В каждой шутке есть доля правды;
и даже в той шутке, которая сотворена... ради шутки.
Впрочем, вот вам сама шутка:
в самом начале девяностых годов в апрельском номере одного из многочисленных советских (тогда еще советских) изданий появилось исследование, посвященное Александру Блоку. На полном серьезе в нем доказывалось, что на самом деле никакого Блока не существовало, а маска его, образ -
- заметьте! -
были созданы женщиной...
А какой именно - это, дескать, исследователям предстоит еще выяснить.
Первоапрельская шутка не сработала.
В редакцию посыпались письма, требующие опровержения или дополнительных доказательств.
Журнал, если я не ошибаюсь, даже выступил с разъяснениями: мол, извините, мы ничего такого не имели в виду, все это, дорогие товарищи, шутка...
А между тем шутка не удалась не потому, что была плоской или безвкусной; нет, она не удалась потому, что слишком смахивала на правду.
Так что же?
Может быть, Блока действительно не существовало, и, как говорят фривольные французы, «шерше ля фам»?
Позвольте, но я о другом:
не женщину ищите, которая создала Блока,
но женщину, которая была его аlter ego, оборотной стороной той медали, на которой вычеканен четкий блоковский профиль.
О чем это я?
Возможно, о той странной двойственности, которая «заявлена» жизнью и творчеством поэта.
Иннокентий Анненский как-то написал о Блоке:
Под бело-мраморным обличьем андрогина
Он стал бы радостью, но чьих-то давних грез.
Стихи его горят - на солнце георгина,
Горят, но холодом невыстраданных слез.
Андрогин - мифическое существо, по преданиям древних греков, давшее жизнь человеческому роду и соединявшее в себе черты мужчины и женщины.
Четверостишие Анненского - это, собственно говоря, отражение его же беглого поэтического замечания о внешности Блока:
...Напечатанные на cart-postal`ях черты являют нам изящного Андрогина.
Двуполое существо, соединявшее в себе черты мужчины и женщины.
Вот - Блок, его странность, его загадка, его рок.
Впрочем, можно смело вынести за скобки то, что касается его «мужской половины»,- об этом известно многое:
об увлечениях, любовях и страстях, словах и поступках и даже о «простой девушке с Карпат», которая, по словам Надежды Павлович, «ждала от него ребенка. Во всяком случае, образ Марии, девушки с Карпат, должен войти в пантеон женщин, связанных с поэзией Блока».
Имеет ли значение эта биографическая поправка к творчеству поэта и проливает ли она свет на загадку его личности,- не знаю да и гадать не стану. Мне ближе другое мнение:
- Блок - самая большая лирическая тема Блока (Юрий Тынянов).
Нас интересует в этой теме - «женское начало».
Медленно в двери церковные
Шла я, душой несвободная,
Слышались песни любовные,
Толпы молились народные.
Или в минуту безверия
Он мне послал облегчение?
Часто в церковные двери я
Ныне вхожу без сомнения.
Падают розы вечерние,
Падают тихо, медлительно.
Я же молюсь суевернее.
Плачу и каюсь мучительно.
17 октября 1901 г.
Женщина? О нет:
девушка, скорее ангел с девичьим лицом, опаленный земной жизнью.
Девушка Александр Блок.
Мой любимый, мой князь, мой жених,
Ты печален в цветистом лугу.
Повиликой средь нив золотых
Завилась я на том берегу.
Я ловлю твои сны на лету
Бледно-белым прозрачным цветком.
Ты сомнешь меня в полном цвету
Полногрудым усталым конем.
Ах, бессмертье мое растопчи,-
Я огонь для тебя сберегу.
Робко пламя церковной свечи
У заутрени бледной зажгу.
В церкви станешь ты, бледен лицом,
И к царице небесной придешь -
Колыхнусь восковым огоньком,
Дам почуять знакомую дрожь...
Пред тобой - как свеча - я тиха.
Пред тобой - как цветок - я нежна.
Жду тебя, моего жениха.
Все невеста - и вечно жена.
26 марта 1904 г.
Листая записные книжки Блока, я не раз ловил себя на мысли, что попал:
в «девичью» -
так здесь все аккуратно и прибрано, так расставлено по своим местам - и так, словно шепотом, поверяются бумаге сокровенные мысли, как поверяет подруга подруге самое заветное.
