На четвертые сутки своих скитаний поручик Новицкий первый раз за все это время выстрелил из автомата. Сухой индпаёк, тщательно распределенный им на мизерные суточные порции, уже заканчивался, и поэтому разведчик со сдерживаемой радостью проследил за коротким и неустойчивым полетом умирающего глухаря. Запомнив место его падения, Евгений затаился в чаще, и некоторое время чутко вслушивался в глубокую тишь гор, зорко осматриваясь по сторонам. Но все было спокойно, одиночный выстрел утонул в безбрежном море глухой и беспробудно сонной тайги.
Отыскав в зарослях багульника тяжелую лесную птицу, Евгений долго смотрел на ее стекленеющий тёмный глаз с ярко-красным надбровьем. Понимая, что может быть демаскированным, Евгений все же рискнул и в узкой, продуваемой ветром пади, разложил крошечный недымный костерок. Нанизав на березовый вертел ощипанного лесного петуха, он испек его и не спеша, жевал горячее, отдающее свежей кровью и лиственничной хвоей мясо. Насытившись, разведчик уложил в рюкзак остатки глухаря, прилег у толстого комля дерева и глубоко задумался. Впервые за многие годы агентурной работы он усомнился в благополучном исходе предпринятой им операции. Найдет ли он, в конце концов, Вьюкова с его отрядом? Ведь это же почти безнадежное дело – искать в необозримых таежных пространствах горстку тщательно маскирующихся людей. Итак, что же делать? Выполняя приказ японцев, идти в Читу, на явку, в распоряжение резидента, или развернуться на юго-восток, следовать к границе и возвращаться в Маньчжурию через пограничное «окно»? Но это вряд ли выполнимо – пройти около трехсот километров по вражеской территории, где горная тайга сменяется безлесой степью, практически нереально. И потом, японцы! Эти упертые скоты никогда не простят нарушения приказа. Стоит только попытаться ослушаться, и пуля обеспечена. Это – в лучшем случае. В худшем – насмерть забьют расщепленными на концах бамбуковыми палками, предварительно накачав через нос рисовой маньчжурской водкой. Или прорастят сквозь тело побеги тростника, подыхать будешь долго и мучительно.
Получается, что большого выбора, в общем-то, нет: надо или уходить на явку, согласно инструкции, или продолжать поиски. Поразмышляв, таким образом, Евгений решил: разыскивать отряд еще две-три недели, в случае неудачи – следовать в город.
Он энергично встал, забросил за плечо «Стэн», подошвой сапога затоптал дотлевающие угли костра и скользящим шагом двинулся вперед. На ходу вынул из приемника автомата магазин, дозарядил, вместо истраченного, патроном с тупой чёрной пулей. Каждый заряд мог стоить собственной жизни здесь, на некогда родной, а теперь враждебной земле России. Об этом разведчик не забывал ни на минуту.
***
Следы присутствия человека стали попадаться Новицкому чаще и чаще. Но все они были старые, полугодичной, примерно, давности. Сначала Евгений набрел в труднопроходимой чащобе на «сжим». Тщательно осмотрев ловушку, он пришел к заключению, что угодившего в нее медведя так никто и не забрал, косолапый сгнил, удавленный тяжелым бревном, об этом говорили кости его скелета, лежавшие в соответствующей симметрии. Стоя возле сруба, Евгений с интересом изучал хитроумное ловчее устройство, изобретенное, вероятно, еще древним человеком. Потом он нашел в распадке старинный кованый капкан и по разбросанным вокруг костям и клочьям шкуры с желтовато-пятнистой шерстью определил, что в него попала крупная рысь, но за ней пришел не человек, настороживший орудие лова, а волки или росомахи. Через несколько верст пути Евгений наткнулся на установленный на зверьей тропе мощный лук, сделанный из тонкой упругой березы, шагах в тридцати от него обнаружил обглоданный таёжными обитателями скелет, а внутри его стрелу с острым металлическим наконечником. Пущенная тугой тетивой, стрела поразила косулю, но и за ней охотник не явился. Всё это было весьма странно и загадочно: кто-то расставлял по тайге ловушки, а добычу забирать не приходил.
Перебредая широкий полноводный ручей, поручик вдруг заметил на его противоположном берегу старый односкатный шалаш, крытый лиственничным корьём, напротив него черным овалом обозначивалось кострище. Ниже по течению, на галечном крутояре, нашел расколотый деревянный лоток и полусгнивший ящик с жестяным дырчатым днищем для промывки грунта, некое подобие широко известного «грохота» – забайкальские рудознатцы называют это изделие «будара'». Неподалеку валялась треснувшая совковая лопата, с выломанным держаком черенка, чуть дальше был вбит в землю заржавленный обломок кирки. Вне всякого сомнения, этот набор старинных примитивных инструментов принадлежал таежным старателям, несколько лет назад добывавшим золото в этих глухих местах. Удачно или нет? Распугивая стайки снующих повсюду пёстрых гальянов, Евгений немного пробрел отмелью вверх по ручью, кое-где нагибался, зачерпывал ладонью мелкий чистый песок, внимательно рассматривал, пытаясь отыскать блёстки золотого шлиха. Внезапно остановился, поражённый, на галечном дне, напоминая собой толстое полено, лежал огромный чёрный налим. Медленно переведя автомат за спину, Евгений крадучись наклонился и, затаив дыхание, погрузил руки в прозрачную воду. Сдерживая себя, буквально по вершку, осторожно подвел ладони к изголовью речного увальня. Точно рассчитанный резкий выпад, и рыбина забилась в руках ловца. Налим весил никак не меньше пятнадцати фунтов. Торопясь и спотыкаясь на гладких подводных голышах, Евгений поволок скользкого толстяка к берегу. Неожиданно тот мощно изогнулся и, хлестко ударив поручика плоским хвостом, ловко вывернулся из его мокрых пальцев. Звучный шлепок по воде, густой рой серебристых брызг! Стремительно рассекая воду торчащим над поверхностью хвостовым плавником, налим помчался на глубину. Евгений бросился вслед, стремясь перехватить его, но, споткнувшись, рухнул во весь рост. Забыв об осторожности, он долго и неудержимо хохотал, катаясь по прозрачному мелководью. Неожиданная добыча и ушла так же неожиданно. Черт, если бы вовремя сунуть пальцы под жабры этому усатому ловкачу, знатное было бы жаркое!
В укромном уголке, среди непролазных зарослей прибрежных раскидистых черёмух, Евгений отыскал небольшую полянку, разделся догола, расстелил на горячем песке мокрую одежду. Автомат положил на уже начинающую просыхать куртку, тут же разместил весь запас осколочных гранат. Обнаженный торс опоясал широким ремнем с кобурой пистолета и ножнами кинжала – это оружие всегда должно находиться под рукой. Невольно усмехнулся, представив себя со стороны: скифский воин или оруженосец амазонок! Устроившись затылком на сомкнутых ладонях, затих, устремив немигающий и чуть оттаявший взгляд в бездонное синее небо. Лицо Евгения осветлилось каким-то внутренним светом, расслабились мышцы щёк, и от этого с него сошло привычно-суровое выражение.
Он безумно любил Забайкалье, этот величественный и необъятный край, прекрасный в любое время года. Любил тайгу, её сизые ернико'вые распадки, её прозрачный, пахнущий сосновой смолой воздух, её холодные, девственно-чистые родники, её густые медоносные травы, осыпанные жемчугами прохладных утренних рос. Любил приграничные степи, с седыми задумчивыми ковылями и скалистыми курганами – немыми свидетелями набегов чингисхановых орд, с голубыми венами быстрых звонко-говорливых речек, с кудрявыми березовыми перелесками, с полянами, усеянными оранжевыми бутонами жарко'в и рдяными звездами сара'нок, с величественной неподвижностью орлиных крыл под белоснежными облаками, со звонким пением жаворонков.
Особенно красиво Забайкалье весной, когда белые снега ещё не сошли с вершин гор, а их склоны уже прозеленило обновлённой лиственничной хвоей. Расцвели на лугах лиловые, с золочёными глазками, подснежники, запламенел розовый пожар багульника. И это многоцветье на фоне аквамаринового неба выглядит поистине сказочным.
Не менее роскошна и забайкальская осень, пора умиротворенного ухода природы в сон, тихая, кроткая, многоцветная. Блестят пронзительной синью остывающие воды озёр и рек, пылают багряным заревом осинников увалы распадков, склоны сопок занимаются языками желтого пламени берез, серебром первого морозного инея сверкают пожухлые травы. И тишина, глубокая и бесконечная, нарушаемая лишь в ранние искристые зори трубным и грозным рёвом изюбрей, вызывающих соперников на бой.
А потом приходит зима, свежая и пышная, засыпает снегами урочища и горы, укутывает кедры и пихты в роскошные пушистые шубы. Парят по тальцо'вым[1] ключам голубые на'леди, щедро унизывая ледяными иглами куржаков прибрежные заросли. Сквозь морозный туман ярко алеет густая пряжа холодных солнечных лучей, и чистое прекрасное безмолвие царит над заснувшей тайгой.
…Наверное, лишь россиянин, с его загадочной и непостижимой для иноземцев душой, вспоминая на чужбине эти заветные картины природы и обречённо понимая, что уже никогда-никогда не сможет увидеть их, что нити единения с Родиной оборваны навсегда, изводит своё сердце той щемящей болью и пронзительной тоской, которая способна заставить человека поднести к виску револьвер…
Можно ли найти на планете еще один такой край, как Забайкалье? Вряд ли… Евгений побывал во многих странах, но нигде, решительно нигде, не встречал подобного великолепия и не ощущал такого полного и гармоничного единения с природой. Ну, разве возможно вот так, совершенно обнаженным, беззаботно лежать на песке в непроходимой душно-влажной сельве какой-нибудь там Малайзии, где и ногой ступить нельзя, чтобы не наткнуться на туго свившуюся под травой гремучую змею или на затаившегося ядовитого мохноногого паука. Здесь же о подобной мерзости не нужно и думать – она попросту отсутствует.
Забайкалье было дорого и памятно Новицкому ещё и потому, что здесь прошло его раннее детство, когда отец, тогда ещё молодой штаб-офицер, нёс в этих краях царёву службу. Спустя годы, за эту землю он, Евгений, проливал кровь, сражаясь с красными беззаветно и мужественно, не щадя жизни. А когда закончилась неравная борьба, именно этот, милый его сердцу край, стал последним оплотом русской земли, после исхода с которого у Евгения началась совсем иная жизнь, жизнь изгоя.
Но всё это уже позади, он теперь на своей родине, его глаза снова видят те заветные картины природы, которые грезились долгими бессонными ночами в проклятой эмиграции. Он заслужил право вернуться на эту священную землю, и сделать всё для того, чтобы и остальные соотечественники-изгнанники смогли возвратиться сюда. А уж если ему будет суждено погибнуть в бесконечной и кровавой войне с ненавистными большевиками, то пусть это произойдет здесь, а не в чужедальних пределах.
Какая-то глубокая умиротворённая и светлая печаль незаметно овладела всем его существом. Евгений вдруг ощутил, как в глазах, давным-давно сухих, возникла влажная пелена, и поразился самому себе: уж от кого, от кого, а от себя-то он никак не ожидал подобной сентиментальности и умиления.
– Земля моя дорогая, – растроганно прошептал он и ощутил на лице горячие слезы, – Родина милая! Как же долго я шел к тебе… – Евгений стиснул в ладонях по пригоршне горячего золотистого песка, надолго застыл в полной неподвижности. Неожиданно на память пришел куплет из незамысловатой и грустной эмигрантской песни:
- Извела меня тоской
мачеха-Маньчжурия!
Когда же я вернусь домой,
матушка-Даурия?
Неизвестный забайкальский казак не знает, когда вернется, да и вернется ли вообще на Родину? А вот он, князь Евгений Новицкий вернулся… Едва не погиб в сбитом японском самолете, но вернулся, назло всем невзгодам! Его заветная мечта наконец-то осуществилась, и он находится на земле своего бесконечно любимого Отечества.
