Человек в черной рясе спокойно смотрел на покосившуюся избу, сложенную из потемневших уже с годами бревен. Из трубы валил пучками дым, будто печь выкашливала свое содержимое в серое небо. За домом, над лесом летали птицы, кружась над верхушками елей и осин.
Сизый взлохмаченный пес рычал и злобно лаял на незнакомого человека, вошедшего во двор через скрипучую калитку цвета осенней грязи. Стоя посреди заброшенного двора, старец держался за посох, подол его рясы то и дело подхватывал с сырой земли ветер, лобзал и снова бросал наземь.
– Да тихо ты, супостат окаянный, – злобно фыркнула на пса старушонка. –Белены объелся что ли...
Невысокого роста пожилая женщина, закутанная в бесчисленное количество бесцветного тряпья, искоса посмотрела на старца из под платка. Бесчисленно проведенные года в трудах, оставили свой неизгладимый отпечаток в виде морщин и обвислых мешков под недоверчиво смотрящими глазами.
Старуха презрительно разглядывала старца, будто ища на нем заверительные грамоты и доказательства о той молве, которая ходила о нем. А говорили разное; о том что он лекарь и посланник божий, о том, что говорит он с умершими и ангелами. Кто-то считал его сумасшедшим и шарлатаном, а кто-то – миссией. Но слухи о нем и деяния обгоняли поступь его далеко вперед, спеша от села к селу. И куда бы не держал он путь-дорогу, везде уже ждали его.
– А вправду говорят, что вы Гришку-то нашего полоумного излечили от нечистого? – спросила старушонка.
– Избавил, – ответил старец, разглядывая кружащих птиц над лесом.
– А говорят, что он по потолку лазил в одной рубахе и бросился на вас, когда вы в хату-то вошли, правда? – выкатив глаза из-под платка, ждала ответа старуха.
– Врут, – спокойно ответил инок, затем посмотрел на женщину и спросил. – Что с ней?
Бабка перекрестилась и сплюнула наземь, бурча что-то себе под нос она неспеша побрела к избе. Пес глядя вслед прохожему иноку, исступленно рвался с цепи, подпрыгивая и мотая мордой, он звонко клацал зубами в воздухе.
Дивчина
Старуха отворила дверь и знаком пригласила старца пройти. Тот слегка качнул головой и пошел за хозяйкой, опираясь на свой выцветший посох.
Огладив бороду, инок вошел в избу. В прихожей у двери стояли вилы и грабли, пол был усыпан грязной соломой. Из всех углов мрачной комнаты тянуло сыростью и неприятным запахом, как в хлеву, а может то и был хлев, но животных видно не было.
Старуха тем временем прошмыгнула уже в соседнюю комнату. Открыв дверь, она смотрела на перешагивающего порог и подбирающего полу старца, который не спеша входил в избу. Войдя и перекрестясь, инок огляделся. При виде перста старуху передернуло и она отвернулась.
Эта комната была заметно светлее, из трех небольших окон, одно из которых было распахнуто, лился тусклый, но все же дневной свет. Часть комнаты занимала обшарпанная печь с открытым пустым зевом, рядом с которой стояла, прислонившись к ней, почерневшая от копоти крышка. В углу под образом (перевернутом вверх ногами) расположился стол и пара табуретов, на одном из которых и сидела, повесив голову на плечи, девочка лет четырнадцати - пятнадцати.
Обведя комнату еще раз взглядом, инок позвал девочку.
– Что ж ты дочка гостю не рада? – мягко проговорил он.
Ответом ему было молчание, девушка лишь качнула опущенной головой. Босые ноги ее с черными от грязи ногтями чуть вздрогнули и поджались.
– Али мне уйти? – спросил старец, слегка поведя посохом по полу. При этом скольжении посоха, старуха вздрогнула и засуетилась. Обежав полукруг, она уселась у печи на лавку, сгорбилась и уставилась на инока, переводя свой взгляд с него на девочку, сидевшую в углу, и обратно.
В ответ девочка лишь еще сильнее поджала ноги и, приподняв голову, посмотрела сквозь путанные волосы ясными, как родниковая вода, глазами на старца. Сеточки морщин у глаз инока промелькнули и исчезли.
– Ну что ж, – сказал он тихим голосом. – Отчитаю посланием вам от Господа нашего и пойду дорогою своею дальше.
При этих словах сидящая у печи старуха выпрямилась и приободрилась, свысока взглянув на икона, не скрывая уже усмешки.
