В 1991 году вышел фильм «Паприка» — в нем рассказывается о молодой проститутке из Истрии; дело происходит незадолго до закрытия публичных домов, как того требовал закон Мерлин. Сюжет чем-то напоминает романы XVIII века: Паприка, юная девушка легкого поведения, абсолютно невинная и в то же время невероятно искушенная, переходит из одного дома терпимости в другой и отрабатывает в каждом из них положенную смену длиной в две недели. Она — последняя особь из вымирающего вида, героиня вроде Молль Флэндерс и Фанни Хилл, Манон Леско и Лулу. Одна из коварных и чистых душой женщин, воплощающих в себе желание получать удовольствие от любви и плотских утех, свободно распоряжаться своим телом, за их бесстыдством как будто прячется насмешливая улыбка над волею инстинкта — над всем тем, чего мы притворно не замечаем. Я намеренно избегал намеков и уклончивых попыток изобразить телесность — я делал это прямо, выставляя всё напоказ.
Благодаря этому «Паприка» стала картиной о нравах, о культуре публичных домов, а также — гимном сладострастию, что превозносит пьянящую чувственность линий и форм. Торжество всех пяти чувств, которые сливаются в одно, зрение: именно оно может, прибегнув к помощи медиума кино, усилить и передать особое восприятие сексуальности, во всех его восхитительных и многогранных формах. В этом фильме я, обратившись к собственной памяти, воспроизвел обстановку прошлых лет, представил зрителю множество сведений о борделях, что называется, из первых рук и проанализировал сам феномен проституции.
Когда в сентябре 1958 года закон Мерлин вступил в силу, в воздухе витало печальное ощущение конца эпохи. Дино Буццати, известный ценитель публичных домов, чутко уловил сумеречный дух этого времени и написал, что закрытие борделей навсегда уничтожит бесценное наследие эротической культуры и нанесет тяжкий вред всему человечеству — вред, сравнимый с пожаром, погубившим Александрийскую библиотеку.
В отличие от Англии, в Италии не существовало чисто мужских клубов. Работали кафе, но обычно туда ходили более образованные люди. Как я уже упоминал, итальянские мужчины постоянно захаживали в бордели, однако туда ходили не только затем, чтобы, как можно подумать, заниматься известно чем. В гостиной, где полуобнаженные женщины развлекали гостей разговорами, ожидая, пока кто-то из пришедших остановит на них свой выбор, проводили и по несколько часов, иногда там задерживались и на полдня.
Я регулярно посещал эти заведения в течение почти десяти лет — достаточно, чтобы прослыть заслуженным гулякой. Тогда в Венеции насчитывалось около тридцати кинотеатров и столько же публичных домов, среди них несколько под названием «Зеркала», а еще «Восточный дом», «Ольга», «Диана», «Лестница». После зрительного зала, похожего на мрачную пещеру, я сам собой неизбежно оказывался в теплом лоне продажной женщины. Сначала в кино, потом — в бордель. Иногда получалось выбить бинго — два раза за день сходить в кино и два — в бордель, чередуя между собой. Вот это дело!
«Паприка» — мое ностальгическое воспоминание о лукавой улыбке проститутки: ее манеры красноречиво говорят о том, что такие девушки трезво и снисходительно смотрят на животную природу человека, заложенную в половом акте, относятся к ней с пониманием, в то время как ханжи и фарисеи лицемерно отрицают ее. Это тоска по красавице, которая поддразнивала гостей, праздно болтавших в зале, чтобы они поднялись с ней в одну из спален. Тоска по тому благостному ощущению, что дарили мне «перепихи» на скорую руку — они стали обязательным ритуалом перед каждым экзаменом в университете и помогали мне справляться с неуверенностью в себе, придавали мне спокойствие и смелость.
Этот фильм — сожаление об ушедших в небытие венецианских нравах, тех, что в течение семи веков были частью ее истории: возьмем, например, такого персонажа, как чичисбей — некто вроде жиголо, альфонс из прошлого, он, при молчаливом или же явном согласии мужа, занимал благородных дам, развлекал их, потакал их капризам, водил в театр, в кафе, в закрытые клубы, на природу и, естественно, делил с ними постель. Таким образом чичисбеи спасали видимость и внешнее благополучие брака и одновременно примиряли супругов между собой. Именно из-за этого стремления к спокойствию и безмятежности Венецию и назвали «Serenissima», то есть «тишайшая», в пику всем ханжам и поборникам общественной морали; именно этот город стал обязательным пунктом программы для путешественников — разных Флоберов, Байронов, Гёте — они, в поисках эстетических и любовных переживаний, часто и с удовольствием пользовались местной свободой нравов и раскрепощенностью женщин.