Боже, каким интересным и наполненным выдался сегодняшний день, какая прекрасная панорама вокруг! И всё это до крошечной песчинки, до мельчайшей капельки воды, до зеленого листочка на дереве, до щемящей сладкой сердечной боли – родное русское, а не горькое и постылое чужеземное.
И это горячее летнее марево над зелеными русскими лобастыми сопками с островерхими гранитными утесами, и этот русский прозрачно-говорливый ручей, и синий купол русского неба с белоснежными султанами пышных русских облаков, и струящиеся с высот лучи ласкового русского солнца, и эта русская оса-шершень, неспешно перелетающая с цветка на цветок и жужжащая конечно же русским, а не китайским жужжанием… И эта неожиданная рыбалка – русская до сумасбродства выходка, за которую Евгений укорял себя, ведь всё это время пришлось находиться на открытом месте и являться отличной мишенью даже для самого неопытного стрелка.
Постепенно думы Евгения потекли в ином направлении. Что там удравший налим? В забайкальской тайге, с ее несметными богатствами он никогда не пропадет от голода: копытные звери, водоплавающая и боровая птица, рыба, ягоды, грибы, кедровые орехи, родниковая вода, дикий лук-мангир, черемша и всё прочее встретятся на пути еще много-много раз. Знать бы только, чем закончится его главная охота, найдет ли он лагерь атамана Вьюкова?
Евгений медленно перевернулся на живот, снял с носа прилепленный черемуховый лист. Солнце принялось нещадно палить спину. Поручик переместился в тень развесистого куста, широко разбросал руки, в сладостной оцепенелой истоме опустил веки. Давно, очень давно он не испытывал подобного блаженства. Тихонько журчал ручей в своем каменистом ложе, густой, напоённый тонкими ароматами горных цветов воздух пьянил голову, под телом похрустывал мелкий ласковый песок. И незаметно для себя разведчик задремал.
Какую землю он обнимал сейчас своими сильными руками, мачеху или мать-Россию? И к той, и к другой сын-изгнанник мечтал вернуться целых два десятилетия. И вот, наконец-то, вернулся.
***
Порожистая горная речка преградила Евгению путь. Он остановился в густой мелкорослой урёме и зорко осмотрелся. Что-то, вызывающее подозрение, почудилось ему в этом нешироком распадке, зажатом с обеих сторон крутяками гранитных щёк. Вскоре настороженность разведчика нашла свое подтверждение: на противоположном увале Евгений вдруг заприметил едва различимую тропку, полого сбегающую к реке. Прикрыв линзы мощного бинокля веткой тальника, чтобы не бликовали на солнце, он стал осторожно и внимательно изучать местность. Да, сомнения отпали окончательно, тропа на высоком левом берегу была набита человеком, на это указывали вполне различимые следы на суглинке. Сердце разведчика учащенно заколотилось: «Неужели, нашел?»
Спрятав бинокль в футляр, он стал крадучись пробираться берегом и, наконец, отыскал то, что ему было нужно: на крутом изгибе серебрился мелководный перекат. Можно было переходить речку сразу же, но Евгений с четверть часа неподвижно пролежал в прибрежном черёмушнике, опустив на лицо сетчатую бахрому маскировочного костюма, напряжённо пытаясь уловить хоть какое-то постороннее движение. Но тихо и безлюдно было вокруг. Лишь речка однообразно бормотала, пенясь среди обросших зелеными водорослями валунов, да невесть откуда прилетевшая таёжная оса-шершень несуетно и деловито жужжала над багровыми лепестками роскошной даурской лилии.
Положив палец на спуск «Стэна», Евгений бесшумно поднялся и, пригнувшись, скользнул к реке. Форсировать ее следовало быстро, находиться на открытом месте как можно более короткое время, но он все медлил ступить в воду, затаясь за густым тальниковым кустом. А вдруг его уже берут в кольцо? А вдруг именно в этот самый миг его фигуру кто-то, невидимый, уже «посадил» на кончик винтовочной мушки или, сосредоточенно прищурившись, рассматривает в узкую прорезь пулемётного прицела?
