В Баку Высоцкий был, вероятно, дважды. Второй раз – на съемках «Маленьких трагедий», на исходе жизни, и к этому визиту относится, судя по всему, довольно драматичный эпизод, описанный в воспоминаниях Марины Влади. «Мы в Баку, в порту. Пообещав красивый прыжок в воду моим сыновьям, ты замираешь на несколько секунд, вытянув руки и глядя прямо перед собой, и в коротком прыжке пытаешься сделать двойное сальто вперед. Ты чуть не задеваешь лбом парапет набережной. Мы страшно испуганы. Ты тоже испугался и в течение нескольких недель будешь дважды в день делать гимнастику – долго, терпеливо растягивая мышцы, укрепляя суставы – до полного изнеможения».
Первый же раз в Баку – за 30 лет до этого, школьником на каникулах: отсюда была родом его мачеха, в силу определенных обстоятельств имевшая в детстве на Высоцкого едва ли не большее влияние, чем мать. Здесь тоже не обошлось без истории, правда, уже забавной: с подкупающим артистизмом будущий премьер Таганки рассказывает во дворе сверстникам о том, как лично «бил фашистов».
Бил или не бил, но к третьему классу средней школы Высоцкий мог считать себя человеком, мир повидавшим: как минимум пожил с отцом в Германии. Своеобразный космополитизм он впитал с детства, взяв у отца на станции погоны, словно цацки (не было в тот момент в СССР сословия более богатого знаниями и впечатлениями и оттого более свободного в суждениях, чем прошедшее Европу офицерство). Осознание того, в какой большой на самом деле стране он живет, пришло практически одновременно.
***
«...Я пел в ангарах, в подводных лодках, на летном поле, среди черных, как жуки, механиков, в то время как снижались боевые машины, и мы только немного отходили, чтобы было слышно слова; пел на полях гигантских стадионов, в комнатах, в подвалах, на чердаках – где угодно, это не имеет значения». Эту известную цитату обычно приводят в качестве свидетельства неслыханной артистической неутомимости Высоцкого, который, по сведениям поклонников, дал в своей жизни 1169 концертов, то есть в среднем одно выступление в каждую неделю жизни с 20-летнего возраста до смерти.
Но важно и другое. Его разъездная география и впрямь впечатляет – от Сан-Франциско и Будапешта до деревень Выезжий Лог в Восточной Сибири и Айзкраукле в Латвии. Из 15 союзных республик он не заезжал, кажется, только в Киргизию и Таджикистан. Везде он чувствовал себя комфортно – в быту был неприхотлив, а на отношение окружающих жаловаться не приходилось: он был своим среди своих и ребенком в Баку, и молодым, еще никому не известным актером на гастролях в глухом Мангышлаке, и – уже большой звездой – в Грозном или Вильнюсе.
Это всё была его страна: при всей своей внутренней (да и внешней) непохожести на типового советского эстрадного исполнителя Высоцкий был именно певцом всего Советского Союза. Интернационалист без пафоса, рутины и истерик, он оставался предельно русским – и эта его русскость была той универсалией, о которой умные люди еще при Пушкине мечтали как об инструменте, способном объединить огромную страну не силой оружия, а силой языка и культуры.
***
При этом сами пространства как географические координаты, как точка на карте Высоцкого-поэта волновали чрезвычайно мало. Коренной москвич, он не написал о городе ни одной стоящей песни – не считать же такими «На Большом Каретном» или «Эй, шофер, вези в Бутырский хутор», где столица – никакой не хронотоп, а лишь декорация, дополняющая смысл, но его не исчерпывающая.
«Воспевать» какие бы то ни было человеческие места обитания ему было органически чуждо. «Зарисовка о Париже» могла быть «Зарисовкой о Торонто», а «Бодайбо» – «Магаданом» или «Вилюйском». В Одессу его лирический герой направляется только потому, что оттуда стартуют круизные теплоходы; сам город, напоенный такой вроде бы близкой автору криминальной романтикой, его не интересует вовсе. В «Тюменской нефти» ключевое слово, разумеется, «нефть», Тюмень же – просто условность, неудачный, на первый взгляд, источник богатства, обернувшийся в итоге Островом сокровищ; никакое краеведение здесь и не ночевало.
Поразительно, что свой колоссальный опыт путешественника Высоцкий не имплементировал в собственном творчестве почти никак. Кстати, это факт не только поэтической, но и личной биографии: про «мерседес», кожаные куртки и пачки денег, шнырявшие по столу в ЦДЛ, сведущая Москва примерно знала. Про заграничные вояжи, баснословно свободные, немыслимые ни для кого в советской элите – будь ты хоть трижды Сергей Владимирович Михалков или Расул Гамзатов, – нет. Только Евтушенко мог что-то противопоставить маршрутному листу Высоцкого. Впоследствии все узнали про концерты в Северной Америке, про Лайзу Миннелли у ног, про Де Ниро. Еще позже – про фото у бассейна с Милошем Форманом и Джессикой Лэнг, про два круиза вокруг Европы – но в творческом наследии всего этого практически нет и следа. Почему – вопрос отдельный, интересный и сложный, им бы заняться литературоведам. Нам же остается только вдуматься, что едва ли не единственная песня Высоцкого, напитанная неприкрытой, тяжелой злостью, – «Нет меня, я покинул Расею» – на самом деле именно об этом, о невозможности открыто жить той жизнью, которая ему нравилась, о жизни, где есть и «мерседесы», и Нью-Йорк, и Таити, но нет эмиграции, «Радио Свобода» или, наоборот, потенциального срока за незаконные валютные операции. (В этом смысле у Высоцкого много общего с Юлианом Семеновым, который выдумал себе свой Советский Союз, в котором граждане – не все, конечно – беспрепятственно летают из Кейптауна в Сингапур, где процветает мелкий торгово-пошивочный бизнес на югославский манер, а бывшие коллаборационисты, отбыв свой срок, ничем не отличаются от остальных советских граждан.)
Высоцкий чувствовал себя человеком мира – и с определенного момента, несомненно, им был, но жить хотел явно только на родине. В этом было мало политического жеста, хотя, разумеется, Высоцкий – певец в первую очередь политический, что бы там ни утверждали профессиональные любители, упорно записывающие его то в тонкие лирики, то в мастера онтологических обобщений. Высоцкий никогда не чурался личного, обывательского сопротивления тому, что мешало его индивидуальным представлениям о жизни свободного человека – пусть и в закрытой стране. Страна-то Высоцкому как раз нравилась, даже с ее вечною загадкою добровольного смирения перед неизбежным своим распадом.
***
Дурацкий вопрос о формальном статусе Высоцкого в СССР, о степени его признания и влияния с годами перестал быть сколько-нибудь занимательным, однако нет-нет да всплывет в разных контекстах. Формальное отсутствие у Высоцкого каких-то почетных званий, столь ценимых в советском и постсоветском культурном слое, перестает быть тревожным фактом, стоит только вспомнить, что звания эти квотировались, причем не столько персонально, сколько поколлективно. Таганке, театру, слывшему оппозиционным, квоты давали скупо: заслуженных артистов там в 1970-е было раз-два и обчелся – Шаповалов, Славина, Демидова. (Нельзя, кстати, сказать, что Высоцкий демонстрировал к этой теме полное равнодушие: в обеих «юбилейных» песнях про Театр на Таганке недостаток приятных глазу знаков официального отличия у себя и коллег есть лейтмотив.)
До сих пор малоизвестно, что последние два года жизни Высоцкий был официально признанным, со справкой, эстрадным певцом, причем высшей квалификационной категории – соответствующее удостоверение подписал министр культуры Демичев, вообще к Высоцкому неровно дышавший. «Баловень неслыханной прижизненной славы» – отрезал в начале 1990-х Ким, в отличие от Высоцкого действительно имевший серьезные проблемы с властью. Этот титул совершенно справедлив, но неполон: к нему бы добавить что-нибудь вроде «всея Руси», дабы закрепить территориальные претензии, обозначить сферы влияния.
Канонической территорией Высоцкого был весь Советский Союз, и не будет большим допущением считать, что после распада этого Союза ему было бы тесно везде, в том числе в России. На еще один фантастический в своей бессмысленности и пошлости вопрос «ах, что бы он написал, если бы…» есть вполне нериторический ответ – ничего. Принципиальный отрицант всего советского, Высоцкий мог существовать только в этих границах – культурных, эстетических (лучшие записи его все равно те, что на «Мелодии») и даже государственных (его слушали в Бруклине и Монреале с куда меньшим энтузиазмом, чем в Дубне и Киеве).
Иностранные советологи обычно датируют начало распада СССР 1980 годом – вторжение в Афганистан и Олимпиада зафиксировали ту политическую неврастению, из которой Союз уже не выбрался. Смерть Высоцкого, великого советского певца, должна стоять в ряду этих исторических событий.
Статья опубликована в журнале «Баку» № 69 в 2019 году.
Читайте еще:
Он зажег огонь в крови. Муслим Магомаев
Пусть поют: Никита Высоцкий об отце и участи хранителя
Текст: Федор Шилов
Фото: Из архива журнала "Баку"