Снимая «Паприку», я хотел выделить свой голос из хора нравоучителей, интеллектуалов, писателей, которые под завязку набили свои произведения образами проституток. Я терпеть не могу показное целомудрие, которое можно встретить в определенной литературе. На деле женщина из публичного дома — нахалка, ей достаточно всего один раз взглянуть на посетителя должным образом, и он выберет именно ее. Мы полностью подчинялись воле девушек, а сами обманывались, думая, будто покупаем их. На деле же это они своими подмигиваниями, жеманными манерами и ласками руководили нашим выбором. Мы творили с ними всё то, чего не позволяли нам девушки и жены, и тем самым познавали прелести нарушения запретов, трепет, который испытываешь, шагая за грань.
Бордель под названием «Диана» был самым известным и роскошным в Венеции. Я всего раз позволил себе уступить собственной прихоти и сходил туда. Тогдашний студент без гроша в кармане мог позволить себе лишь «рядовую» девушку. Я остановил выбор на одной из них, довольно красивой, но она уже в общей зале дала понять, что не согласна. Чтобы уговорить ее снизойти до меня, понадобилось вмешательство сводни. Она обходилась со мной крайне грубо. Всё время повторяла: «Давай скорее! Закругляйся!» Тогда-то я понял, что если она не проявляет к тебе никакого расположения, настаивать и заставлять женщину спать с тобой бесполезно, даже если она проститутка.
Вернемся к «Паприке». Я уже давно хотел снять этот фильм, но из-за финансовых передряг проект постоянно откладывался, или по крайней мере так я объяснял себе причину отлагательств. Лишь когда я встретил двадцатидвухлетнюю Дебору Каприольо, то понял, что на самом деле всё иначе. Просто ни одна из тех актрис, кого я рассматривал для этой роли, не убедила меня. А в Деборе я сразу увидел свою героиню, Мимму; она не просто юная и обворожительная красавица, но еще и венецианка — своего рода знак качества. Я знал, что могу без сомнения рассчитывать на то, что она, как и все венецианцы, обладает особым, отчасти пессимистичным темпераментом, который позволяет им воспринимать даже самые сложные жизненные неурядицы с иронией и юмором. Именно это и требовалось, чтобы героиня прошла все испытания и осталась невредимой, чтобы она повлияла на историю этих событий — а не наоборот.
Я увидел откровенные фото Каприольо в журнале «Макс» и сразу же позвонил ей. «Это Тинто Брасс?» — спросила ее мать на том конце провода. Женщина не поверила мне, решила, будто это шутка. Я не застал Дебору дома, но примерно через пятнадцать минут она мне перезвонила. Я попросил ее приехать в Рим. Мы встретились в ресторане «Аль Моро» на виколо делле Боллетте. Когда я предложил ей главную роль в театральной постановке — «Лулу» Ведекинда; она сразу же согласилась, но через несколько дней сообщила мне, что передумала. Я встретился с ней еще раз в том же месте и убедил ее принять предложение. Во время прослушивания Дебора с редкой легкостью обнажилась, продемонстрировав свои пышные формы. Она приняла все мои дерзкие идеи. Тогда я сразу же утвердил ее на главную роль в «Паприке» — фильм я планировал снять еще до работы с постановкой.
Дебора — практичная и прямодушная женщина; она знала, что подвернувшуюся возможность можно использовать, чтобы заявить о себе. К тому же она стала актрисой по воле случая, благодаря какой-то странной встрече с Клаусом Кински: он захотел познакомиться с ней и предложил ей роль в своем фильме о Паганини. Судьбоносные события всегда происходят ввиду непредвиденных обстоятельств. Деборе повезло: ее мать с детства внушила ей, что неожиданности могут кардинально изменить жизнь человека. Поэтому перед тем, как дочь выходила из дома, она всегда говорила: «Иди подмойся, мало ли кого встретишь».
Перевод с итальянского - Марина Козлова
Заказать книгу можно здесь:
