Соня пришла в себя и позвала Тамару.
Та вышла из комнаты с зарёванным лицом.
— Присаживайся, я сделаю тебе кофе. Он взбодрит и успокоит. А потом ты нам с Роней всё расскажешь.
Тамара не сопротивлялась.
Выпила кофе, немного успокоилась.
"Кромка льда" 49 / 48 / 1
— Чем тебя так обидел Жан? — начала Соня. — Неужели он так плох? Или может он умер у тебя на руках, и ты теперь в таком состоянии?
— Умер, — кивнула Тамара и ехидно улыбнулась. — Жан умер… Нет больше Жана. Нет его.
Соня схватилась за сердце.
Роня подал ей кружку с водой. Соня её опрокинула, вскочила со стула и произнесла:
— И ты ещё смеёшься? Человек умер, а ты смеёшься.
Тамара хохотала, даже упала со стула.
Роня подошёл к ней, хотел поднять.
— Не трогай её, — приказным тоном остановила его Соня. — Она не в себе… Роня, сходи в госпиталь и узнай, есть ли у парня родные. Может быть нам нужно взять его похороны на себя. Сделай это ради Тамары.
Тома перестала смеяться, поднялась на ноги и протараторила:
— Вы что, настолько глупы, что не поняли меня? Жан умер… А Александр Миронович Горшунов жив. Сашка жив… Жан стал Сашкой. Сашка был Жаном. Вот такая чехарда.
— Ах вот оно что, — вздохнула Соня. — А я-то испугалась. Ты ведь могла сказать прямо. Моё сердце не железное, Тома.
— Моё тоже, — прошептал Роня.
— Видимо, это его рабочее имя. Тома, он человек высокий, правительственный. У него может быть этих имён ещё с десяток. Так ты обиделась на него?
— Нет, — Тамара помотала головой. — Я просто не знаю этого человека. Просто он мне незнаком. Он один из раненых, коих много в том госпитале.
Девушка задрала голову, вытянула руки к потолку и произнесла:
— О, Боже, дай всем раненым здоровья, а Сашке Горшунову ума. Ну и здоровья тоже можно.
— Не смей, — прикрикнула на неё Соня. — Это кощунство! Бог накажет тебя за такие слова.
Тамара усмехнулась и пошла в свою комнату.
Вечером собралась на репетицию. Ночью домой не вернулась.
Роня после полуночи пошёл к Ивану Абрамовичу узнать о том, почему Тома не ночует дома.
Тот сказал, что она уснула в гримёрке, и никто её не разбудил.
— Она была возбуждена, очень резка в словах, дёргалась, как будто её обкололи острыми иголками. Мне кажется, что она больна. Я не знаю, как завтра она будет выходить на сцену. Она испортит весь вечер. А заменить её никто не сможет. Если только мне самому выходить в парике и быть пантерой, — сокрушался Иван Абрамович.
— А давай на сцену выйдет Соня. Это будет единоразово и неповторимо. Ты можешь завтра с утра согласовать Сонино участие, а Тома отдохнёт, — предложил Роня.
— Придётся так и сделать, — вздохнул Иван Абрамович. — Согласится ли Соня?
— Конечно! — воскликнул Роня. — Она будет очень рада!
***
О переводе на другую должность по выздоровлении Александр-Жан узнал от навестившего его старшего товарища.
— Время нынче неспокойное. Куда тебя направят, я не знаю. Вчера сказали, что всех распределят по секретным точкам. Намечается что-то очень страшное. Пусть лучше готовность будет на высоте, чем нас накроют. Так что, друг, все силы пускай на выздоровление.
Жан грустил. Тамара не приходила. Ему было обидно. Но он и ругал себя за то, что не сказал ей сразу, что Жан — просто псевдоним. Так ему велели на работе. А теперь Сашкой он никому не нужен.
— Буду я ещё жалеть о сопливой девчонке, — прошептал Жан. — Какой с неё толк? Она ещё мала для меня. Вот уеду, и пусть дальше играет в своём театре. Глупая девчонка.
Но сердце не успокаивалось.
Тамара пришла в день выписки.
Она не знала, что этот день — последний в госпитале.
На проходной стоял тот первый охранник, который прятался от неё и Сони.
Но сегодня он спросил имя посещаемого, выписал пропуск.
Тамара пошла по знакомой дороге.
В коридоре всё так же мимо неё проходили раненые.
Девушка заглянула в палату и неожиданно отпрянула назад.
На краешке кровати сидела та красавица Офелия, с которой Жан приходил в театр.
Жан, заметив Тамару, схватил Офелию за плечи, резко потянул к себе и впился в её губы.
Тома вздрогнула от увиденного. Внутри всё горело от обиды.
Девушке удалось вырваться из объятий Жана. Она отскочила к окну, поправила платье и выругалась:
— Чёрт тебя подери, Шура! Ты выжил из ума в своём госпитале!
— Иди ко мне, милая, — упрашивал Офелию Жан. — Я так скучал по тебе.
Офелия смотрела на мужчину не то, что с удивлением, а с ужасом.
Тамара переводила взгляд с Жана на Офелию.
Она поняла, что он сделал это специально.
— Дyрак, — взвизгнула Офелия, выскочила из палаты, чуть не сбив Тамару с ног.
— Больно? — спросил вдруг Жан, не сводя глаз с Томы.
— Больно, — прошептала она. — Так больно, что я, пожалуй, пойду…
— Иди, — кивнул Жан. — Я тебя и не ждал. Прощай, Тамара!
Тома шла по коридору, останавливалась, возвращалась к палате, уходила опять.
Но так и не вернулась к Жану.
Дома Соня сказала ей, что она глупа и очень пожалеет.
