Школа – место, где детское принятие мира сменяется нелюбовью, отрицанием, отвращением и ужасом.
Наверное, кому-то повезло, кто-то попал в школу-дом, куда принимают без подозрений в негодности, где в ребёнке видят не заготовку будущей детали социального механизма, а живую душу. Вряд ли таких счастливцев много – один, два на тысячу, на десять тысяч.
Я не любил школу, не любил одноклассников, не любил уроки физкультуры с пыточными гимнастическими снарядами, не любил визгливых перемен и принудительных завтраков с булочками и тёпловатым чаем, учителей не любил, отметок в дневнике и в журнале, всего натужного и обязательно-всеобщего, всех красок школы, всех звуков школы.
Пройдет ровно десять лет с тех пор, как школьные дни стали прошлым, и я прочту у Рильке, не веря до конца, что я не один так чувствовал:
«кто даёт силы им, торопливым скелетикам, нырять в город взрослых, в мутный осадок ночи, в школьный нескончаемый день – маленьким, запаздывающим, робким».
Я искал совпадения моей школы – средней школы №25 города Костромы, построенной в пятидесятые годы двадцатого века на улице Советской – с теми школами, которые видел в кино, о которых читал у детских писателей, у Анатолия Алексина и Владислава Крапивина, у Юрия Сотника и Николая Носова, и не находил точек сходства.
Я начал придумывать свою школу.
Она размещалась в том же здании, там учились школьники с такими же именами-фамилиями, как у моих одноклассников, там работали клоны моих учителей - и там всё было иначе. Там меня не дразнили, там я проявлял чудеса ловкости, сообразительности, шутил так, что все вокруг смеялись и пересказывали друг другу мои шутки, оттуда не хотелось уходить, там было интересно учиться, понимая ценность и красоту каждого прожитого дня. Я начал рассказывать об этой школе маме и бабушке – они убедительно играли в доверие, так что мне приходилось придумывать всё новые и новые подробности своей школьной жизни и множить мнимости – чтобы сохранить себя от наждачки костромской педагогики и насмешек ровесников.