Наконец, решившись, Евгений вошел в быструю воду реки, но не от ее ледяных, сбивающих с ног струй, ощутил озноб, а от холодного, пробившего в миг, пота. Борясь с течением, с трудом удерживаясь на ногах, он перебрёл на противоположный берег, упал между гранитными, удачно расположенными глыбами. Отбиваться здесь было очень удобно, сектор обстрела позволял держать под огнем всю переднюю полусферу, сзади надежной преградой служила река. Попробуй, достань здесь его, опытного диверсанта, вооруженного мощным скорострельным автоматом, двумя пистолетами, солидным боезапасом и десятком осколочных гранат! Но ничего не изменилось вокруг: все так же мирно и однообразно струилась речка, все так же безмятежно и лениво дремала старуха-тайга. И ничто не нарушало этой извечной идиллии.
Хлюпая сапогами, Евгений быстрым шагом направился к тропе, опустившись на колено, всмотрелся. Песчаный островок сохранил отчетливые следы ног человека, небольших по размеру, оставленных мягкой обувью без каблуков. Тропа, вскоре привела его в узенькую паду'шку, спустилась в болотистую кочковатую низину и вдруг оборвалась, упершись в крошечное озерцо с неподвижно-зеркальной поверхностью. Это обстоятельство весьма озадачило разведчика: получалось, что люди ходили сюда за водой от реки! Но почему? Чем их не устраивала её прозрачная, девственно-чистая вода? Евгений зачерпнул воду ладонью, поднес ко рту и сразу все понял – она была нестерпимо-соленой. Маленькое озерко являлось естественным природным солонцо'м[2]. Значит, люди использовали эту воду для приготовления пищи. Он заметил, что берега как бы оторочены серовато-белой каймой, осевшей толстым слоем. На вкус это была самая настоящая соль. Потом Евгений обнаружил другую тропу, подходившую к солонцу с противоположного глинистого берега. Но она не заинтересовала его, потому что была звериной. У самой воды явственно отпечатались следы огромных копыт лося и мелкие – косуль. Кроме людей, сюда приходили солонцеваться и звери.
Разведчик вернулся к берегу реки. Волнение его возрастало. Исколесив не одну сотню верст по тайге, он все же отыскал, наконец, в ее беспредельных дебрях следы людей. Теперь надо было, во что бы то ни стало найти и их самих. Евгений почти не сомневался, что напал на след вьюковского отряда. Ведь кто, кроме лесных партизан, станет добывать в этой глуши соль таким первобытным способом?
Напряжение Новицкого достигло наивысшей точки: где-то здесь, совсем близко, может быть вот за этой плотной стеной синеватого пихтача, он увидит лагерь отряда «Свобода». Далеко от чистой воды и солонцового озера люди жить не станут… Раздавшийся в этот миг громкий шорох и треск веток буквально рядом, слева, заставил Евгения броситься кувырком от тропы и выставить перед собой автомат. Только огромным импульсом воли он удержался от того, чтобы не послать длинную очередь на звук. Привстав, еще успел отсечь боковым зрением удирающего крупного серого зайца. Разведчик перевел дыхание, поднялся. Нет, идти по тропе дальше нельзя! А вдруг на ней пост-секрет? И тогда уже не косой ушка'н, а вооруженный человек встретит его. Встретит и изрешетит пулями, не признав в нем своего. А может получиться и по-другому: за время его скитаний чекисты имели возможность обнаружить лагерь и уничтожить или блокировать повстанцев. А на вероятных подходах расставить засады. Да, тропу надо немедля оставлять! И передвигаться параллельно ей вон там, возле самой вершины сопки. Общее направление теперь известно, а с командной высоты он увидит в бинокль всё, что ему нужно. Впрочем, надо сначала убедиться, что на этом превышении никто не засел. Евгений вскарабкался на огромную гранитную глыбу, замаскировавшись в густых ветвях молодой лиственницы, долго изучал каменистую макушку горы. Кажется, никого… Поминутно останавливаясь и озираясь, стал осторожно пробираться вперед. Через полчаса он почти достиг вершины. Оставалось подняться на скалистый гребень, где обзор наверняка будет на все триста шестьдесят градусов. Протискиваясь между деревьями, раздвигая левой рукой тяжелые ветки, правой сжимая цевьё автомата, Евгений медленно продвигался вверх по склону. Толстый и влажный гарусный мох податливо проминался под сапогами. И вдруг левая нога стала куда-то проваливаться! Думая, что она попала между камнями разведчик, теряя равновесие, выбросил вперед правую, чтобы поймать опору, но и она ушла в мягкую ужасающую пустоту! В тот же миг он услышал приглушенный слоем мха и хвои треск ломающегося под его тяжестью гнилого хвороста, ощутил страшное, и, казалось, бесконечное падение. Ударившись затылком об отвесную гранитную стену провала, он даже не успел вскрикнуть.