А Тамара уже жалела.
С 10 июня начались гастроли театра по близлежащим сёлам. Это помогло Тамаре не думать о Жане.
Родные места больно кольнули сердце. Тома посмотрела на себя в зеркало. Она была в гриме и парике, узнать её было невозможно.
Публика оказалась довольно благодарной.
Тамаре было сложно играть и петь. Она всё думала, что кто-то узнает её, стащит со сцены, потянет за уши в родной дом.
Тревогу эту почувствовал и Иван Абрамович.
— Тома, держи себя в руках! Держи себя в руках!
Снимать макияж после спектакля девушка не стала.
Предложила Ивану Абрамовичу составить ей компанию.
Решила прогуляться.
Уже давно погас свет во многих домах.
Недовольно лаяли собаки.
Невероятно звёздная ночь была какой-то магической.
— Чего это тебя потянуло на прогулку? — недоумевал Иван Абрамович.
— Просто так, — произнесла Тома.
— Ну да… Просто так…
В родном доме горел свет.
На крыльце кто-то тихо разговаривал. По голосам было похоже, что молодая девушка и парень. Они вдруг встали, открыли калитку и пошли по улице, не заметив Тому и её спутника.
— Зайдём? — предложила вдруг Тамара.
Иван Абрамович усмехнулся.
— Я, конечно, пишу сказки, верю в чудеса, и не верю тоже. Всякое повидал, но такое впервые.
Не говори мне, что это не твой дом, и я не буду считать тебя дyрой.
— Не говорю, — прошептала Тома.
Дверь была открыта.
Тамара шагнула по привычке, попала в просторную комнату.
За те годы, что она отсутствовала, в доме почти ничего не изменилось. Будто и не было этих шести лет скитаний.
За столом спиной к двери сидела старушка.
Она оглянулась, Тамара ойкнула.
Старушка поднялась, потом повернулась к столу, долго постукивала по нему руками, явно что-то ища.
Нашла.
Надела очки, вплотную приблизилась к гостям.
— С чем пожаловали? — поинтересовалась она, с усердием поправляя очки и ворча при этом: — Ни черта не видно.
— Здравствуйте, — произнесла Тамара. — А Макарова Анастасия здесь живёт?
— О-о-о, милая моя… — пролепетала Марфа Игнатьевна. — Это откуда ты взялась и вспомнила об Анастасии?
Тамара вдруг испугалась, сделала шаг назад, подумала, что бабушка её узнала.
Но та не узнала.
— Проходите, в ногах правды нет. Расскажу вам про Настю.
Иван Абрамович шепнул Томе:
— Ты уверена, что нам нужно остаться?
Тома кивнула.
Присели за стол.
Марфа Игнатьевна дрожащими руками налила уже остывший чай.
Подвинула кружку к Ивану Абрамовичу, потом к Томе.
— Настенька наша померла, — сказала вдруг Марфа Игнатьевна. — Уже и не помню, сколько лет прошло. Варвара вернётся, узнаю у неё. Она всё знает, помнит. Сложная судьба у Насти. Трудная. Сначала дочь пропала старшая. Похоронили… Потом мужа убили. Потом и саму Настю в тюрьму посадили. А там она и сгинула. Крест у нас стоит памятный, а самой Насти под ним нету.
Детки сиротами остались. Вскоре и Сенька исчез.
А младшую у меня забрали прошлой осенью. Я как ослепла, пошла к председателю и попросила помощи. Он Петра Александровича включил в это дело. Тот в городе приют нашёл.
Там её и покормят, и спать уложат. Всё лучше, чем тут со слепой бабкой сидеть.
Тамара боялась дышать. Слёзы готовы были брызнуть из глаз. Но девушка держалась изо всех сил.
— Вот так и осталась одна. Ну как одна… С Варькой вот воюем. Бегает она к своему Лёшке, никак не набегается. А если понесёт от него, то там ей ничего не светит. Семья богатая, нос воротят от Варьки. Так Лёшка сбегает ночью из дому и к Варьке.
А та ночами не спит, а днём на работе засыпает. А ведь поварихой поставили. Картошку чистит с закрытыми глазами. Клюёт в неё носом.
Было хорошо, когда Пётр Александрович был жив. Он, конечно, обижен был на Настю, на меня. Но помогал... Как мог помогал. Еду привозил из города. Вот очки мне помог выписать.
А прошлой зимой что-то он натворил страшное. Приехали за ним, а он и не ожидал.
В чём был, выскочил на задний двор.
Как рассказывали соседи: мороз лютый, сугробы по плечи, а Петенька наш скачет по ним, аки заяц. Халат на нём бархатный, тапочки остроносые сафьяновые… Тапочки по весне нашли на проталинах.
Так вот он и бежал по сугробам как мог.
Собаками его настигли. Успел далёко убежать.
Только собаки уже мёртвое его тело обнюхивали. То ли от шока помер, то ли от сердечного приступа. Нам не объявили.
Дома у него нашли три тайника с золотом. Несколько паспортов и дневник с откровениями.
Он как будто донесение писал сам на себя.
Похоронить его тут не разрешили. Увезли в город тело, а там и не знаю, что дальше было.
Говорят теперь, что его дух приходит ночами в дом и ищет сокровища.
Свет там горит частенько. Кто-то лампу зажигает. А дверь настежь всегда.
И какие бы замки не вешали — утром всё открыто.
Стали наши чураться этого дома. Запирать передумали.
Так вот оттуда уже всё растащили. Голые стены нынче там. А лампа на окошке так и горит.
Иван Абрамович неожиданно заёрзал на стуле и прошептал:
— Тома, пошли уже… Завтра рано выезжаем.
— Ещё немного, — слёзно попросила девушка.
