1. Я понимаю, что многие философы просто не способны сочетать слова. Нет дара. Но несколько слов знают и амбиции имеют. Поэтому сочетают их нещадно. И даже претендуют на какое-то понимание предмета. Всё это, разумеется, напрасно. Времена подчёркнуто напыщенного глубокомыслия давно прошли. Писать так, как И. -Г. Фихте, Г. В. Ф. Гегель или Л. Й. И. Витгенштейн, можно. Это, кстати, совсем нетрудно. В двадцать лет и я так писал, составлял длинные, — на пару страниц, — предложения, пробовал такое движение пера. Но сейчас это будет восприниматься как несчастье. Читательский вкус настолько изощрён, что лучше не писать вовсе, нежели писать плохо, непонятно или с надрывными трудностями. Никакой предмет не оправдает отсутствия ясности и нагромождения маловразумительных терминов. Если кто-то по дурной привычке молодости (1) продолжает прятать вполне банальное тело предмета под множеством бус, браслетов и ожерелий из зубов мудрости ушедших от нас философов, сам оставаясь вполне благодушной беззубой мартышкой; если кто-то (2) сопровождает представление предмета множеством пролаиваемых иностранных имён, носители которых тоже что-то «отметили», «указали», «рассмотрели», «пришли к тому же», «об этом же пишут» — это всё верные признаки, что читать текст не стоит. Он тривиальный, описательный, трескучий.
2. Но трудности изложения не кончаются, даже если автором предмет понят сполна и он готов это понимание изложить. Тут автора подстерегает гений банальности. Сам модус понимания может оказаться вполне пошлым, поэтому образы и метафоры, подбираемые автором, могут предстать именно такими. Тогда всё будет и верно, и скверно, и не нужно. Как выразился один мой приятель: «В подпитии я становлюсь пошловато-галантным!» Да, замечал. Это он верно о себе. Выглядит смешно. Но не пошловато-галантным, галантным просто, он быть не может. Не хватает искренности, простоты, воспитания. И тут ничем не поможешь ни приятелю, ни автору. Посоветовать сформировать новую личность можно, но ведь он ещё и обидится и формировать не станет. А значит всё же — неуспех. Философ — не машина для понимания, если нет личности, в итоге не будет ничего. Вот почему писания А. Ф. Лосева интересны в любом его писательском возрасте, а тексты М. Б. Митина, Ф. В. Константинова, Т. И. Ойзермана или И. Т. Фролова — ни в каком и никогда.
3. Все, кто работал хоть чуть всерьёз со словом, понимают, что одно и то же можно изложить множеством способов. И всякое изложение будет верным, окажется оправданным. Не потому, что автору дана такая воля — разукрашивать предмет по своему усмотрению; а тот, кряхтя, стерпит. А потому, что субстанция эйдоса бесчисленно многими образами являет себя человеку. Это её богатство представлений. И плох тот автор, который думает, что в раз выбранном образе для него допустим произвол. Ничуть. Наговорить и написать, конечно, можно всякого. Но враньё-то не в счёт. За враньё тебя читатель оценит, но ценить не станет. Напиши плохо несколько раз, наври, даже упоённо, и никудышная судьба в читательском восприятии тебе обеспечена.
4. Я знаком с писаниями академиков и профессоров, которые не способны ни мыслить, ни писать. Думаете, они умерли? Были жертвами советского тоталитаризма и потому не высовывались, хорошо считали деньги, но вынужденно плохо писали? Нет. Живы и сейчас. Некоторым образом даже и процветают. А что пишут мало и заняты в основном административной работой — это правильно. Нашли себя.
5. Вот кусок из «Физики» Аристотеля. Философ сосредоточен на самой сути дела, а не на цитатах и ссылках. Сравните с тем, что и как пишут современные несчастливцы в своих учёных философских сочинениях.
«Из существующих [предметов] одни существуют по природе, другие — в силу иных причин. Животные и части их, растения и простые тела, как-то: земля, огонь, воздух, вода — эти и подобные им, говорим мы, существуют по природе. Всё упомянутое очевидно отличается от того, что образовано не природой: ведь всё существующее по природе имеет в самом себе начало движения и покоя, будь то в отношении места, увеличения и уменьшения или качественного изменения. А ложе, плащ и прочие [предметы] подобного рода, поскольку они соответствуют своим наименованиям и образованы искусственно, не имеют никакого врождённого стремления к изменению или имеют его лишь постольку, поскольку они оказываются состоящими из камня, земли или смешения [этих тел] — так как природа есть некое начало и причина движения и покоя для того, чему она присуща первично, сама по себе, а не по [случайному] совпадению. Я говорю «не по совпадению» [в том смысле], что некто, будучи врачом, может сам стать причиной своего выздоровления; тем не менее он владеет врачебным искусством не потому, что он выздоравливает, а просто случилось одному и тому же [человеку] быть врачом и выздоравливающим, поэтому в иных случаях [обе эти роли] и отделяются друг от друга. То же относится и ко всякому другому изготовленному [предмету]: ведь ни один из них не имеет в самом себе начала его изготовления, но это начало находится либо в другом и вовне (например, у дома и всякого другого творения рук человеческих), либо же в них, но не самих по себе, а когда по совпадению они становятся причиной для самих себя».
Аристотель. Физика. Кн. 2, гл. 1.
6. Хорошему философу, если только он не молчаливый скептик, нужны мышление и речь, нужна личность. Впрочем, скептику тоже нужны и мышление, и личность. Чтобы правильно молчать.
2016.01.26.
