Читать роман с первой главы здесь
Изменила ли что-то в нем самом эта встреча с избирателями?
Вряд ли. Выступление далеко не первое и не последнее. Вначале шевелилось в душе нечто сродни открытию: раньше это были его многочисленные пациенты, он вшивал им в сердца клапаны, шунты, выскребал бляшки из сосудов, они все лежали в наркозе, причем каждый в отдельности, а теперь собрались в зал все вместе, начали задавать вопросы, возмущаться. Раньше он знал их как бы изнутри, а теперь… Вот, оказывается, кто они… Во всей красе.
Теперь его ничем не удивишь, все вопросы просчитываются, ожидаются, врасплох застать практически невозможно.
Тогда зачем он этим занимается? Какого черта согласился?
За окном снова мелькали косогоры, перелески. Сумерки сгущались быстро, Кривицкий задремал, даже начал прихрапывать.
Герману не спалось.
И хорошо, что все закончилось. По крайней мере, на сегодня. Скоро он будет в Институте Сердца, отыщет Людочку, признается во всем. Долги надо отдавать, вину искупать. С годами понимаешь элементарную истину все острее, все отчетливей. Даже не умом понимаешь, а подкоркой.
Обед в ресторане после выступления ничем особенно не запомнился: все к тому времени прилично устали, ни о чем разговаривать не хотелось, поэтому просто утолили голод и отправились в обратный путь. Разумеется, подождав, пока доктор не спеша выкурит свой послеобеденный «парламент».
И все же: зачем он согласился, если все это ему в тягость? Как ни юли, Сухановский, а признать придется: льстило это тебе, тешило твое отнюдь не здоровое самолюбие. Ведь не к кому-то обратились, а именно к тебе. Потому что – авторитет…
Первый блин
Хирурги буднично рассаживались на привычные места в аудитории, как на утреннюю линейку. Словно это не было чем-то экстраординарным, выходящим за рамки ежедневной рутины.
«Они пришли меня казнить либо миловать, - стучало в голове Германа. – Наверняка заготовили каверзные вопросы. Хотя на первый взгляд не скажешь. Черт, ни на выпускных, ни на вступительных экзаменах я так не волновался!»
Считалось, что апробация – и есть, по сути, настоящая защита. А сама защита – так, разыгранный по нотам спектакль. Там нет недоработанных нюансов, все отшлифовано до зеркального блеска. Апробация – всегда риск. Ристалище, когда тема впервые выносится на широкое обсуждение, как бы подставляясь под стрелы всех, кому не лень. Причем каждый волен спрашивать о чем угодно.
Кому-то не понравилась походка соискателя, кому-то – его вятский акцент, кто-то просто рассмотрел в Сухановском опасного конкурента. Все они обязательно с пристрастием выскажутся, задиристо спросят, глубокомысленно усомнятся.
– Ты должен это вытерпеть, - наставляла его Платова накануне. – Тупо вытерпеть, и все. Спокойствие, достоинство и невозмутимость – прежде всего. Каким бы идиотским вопрос ни оказался – отвечай твердо, даже с небольшой ленцой. Помнишь, как в фильме «Москва слезам не верит»? Ляпай, но ляпай уверенно! И это уже будет точка зрения.
Ройский появился за две минуты до начала, уселся во втором ряду, положив на колени увесистую папку. Холеный, одутловатый, с глазами навыкате – по его лицу невозможно было определить, что за бомба лежит у него на коленях. Герман тут же про себя окрестил его «лупоглазым».
Минут за пять до начала Ратнер поднялся, окинул взглядом аудиторию, потом снова сел и прошептал Герману на ухо:
- Знаковое событие, эта твоя диссертация. Давненько не припомню, чтобы на апробацию кандидатской собиралось столько народа. Сегодня что-то будет, зуб даю.
– Вы Ройского хорошо знаете? – поинтересовался Герман, чтобы как-то успокоить внутреннюю дрожь.
- Более чем! По Крапивинску. Но мы тебя в обиду не дадим. Хотя время сейчас сложное – лучше, чтобы все прошло без шума. Андропов крепко за дисциплину взялся, чует мое сердце, полетят шапки с плеч. Мне иногда кажется, что у гардеробщицы нашей, которая в раздевалке журнал стала заполнять, прав больше, чем у меня. Я на нее не могу настучать, а она на меня – может.
