К 85-летию со дня рождения Николая Рубцова
Начало очерка здесь
Да, теперь и Николай Рубцов “на том берегу”, и, если прищуриться, увидишь: Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Федор Тютчев, Николай Некрасов, Александр Блок, в элегантных фраках, мундирах, шляпах, с тросточками... Прохаживаются по берегу. За ними – Маяковский, то в желтой кофте, то в шляпе. За ними – Есенин, то в шляпе, то в косоворотке...
А Рубцов? Рубцов, еще вихрастый, с расширенными зрачками, скачет по опустелым весям России, скачет, взрослеет, думает, принимает, сомневается, благодарит:
Спасибо, скромный русский огонек,
За то, что в предчувствии тревожном
Горишь для тех, кто в поле бездорожном
От всех друзей отчаянно далек,
За то, что, с доброй верою дружа,
Среди тревог великих и разбоя
Горишь, горишь, как добрая душа,
Горишь во мгле – и нет тебе покоя.
А стране нужна умная и четкая работа. Нужны крепкие, честные люди. Нужны дисциплинированные сталевары. Нужны аккуратные пахари. Нужны инженеры, лелеющие в планах перспективу. Нужны масштабные руководители, люто ненавидящие презаядлых трибунников, митинговую трепотню.
Поэт, закомплексованный только на тоске, – погибнет. Поэт, закомплексованный только на “счастье”, – погибнет. Поэту нужна огромная страна, охватная жизнь, где всякому существу – место... Место – всякому непримитивному чувству.
В Рубцове звенела щедрая “амплитуда” колебания его душевного состояния. От тоски и непроглядной мглы она двигалась к светлому тону, склонялась к веселости, к иронии, к юмору. И “тот берег”, и “этот берег”, берега человеческой обыденности, поддерживали поэта.
Сочетание в слове и в чувстве, в образе и повествовании реального и сказочного, грустного и радостного, завидное умение владеть гаммой смены ощущений, сторонней улетучивающейся их туманностью – признак большого таланта. Уверен, потвори Николай Рубцов еще пять, десять лет – мы получили бы поэмы, получили бы прозу. Подтверждение тому – балладно-эпическая “походка” некоторых его стихотворений, блестяще исполненные им диалоги, свободное течение сюжетных линий.
Вологодчина, северное русское откровение породили и вырастили поэта. Он явился вовремя, без опозданий. Явился, услышав: России нужен врачующий есенинский голос, голос иного поколения, иного прозрения. Но Рубцов, как Есенин, неотторжим сутью своей от природы России, от ее нрава и песни:
Привет, Россия – родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...
Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
Я сильным был, предупреждает поэт. Сильным он явился в этот жестокий мир. Сильный голос принес он России.
Николай Рубцов помыкался по морям и океанам, настоящим и житейским, поскитался по кораблям и заводам. Искал себе уголок, судьбу искал:
В жарком тумане дня
Сонный встряхнем фиорд!
– Эй, капитан! Меня
Первым прими на борт!
Плыть, плыть, плыть
Мимо могильных плит,
Мимо церковных рам,
Мимо семейных драм...
Скучные мысли – прочь!
Думать и думать – лень!
Звезды на небе – ночь!
Солнце на небе – день!
Конечно, некрасовская деревня, некрасовская русская совесть стонет и стонет в русском Рубцове.
У Некрасова:
Иду на шелест нивы золотой.
Печальные убогие равнины!
Недавние и страшные картины,
Стесняя грудь, проходят предо мной.
Конечно, есенинская русская струна запределья, словно – из досотворения мира, словно – из скифского доязычества, способного слиться с вечным и грозным вселенским пространством, космосом необъятным, да, да, она, есенинская струна, разгадывая и проникая в тайны звезднотекучие, звучит:
И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.
Или:
Я нежно болен воспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь,
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клен перед костром зари.
Есенин – теплая стежка в июле. Есенин – дорога, знакомая и милая с детства. Есенин – русская изба с шепчущей божницей. Есенин – русский -облик Земли, вздох русский за краями Вселенной, русская синева, оберегающая нас, поэтов, от засухи души, от рыжего стального песка Гоби, шумящего надо всеми погибшими ручьями, реками и морями...
У Николая Рубцова есенинская лампада таланта светила в сердце и верностью звала его к русской выси.
Заря в разгаре –
как она прекрасна!
Да, в тяжелые минуты я мысленно утверждаю: Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Велимир Хлебников, Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Алексей Ганин, Сергей Клычков, Николай Клюев, Павел Васильев, Борис Корнилов, Дмитрий Кедрин, Павел Шубин, Борис Ручьев, Алексей Недогонов последовательно и вроде похоже погибли.
Но тут не смерть похожа на смерть у них, а у нас, у нас в России милой – одна и та же чертова мельница перемалывает русские кости русских поэтов, глуша и кромсая, в пыль растирая русское национальное слово, боясь и пугаясь: вдруг это слово достучится до гнева русского народа, а достучась – разбудит и обрушит его на хвостатое саранчовое племя дьяволов, умерщвляющих нашу Родину, ее траву зеленую, ее перещелки соловьиные...
Николай Рубцов, Вячеслав Богданов, Дмитрий Блынский, Павел Мелёхин, Иван Харабаров – где они?..
Спокойно и неколебимо говорю: “Никто из них не спился, никто!” Отравил их циничный яд “трибунальных троек”, кровавый запах каменных камер Соловков и ржавая ледяная смерть проволочных зон Колымы: расстрельный ветер, прорубивший траурные просеки в русском народе, воет и воет над нами. А ветры войн?
Эх, Русь, Россия!
Что звону мало?
Что загрустила?
Что задремала?
Давай пожелаем
Всем доброй ночи!
Давай погуляем!
Давай похохочем!
Прав Рубцов: нахохотались – как наплакались. И наплакались – как нахохотались. Россия!.. Россия!..
“Женщины, как мне кажется, – сожалеет рязанец Борис Шишаев, – ни на каплю не понимали Николая. Они пели ему дифирамбы, с ласковой жалостью крутились вокруг, но, когда он тянулся к ним всей душой, они пугались и отталкивали его. Во всяком случае те, которых я видел рядом с ним. Николай злился на это непонимание и терял равновесие”.
Не спорю. Но, думаю, Рубцова больше злил и печалил общий “климат” семьи. На сто свадеб – восемьдесят разводов: такова, кое-где, статистика уже и тех лет. Семью мы разучились беречь. Детей мы разучились рожать. А без детей – жена вольная, муж – еще вольнее!
Получив как-то от Рубцова бандероль, я обнаружил чужие стихи. Но объяснила его записка: “Валь, напечатай пару штук, она добрая баба!” Она поспособствовала ему умереть...
Окончание здесь Начало очерка здесь
Автор: Валентин Сорокин
"Николай Рубцов за три месяца до смерти" см. здесь
Очерк А. Казакова о Николае Рубцове "Душа, которая хранит" см. здесь
«В горнице моей светло…» Поёт Владимир Топоров (видео) см. здесь