***
Это была трещина в гранитном основании хребта, похожая на глубокий и узкий пенал, образовавшийся во время давней тектонической подвижки гор. Время и тайга сделали свое дело,
замаскировав толстым слоем веток и мха эту естественную природную ловушку.
Придя в себя после падения и удара, Новицкий, едва сдерживая стоны от боли в ушибленных частях тела, тщательно исследовал каменную яму. В длину она оказалась восемнадцать шагов, в ширину около двух. Глубина была более десяти метров. В ней царила темнота и лишь под проломом, пробитым в настиле телом Евгения, чуть брезжил полумрак.
За время, проведенное в этой гранитной щели, поручик перепробовал всё. Пытался, превозмогая боль в отбитых коленях и ободранных до крови руках, карабкаться по почти отвесным кремнистым стенам, но сумел подняться не более чем метра на три. Выше стенки начинали расходиться, и поперечной растяжки ног не хватало, чтобы упираться в них ступнями. Не получилось подняться и по краям ямы: и правый и левый имели отрицательные углы наклона, представляя собой конфигурацию почти идеальной геометрической трапеции.
Потом Евгений силился вылезть при помощи довольно длинного обломка вершины лиственницы, но полуистлевшее в яме дерево рушилось под его весом. Наконец, поняв, что ему не выбраться, Новицкий обессилено опустился на обомшелое дно каменного мешка, обреченно стиснул голову ладонями.
Что же делать, как выйти из этой гибельной могилы? Он вспомнил про объемистый тюк с походным снаряжением, безвозвратно сгоревший в сбитом самолете. Какая прекрасная длинная и прочная веревка с трехпалой «кошкой» находилась в нем! Будь она сейчас здесь, он избавился бы от каменной ловушки, шутя. А что теперь, что?! Нет, такого трагического вояжа у него не было еще ни разу за все долгие годы разведывательно-диверсионной деятельности. Подумать только: всего за неделю он дважды попал в смертельную ситуацию. Первая лишь чудом закончилась благополучно – успел раскрыть парашют. Вторая ставит его перед лицом неминуемой гибели. Впрочем, один шанс еще есть: раз уж он не в состоянии выбраться отсюда сам, то надо сделать так, чтобы ему в этом помогли – позвать людей. Выстрелить из автомата вверх и, если не услышат первый выстрел, продолжать стрелять каждые два-три часа. Ведь кто-то же должен быть поблизости, кто-то ведь протоптал под склоном этой треклятой сопки тропу к соленому озерцу. И, скорее всего это – вьюковцы. Тогда полный порядок: его вытащат наверх, и всё встанет на свои места. А если на выстрелы придут не повстанцы, а охотники или, хуже того, чекисты, прочесывающие после падения самолета местность теперь уже по большому радиусу? Ведь его тело на месте аварии они не обнаружили, а значит, будут продолжать искать. Тот, кто предупредил контрразведчиков о полёте «Кавасаки», наверняка знал и то, сколько будет на его борту пассажиров.
Новицкий заколебался. Раз за разом он взвешивал все «за» и «против». Выход оставался единственный, простой и страшный в своей неумолимой логичности – стрелять! И если на его зов явятся НКВДэшники, то дать им свой последний бой! Уложить хотя бы одного, чтобы было не так одиноко возноситься к Иисусу Христу. Невольно на память пришло шекспировское, произнесенное юношей Ромео Монтекки:
«Дух Меркуцио еще не отлетел так далеко, чтобы тебя в попутчики не жаждать!»