- Бросьте! – усмехнулся будущий кандидат наук. - Как это она может на вас настучать? И кому – главное!
- Нет, вы посмотрите на него, - всплеснул руками шеф. – Он не верит! Есть люди, и не мало! Если она заметит, к примеру, что я делаю кому-то поблажки, что по отношению к кому-то недостаточно строг – готова депеша! Поэтому лучше, чтобы все сегодня прошло в рабочем режиме. Скандал никому не нужен!
На кафедру вышла Новелла Семеновна – председатель комиссии, представила Германа как достойного кандидата. В аудитории установилась тишина. Герман про себя отметил: «Совсем как по Пастернаку «Гул затих. Я вышел на подмостки…»
Когда он закончил, колпак, казалось, намертво приклеился к вискам, а рубашка с халатом – к спине. Поблагодарив за внимание, перевел затравленный взгляд на Новеллу Семеновну.
- Есть ли вопросы к докладчику? – сухо произнесла она.
В аудитории поднялось несколько рук. В том числе – и рука Ройского. Вопросы в основном касались различных модификаций кругового шва, условий наложения, возможных сложностей… в общем, все по теме работы. Отвечая, Герман увлекся, начал приводить случаи из практики.
И тут поднялся Ройский.
- Отличная работа, прекрасно доложено, богатый материал. Соискатель держится блестяще. Но идея шва заимствована у меня! И я представлю спустя некоторое время все материалы! Идея, повторяю, моя!
В аудитории послышался гул. Герман заметил, как лицо шефа налилось кровью. Новелла Семеновна подняла руку, призывая к тишине.
- Что уж ты тактично так… заимствована! – глядя в одну точку, процедил Ратнер. – Скажи уж - сворована, эффектней будет!
- Вы, Евгений Анатольевич, это знаете лучше меня, - качая головой, словно уличая шефа во лжи, продекламировал Ройский. – Я с вами делился в Крапивинске, советовался. Разве не так? Или вы забыли? Если настаиваете, пусть будет … сворована. Суть не меняется от этого.
- Хоть что-то у тебя опубликовано по этому поводу?
- Нет, но и это не основное, согласитесь.
Герман стоял, как манекен, не в силах выдавить из себя ни слова, будучи совершенно не готов к подобной постановке вопроса. Ратнер и Платова вели словесную перепалку с Ройским в его защиту, а он молчал. В спор включились некоторые хирурги, аудитория стала напоминать студенческую перед началом лекции.
- Хватит! – Ратнер тяжело поднялся, повернулся лицом к аудитории. – Если так настаиваешь, защищаться будете с Германом в один день. Там и посмотрим, кто чего стоит. Чтобы через месяц реферат был у Нины Федоровны! Благодарю всех за участие. Думаю, всем надо остыть, поэтому давайте на этом закончим.
Герман вышел из аудитории на ватных ногах. Было огромное желание заехать Ройскому в челюсть, но белый халат не позволил. К тому же, какой же ты соискатель, если чуть что – лезешь драться.
Коллеги подбадривали его, хлопали по плечу, советовали не унывать. Ратнер буркнул:
- Через пять минут чтоб у меня! – и исчез из поля зрения.
Он брел по коридору клиники, абсолютно не представляя, в каком направлении движется. Если бы его спросили сейчас – на каком он этаже, он бы, наверное, не ответил. Двери кабинетов казались похожими друг на друга.
Когда одна из них отворилась, оттуда выглянул шеф и, озираясь вокруг, затащил его, словно теленка в стойло, к себе в кабинет, он послушно вписался в проем, не сделав ни одного лишнего движения.
В кабинете был разлит по рюмкам коньяк, открыта коробка конфет. Профессор достал из холодильника тарелку с тонко нарезанным окороком и бутербродами.
– Дверь за собой закрыл? – поинтересовался тихо, по-студенчески, словно они собирались смотреть вдвоем порнографические открытки.
– Закрыл, вроде… – протяжно, словно зевнув, ответил Сухановский. – Сейчас проверю…
- Включайся, давай, хватит киснуть! Это не поражение, это холостой выстрел с вражеской территории. Но тебе с ним лучше не встречаться.
– Почему? – спросил он скорее по инерции, чем обдумав.
- Потому что я знаю, чем это может закончиться. Возможно, он только этого и ждет. Тогда уж лучше мне морду набей. Для меня это будет лучшим вариантом.