16 июля 1903 года. Записи в книжке связаны с предстоящей свадьбой Блока:
Люба. Любочка. Любушка.
Если Люба наконец поймет, в чем дело, ничего не будет. Мне кажется, что Любочка не поймет.
У Любочки щечки побледнели. Глазки открылись. Волосики растрепаны. Ручки исцарапала. Совсем беспомощная - слабенькая.
У Любочки пушок на личике. Золотистый. Красное вечернее солнышко его насквозь проглядывает. Пушок золотой.
Из семьи Блоков я выродился. Нежен. Романтик. Но такой кривляка.
Будто бы и «кривляка»!
Нет, это «кривляется» женское начало в нем; и записи перед свадьбой:
странно - будто подруга пишет о подруге, тихо и с умилением.
Но подруги могут и ссориться!
Через семь лет в записных книжках мелькнет:
Люба довела маму до болезни. Люба отогнала меня от Людей. Люба создала всю ту невыносимую сложность и томительностъ в отношении, какая теперь есть. Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей, в том цисле мою мать, то есть мою совесть. Люба испортила мне столько лет жизни и довела меня до того, что я теперь...
...Люба на земле - страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные.
«Женское» постоянно вибрирует в Блоке.
Любопытна его запись в сентябре 1907 года:
...Женские песни, страсти, разврат, обрядовые игры, переряживанья (мужчин в женское платье, женщин - в мужское...)
Кстати, в этом же году (но в начале) - написано стихотворение «Ее песни».
Чьи? Его/ее...
Не в земной темнице душной
Я гублю.
Душу вверь ладье воздушной -
Кораблю.
Ты пойми душой послушной,
Что люблю...
Господи, да что это за напасть такая, что за наваждение? Что за «женские страсти», что за «девичьи вздохи»?
Что за «девичья рука» выводит эти строки в дневнике? -
Виденное: гумно с тощим овином. Маленький старик, рядом - болотце. Дождик. Сиверко. Вдруг осыпались листья молодой липки на болоте у прясла под ветром, и захотелось плакать.
Право, не ангел ли с девичьим лицом? Ангел, опаленный земной жизнью? Девушка Александр Блок.
Да, я изведала все муки, -
Мечтала жадно о конце...
Но нет! Остановились руки,
Живу - с печалью на лице...
Весной по кладбищу бродила
И холмик маленький нашла.
Пусть неизвестная могила
Узнает все, чем я жила!
...Тяжелый петербургский туман неспешно опускается на выверенную череду вытянувшихся, как по ранжиру, улиц. Вон у того окна чей-то профиль проглядывает сквозь молочную завесу - кто это? Не разглядеть.
Только звук какой-то приближается, неясный, щемящий,
будто хочет прикоснуться к тебе,
прошептать что-то вещее,
поведать о чем-то неизбывном и вечном.
Мой милый, будь смелым -
И будешь со мной.
Я вишеньем белым
Качнусь над тобой.
Зеленой звездою
С востока блесну.
Студеной волною
На панцирь плесну.
Русалкою вольной
Явлюсь над ручьем.
Нам вольно, нам больно,
Нам сладко вдвоем.
Нам в темные ночи
Легко умереть
И в мертвые очи
Друг другу глядеть.
Но:
пропало наваждение;
или - туман скрыл внезапное видение;
или - и не было его вовсе,
а: был лишь обычный променад по Офицерскому проспекту, туда, к Пряжке-речке, на берегу которой притулился дом, где долго-долго жил Блок.
Гулкая парадная, прохладные стены, лестница, уходящая из-под ног;
время словно застыло здесь раз и навсегда.
Странно:
оказывается, в этом же доме жил когда-то Иннокентий Анненский. Жил еще до вселения Блока.
Как знать, о чем говорят тени двух великих поэтов, сталкиваясь здесь, на лестничной площадке?
Может быть, они говорят о любви?
Может быть, они читают друг другу ненаписанные любовные стихи или спорят до рассвета о том, о чем не успели доспорить когда-то?
- Полноте, Александр Александрович! - говорит Иннокентий Анненский,- да есть ли вообще любовь в ваших стихах?
Разумеется, есть.