Да, иного решения не было: погибнуть в открытом бою, или же безвестно подохнуть от жажды и голода в этом каменном гробу, как подох тот волк, чей скелет валяется сейчас в углу ямы. Евгений с содроганием представил, как отчаянно щелкая зубами, метался по яме обезумевший свободолюбивый зверь, как тоскливо и страшно выл он на луну и звезды. Но как попал сюда этот умный и хитрый обитатель тайги? Неужели не учуял под лапами гибельной пустоты? А может, специально бросился в нее, чтобы умереть, когда из-за старости или болезни утратил былую способность охотиться? Или, несясь в азартном потяге за косулей или кабаргой, пытался настичь жертву в прыжке через разлом, и стремительное животное смогло перелететь через него, а волк не сумел…
Вот и он, Евгений Новицкий, один из лучших разведчиков «Токуму Кикан», тоже не смог взять в прыжке своей дистанции! Пришел сюда, на землю святого отечества, добывать свободу, а вместо этого сам угодил в каменную тюрьму. И это – конец! Нелепый и бесславный. За годы, минувшие с гражданской войны, он очень многое успел сделать для неродной ему Японии, но почти ничего не осуществил для исстрадавшейся матери-России! И самое обидное то, что никто и никогда не узнает, как он закончил свой земной путь – радиостанция безнадежно разбита ещё в самолёте. Скелет его, поручика Новицкого, выбелят дожди, иссушит солнце. А через десяток лет не останется, пожалуй, ничего, толстый слой хвои навсегда похоронит останки.
Горькая усмешка тронула обмётанные губы Евгения, в создавшейся ситуации можно было утешиться лишь единственным: как бы там ни было, а его прах всё же будет покоиться в земле Родины. Об этом он мечтал в самые горькие времена своей эмиграции. Мечтал не один, этим грезили многие сотоварищи по закордонным мытарствам. И, наверное, это не совсем справедливо, что первый вояж в Россию поручили именно ему, Новицкому. Было ведь немало более опытных и мужественных борцов за правое дело. Ему оказали высокое доверие, а он его не оправдал. Что ж, за свой промах придется заплатить жизнью. Какой черт дернул идти кружным путем на поиски лагеря и лезть на эту злосчастную сопку? Нет, недаром на Руси говорили: «Прямая дорога к добру, кривая к худу».
Евгений решительно взял «Стэн», снял затвор с предохранителя, перевел флажок ведения огня в положение «одиночный». Мимолётно подумал: хорошо, что эта модификация оружия для разведчиков имеет данный переключатель, ведь массовая серия «Стэнов» рассчитана на стрельбу только очередями. А ему не надо пока выдавать, что он вооружен автоматом. Эта мысль логически родила следующую, и он отложил автомат. Вдруг сначала потребуют отправить наверх его оружие? Сняв с поясного ремня гранату, он чуть отогнул усики ее предохранительной чеки и сунул за пазуху. Туда же положил плоский и меньший по сравнению с «Намбу», пистолет «ТТ», предварительно взведя курок.
Теперь все было готово. Евгений встал в полный рост под проломом в хворосте, поднял высоко над головой автомат и, стиснув зубы, надавил на спуск. Грохот выстрела в тесноте ямы был оглушительным. Поручик опустил оружие, напряженно вслушался. И кроме учащенного стука собственного сердца не услышал ничего. Так он простоял более часа. Потом снова выстрелил. Но никто не шел на его зов.
… В течение светлого времени суток он нажал на спуск десять раз. И десять раз настороженную тишину тайги взбудоражили отрывистые выстрелы «Стэна».
Ничьей реакции на стрельбу не последовало.
[1] Тальцо'вые ключи, «тальцы'» (забайкальск.) Глубинные подземные родники. Из-за огромного давления воды они не замерзают даже в самые сильные морозы.
[2] Солоне'ц – озеро или ключ с соленой водой (забайкальск.)