– Я бы тихо с ним поговорил, по-мужски.
– Вы не бабу делите, - рявкнул профессор, но тотчас спохватился и продолжил намного тише: - не бабу, чтобы по-мужски разбираться, а тему диссертации! Это совершенно другой коленкор!
- Хорошо, хорошо…
- Ладно, давай стресс снимать.
После второй рюмки Ройский вызывал уже не такую ненависть, как в аудитории, острота конфликта притупилась. Герман вспомнил, что с утра у него во рту не было и маковой росинки и налег на бутерброды.
– Вот, чувствовал я, - хрипло произнес профессор, покачиваясь из стороны в сторону. - Как в воду глядел…
- Я не понял: у него есть какие-то наработки или нет? Евгений Анатольевич, вы бы просветили. Я-то его увидел в первый раз! Что за овощ этот лупоглазый?
– Нет у него ничего, он блефует, успокойся. Ничего он не успеет подготовить, я уверен!
Признаться честно, Герман не услышал тогда в голосе шефа особой уверенности. Возможно, виной всему коньяк.
– Тогда какую цель он преследует?
– В этом весь вопрос! – опять повысил голос профессор. - Кому это выгодно? Голову придется поломать.
В дверь неожиданно постучали. Ратнер спрятал коньяк с рюмками, кивнул Герману, мол, можно открывать.
Нина Федоровна начала с порога:
- Это что ж творится, люди добрые?! Я сейчас себе капель сорок валокордина накапала, замахнула, и ни в одном глазу.
– То и творится, Ниночка, - развел руками Ратнер, сидя в кресле, - что, похоже, кто-то ведет закулисную игру, а мы с тобой не можем его вычислить. Как бы не при делах!
– Но главное в медицине-то все равно материал, - разгоряченный коньяком, энергично начал Герман, - клинические наблюдения, опыт. Все решает операционная техника.
– Ты еще молод, - Платова покачала головой. – Не чувствуешь, куда и откуда ветер дует. Это приходит с возрастом.
– Дело затягивается, к сожалению, - Ратнер взял лежавший на столе колпак и утер им вспотевшее лицо. Потом принялся мозолить глаза кулаками. - Теперь и месяцем не отделаешься.
Платова курсировала по кабинету, и неожиданно остановилась.
– Кстати, Евгений Анатольевич, а почему в вашем кабинете до сих пор висит Брежнев? – она указала на портрет под потолком. - Юрию Владимировичу это не понравится!
– А, - махнул рукой профессор, - все забываю отдать распоряжение. Авось, думаю, пронесет…
– Как бы промедление это боком не вышло! Пилоты Южно-Корейского боинга тоже думали, что пронесет. Думали, истребитель ПВО СССР покружит, да и отстанет…
- Ну, ты, матушка, и параллели приводишь!
Герман не уловил, почему вдруг разговор вильнул в политическую сторону, а когда понял, то рассмеялся:
– Напрасно вы… какую-то подоплеку… ищете, по-моему, политика тут … точно ни при чем.
- Может, и ни при чем… - серьезно ответил шеф. - Хотя, как знать. Ты ведь Никиту Сергеевича почти не помнишь. Тебе лет десять – одиннадцать было, как его сняли…
- Почему это сняли? Переизбрали, - поправил Герман, вспомнив курс Истории КПСС. – На пленуме…
– Нет, именно сняли, - продолжал гнуть свое Ратнер. – Был заговор, и Брежнев стал генсеком аж на восемнадцать лет. И вся твоя сознательная жизнь, в том числе и хирургическая, прошла при нем. Разве нет?
Герману ничего не оставалось, как кивнуть.
– Поэтому смену руководства партии ты пока недостаточно адекватно оцениваешь, как мое поколение. А я отлично помню и усатого дядюшку Джо, и культ личности, и двадцатый съезд, и Карибский конфликт, и кукурузу, и туфлю на столе Генеральной Ассамблеи. Дай бог, чтобы это был исключительно выпендреж самого Ройского, чтобы за ним никто не стоял.
- Гера, не расстраивайся, - Платова подошла к нему и взяла его за руку. - Первый блин… он всегда комом. Кстати, что это вы коньяк от меня прячете? А ну, плесните капельку.
– Как? – притворно возмутился профессор. - После валокордина?
– Так и то, и другое на спирту, какая разница?!