Но, право, какая-то она непривычная, вселенским холодом веет от нее, «холодом невыстраданных слез», как справедливо изволил заметить господин Анненский.
Любовь у девушки по имени Александр Блок - поистине астральное чувство, и вряд ли мы сможем познать его;
разве только - почувствовать нестерпимый, обжигающий холод, идущий ниоткуда.
Ниоткуда с любовью.
...И встречаю тебя у порога -
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем Бога
На холодных и сжатых губах...
Ниоткуда с любовью.
«...Пойми, пойми, ты одинок,
Как сладки тайны холода...
Взгляни, взгляни в холодный ток,
Где все навеки молодо...»
Так! -
ибо любая попытка любви обречена:
В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета - ночь мутна.
Дева Света! Где ты, Донна Анна?
Анна, Анна! - Тишина.
Тишина. Никого на лестничной площадке. Только холодный ветер ввинчивается в зияющую пустоту лестничного пролета.
Медленные ступени вниз, словно строчки из дневника, ведущие за собой, но не открывающие тайны.
Если бы знать, чьи это строчки,
чьи? - его/ее?
...Утром розы от Л. А. Дельмас и маленькое красное письмо, любящее и мудрое, каких не бывало еще...
...Вечером была у нас Катя Манасеина, сидела долго, болтала весело, хорошенькая, особенная.
...Ночью - разговор с Любой о приближающейся старости.
...Одиночество - больше чем когда-нибудь. Все-таки им уловить меня не удастся, я найду способ от них избавиться.
...Вчера вечером был Женичка. В понедельник 23-го мая буду его венчать.
Откуда, откуда этот нежный девичий тон, откуда эта трогательная девичья заботливость о близких и друзьях, -
откуда эта «слезинка» в голосе?
Петербургские сумерки снежные.
Взгляд на улице, розы в дому...
Мысли - точно у девушки, нежные,
А о чем - и сама не пойму.
И - взгляд на фотографии: девичий;
и улыбка - сродни улыбке Джоконды:
чему улыбается? кому? Поди разгадай!
Но не эта ли улыбка чудится нам, когда «медленно, пройдя меж пьяными. Всегда без спутников, одна. Дыша духами и туманами, Она садится у окна...»?!
Не «женское» ли Я выводит на прогулку в этом стихе поэт, чтобы сквозь шуршание шелков и слегка вздымаемую дыханием вуаль вдруг подтвердить близость с этим Я, даже странную близость, и воскликнуть ничтоже сумняшеся: «В моей душе лежит сокровище, и Ключ поручен только мне!»
Это второе Я следовало за ним неотвратимо, жило в нем, вело его за собой днем и ночью; склоняясь над постелью, напоминало о себе:
Но не ели, не тонкие ели
На закате подъемлют кресты,
То в дали снеговой заалели
Мои нежные, милый, персты.
Унесенные белой метелью
В глубину, в бездыханность мою, -
Вот я вновь над твоею постелью
Наклонилась, дышу, узнаю...
Я сквозь ночи, сквозь долгие ночи,
Я сквозь темные ночи - в венце.
Вот они - еще синие очи
На моем постаревшем лице!
В твоем голосе - возгласы моря,
На лице твоем - жала огня,
Но читаю в испуганном взоре,
Что ты помнишь и любишь меня.
Но странно:
чем ближе надвигалась трагическая дата в истории России -
- я говорю об Октябрьской революции, -
тем тише и глуше становился «девичий голосок» и исчезало роковое слиянье его с «мужским голосом», исчезая, истончало зыбкую почву творчества Блока. Стихи практически перестают появляться из-под его пера;
и - если Пушкина убило отсутствие воздуха,
то: Блока - умершее женское начало в нем.
С фотографий последних лет глядит на нас совсем другое осунувшееся и невероятно переменившееся. И неотвязные просятся на ум строки -
те, в которых он словно предчувствует смерть своего alter ego:
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей - довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена - все больно.
И стихотворение вроде бы о другом, - скажет проницательный читатель, - и - тема другая, и - вообще...
Все так.
И все было бы так, если бы это написал другой поэт.
Засим закончим наше скромное повествование о странном и загадочном человеке, в ком столь причудливо соединились черты мужчины и женщины,
и произнесем еще раз благоговейно имя этого человека:
АЛЕКСАНДР БЛОК.
