающем все расхожее — то, что опытный читатель ждет от текста о смерти:

• от противопоставления еще не знающего о «прозвеневшем звонке», но ощутившего закравшееся на край сознания — начинающейся и расцветающей любви молодых —
• вплоть до встречи со своим Мефистофелем — который, как и положено сниженной провинциальной действительности, является в образе хореографа провинциального театра —
• здесь и сквозная тема последней мудрости, родственной безумию — тихому, детскому — рождающемуся из изумления, испуга — открытия той истины, которую если и пережить, то никак не поделиться —
• и даже изъясняясь отчетливо и членораздельно — Петру Петровичу удается только смутить и напугать своих коллег, которые все примеряют на свою повседневную, длящуюся жизнь — и пытаются понять «а что все это значит» именно в этом смысле, что он хотел сказать, зачем учинил «скандал», — а он лишь не выбирал слов и не думал — и думать не собирался, — что все это будут пытаться осмыслить внутри отношений, кто к кому как — не обида ли здесь, не несдержанность ли — и можно ли так говорить с начальством.

Хороший роман — вместе с тем, кажется, вполне объясняет, почему дальше Савич не писал. Ведь там нет ничего «единственного», это умная и красивая книга — но длить дальше? упражняться в приемах — вслед за «бунинскими» рассказами и «толстовским» романом, обращенным, вывороченным из толстовской — прежде всего короткой — прозы?

И в нем есть — как в единственном хорошем романе, который, по расхожему выражению, может написать каждый человек — что не делает его романистом [и вопрос в том, останется ли этот роман единственным — или автор все будет пытаться написать что-то еще, длить писательское за пределами сказанного] — так вот, в нем — есть еще и «свое» —

— прямо вынесенное в заголовок —

• с темой «внутреннего человека», тем «собой», с которым встречается Петр Петрович, опознавая его, ближе к самому концу — понимая, что предшествующие встречи и беседы, образы и мысли — были тем же —
• но где он относил это куда-то в другое, вовне —
• и одновременно возвращением сознательным к мысли — которой за пятьдесят пять лет жизни героя — его внутренний собеседник приглашает отпраздновать пятидесятилетний юбилей —
• детской мысли — о том, что все проходит. Пришедший на ум в тот момент, когда Петя — в новой, только что подаренной ему рубашке, лез на дерево за яблоком и свалился с него — больно ушибшись, но, что переживалось им первоначально намного острее — безнадежно испортив, порвав рубаху. Пришедшей на ум — что все минует, миновало бы и так — и он вырос бы из нее раньше, чем успел бы ей насладиться —
• дистанция по отношению к миру, приучающая/научающая проходить мирно свою жизнь, то, что делает его немного «старосветским помещиком» -
• эта мысль, это ощущение-переживание — забываемое, оставляемое — так и остается возврающимся, все в новых и новых формах, без прямой связи с первым, без осознания связи — но выстраивая его жизнь — через то, что выстраивает его самого.

И в финале — внутреннего человека больше нет, нет внешнего и внутреннего — теперь он един, он говорит с собой, думает о себе — не обращаясь к другому себе, впадая в простоту, которую уже не объяснить другому.