– Да бестолочь она, как и мать её – Прошка-то, соседка, чтоб её собаки съели... Притащила мне на шею дите своё, – запричитала старуха. – А то мне самой, как муж-то Тимошка пропал уж пятый год, как сгинул в лесу... – при этих словах она вытащила скомканный платок и, громко высморкнувшись в него, продолжила своё повествование. – А мне-то как жить, ведь никто хлеба не подаст, воды не принесет?!
Чем более она изъяснялась о жизни своей, тем более распылялась, и вот глаза её уже гневно сверкали и начав со слёз, старуха постепенно, не замечая сама того, перешла к гневным речам, зыркая то на инока, то на дитё. Вероятно, ища, кто из них более повинен в судьбе её.
Она
Девочка молчала, потупив взгляд в пол. Инок смотрел в открытое окно и думал о чем-то своём.
– А эта-то змея, – продолжая и указывая ссохшейся рукой на девочку. – Только и распекает меня, погибели моей хочет, схоронить меня желать, семя поганое-то...
И грозно сотрясая руками, она двинулась на девочку-подростка, жавшуюся в угол. Неожиданно громкий и четкий голос, как под сводами храма, заполнил всю комнату, старуха замерла в полушаге от ребенка и широко раскрытыми от ужаса глазами, обернувшись, впилась в инока, который нараспев вторил:
Тебе́, Бо́гу и Творцу́ моему́, в Тро́ице Святе́й сла́вимому Отцу́ и Сы́ну и Свято́му Ду́ху, поклоня́юся и вруча́ю ду́шу и те́ло мое́, и молю́ся: Ты мя благослови́, Ты мя поми́луй, и от вся́каго мирска́го, диа́вольскаго и теле́снаго зла изба́ви.
При этих словах, неожиданно быстро для старухи, она вмиг очутилась у лица старца и гневно зашипела проклятия, захохотала и, обежав инока трижды вокруг, села на лавку у печи. Прижухла и скосилась, вроде, потом резко вскочила и юркнула в печь, в развернутую чернеющую пасть её, громко топая по крыше, сбежала вниз, и вот уже сзади хлопнув дверью, она снова стояла за старцем, истерически смеясь и закатывая выпученные глаза..
Инок продолжил, сложа руки на груди и не спуская взгляда с девочки:
И даждь в ми́ре без греха́ прейти́ день сей, в сла́ву Твою́, и во спасе́ние души́ моея́. Аминь.
При этих словах девочка встала и пошла к старцу смелым и ровным шагом.
– Куда?! Не пущу... – вопила старуха, делая круги на карачках вокруг инока и девочки. Затем, вспрыгнув на подоконник, она юркнула в окно и побежала в поле. Фигура её удалялась всё дальше и дальше, затем исчезла вовсе. Неожиданно её смеющееся лицо припало к окну напротив, затем улизнув, старуха вмиг влетела через дверь и села у печи на лавку снова. Лицо её помолодело, руки, сложенные на коленках, выглядели уже не сухими и костлявыми, а румяными и пухлыми. Женщина сидела и молчала, один глаз её таращился на инока, который обнимал босоногую девочку, а второй, дико вращаясь в своей орбите, осматривал комнату. Женщина сдерживала смех, она давилась им.
Старец, загораживая собою девочку от сидевшей у печи, вывел её из комнаты в предбанник. Закрыв дверь, он накинул свой плащ на хрупкие плечи девочки. В избе стоял дикий смех, прерывающийся громким визгом.
Но это был еще не конец. Выйдя во двор из избы, они увидели странную картину. На цепи у будки сидел голый и грязный мужчина, он откашливался и сплевывал шерсть, вытирая рот рукой и дико оглядываясь по сторонам. Затем резко вскочил, сдернул с себя ошейник и, сиганув через забор, скрылся в близлежащем лесу.
Ветер гулял над вспаханным полем, в воздухе пахло свежей землей и осенними листьями. По проселочной, усыпанной желтыми листьями дороге, не спеша, двигались два путника: высокий старец и девочка-подросток укутанная в черную рясу.
Говорят, дом, что стоял у опушки леса, сгорел, а старуха, жившая в нём исчезла. Люди поговаривали, что появилась в близлежащем городе очень интересная особа – женщина, говорят, невиданной красы, хохотунья и танцовщица...
О, святы́й Михаи́ле Арха́нгеле, поми́луй нас, гре́шных, тре́бующих твоего́ заступле́ния, сохрани́ нас, раб Бо́жиих (имена) , от все́х ви́димых и неви́димых враг, па́че же подкрепи́ от у́жаса сме́ртнаго и от смуще́ния диа́вольскаго и сподо́би нас непосты́дно предста́ти Созда́телю на́шему в час стра́шнаго и пра́веднаго Суда́ Его́.
