Эта миниатюрная книжечка - прекрасная возможность познакомиться с блистательной эссеистикой автора давно разлетевшегося на цитаты романа "1984". Не менее комфортно Оруэлл чувствовал себя и в жанре эссе, продолжая мощную традицию английской литературы, которую развивали такие мастера художественного очерка, как Джозеф Аддисон и Ричард Стил, Чарльз Лэм и Уильям Хэзлитт.
Про Оруэлла часто говорят, что он "неудобный писатель". Всегда хотелось спросить: неудобный для кого? Мой ответ таков: творчество Оруэлла мешает людям, находящимся во власти коллективных страстей, людям с вождём в башке, доктринёрам всех мастей, жертвам группового мышления, не желающим или не умеющим мыслить самостоятельно.
Оруэлл не разменивал гуманизм на "великие идеи", обещавшие спасти человечество. За абстрактным человечеством он всегда старался разглядеть личность, которая была для него абсолютной ценностью. Он отстаивал личность независимо от того, кто её угнетает: колонизаторы, капиталисты, фашисты или коммунисты. Это объясняет, почему его не печатали в СССР вплоть до перестройки - диктатуры боятся дерзких писателей, чьи произведения могут развить в читателе критическое мышление и свободомыслие.
Вот почему Оруэлл всегда будет своим для тех, кому неуютно в толпе. Одинокие философы и рассуждающие индивидуалисты всегда найдут пищу для размышлений в его книгах.
Перо Оруэлла уверенное и острое, как скальпель хирурга или патологоанатома. Завораживает его поразительная способность видеть неприглядную истину за лживым фасадом официоза. Завидуешь меткости его наблюдений. Он умеет с первых строк втянуть читателя в своё повествование и создать для него эффект присутствия с помощью двух-трёх предложений.
Особенно точно ему удаётся передавать запахи и тактильные ощущения. Очерк "Воспоминания книготорговца" погружает вас в атмосферу лондонского букинистического магазина, осаждаемого опустившимися стариками и шизофрениками, от которых пахнет "плесневелыми сухарями". В зимние месяцы вы вместе с автором мёрзнете в этом магазине посреди книжных переплётов и вдыхаете "сладковатый запах старой бумаги".
Работая здесь, Оруэлл узнал, что большинство людей читает всякий вздор. Мало кто способен отличить хорошую книгу от макулатуры. Основу книжного рациона публики составляют мыльные романы и детективы. Классику не столько читают, сколько хотят прочитать.
Постоянная возня с тысячами томов вызывает к ним отвращение:
"Сверх того, книги выделяют огромное количество мерзкой пыли - больше, чем любое другое изобретение человечества, а книжный переплёт - это место, где мечтает умереть каждая муха".
В физиологичном и жутковатом эссе "Как умирают бедняки" писатель поведал о своём пребывании в гнусной парижской больнице для малоимущих, куда попал с воспалением лёгких. Это учреждение больше походило на санчасть в ГУЛАГе где-нибудь на пересылке в Котласе в 1942 году, чем на больницу в современном понимании этого слова. В палатах лежало примерно по 60 человек, "стоял отвратительный запах испражнений, с примесью чего-то сладковатого", кругом грязь и антисанитария. Врачи воспринимали больных как бессловесную скотину - "как человек вы для них просто не существовали".
"Лечение" было пустой формальностью. Здесь Оруэлл впервые столкнулся с процедурой под названием "ставить банки", а раньше считал, что её применяли "только для лечения лошадей". Забавно, но у меня до сих пор валяются на антресоли оставшиеся от бабушки эти самые банки. В 1929 году английскому писателю "ставить банки" казалось чем-то диким, о чём "можно прочесть в старых медицинских учебниках", но я прекрасно помню, как в моём детстве в начале 1990-х взрослые активно использовали этот сомнительный метод врачевания вместе с горчичниками и "дышанием над паром".
Главный ужас этой больницы заключался в том, что страдающие тяжелыми заболеваниями люди были вынуждены угасать в обстановке грязного шалмана, в отсутствие родных и близких, без малейшего сочувствия со стороны окружающих, посреди чужих людей. Оруэлл считает такой публичный, обезличенный уход из жизни унизительным и ставит вопрос: так ли уж хороша "естественная смерть", о которой принято молиться?
"Естественная смерть по определению почти всегда означает нечто медленное, зловонное и мучительное. При этом есть огромная разница, встречаете ли вы её у себя дома или в общественном заведении".
Писатель не стал дожидаться выписки и, немного окрепнув, сбежал из этого концлагеря.
"Великое дело умереть в собственной постели, а умереть в собственных сапогах - ещё лучше".
Если в Европе бедняки мучились в жутких условиях бесплатных больниц, то население европейских колоний тянуло лямку существования по принципу "родился, страдал, исчез". Эссе "Марракеш" начинается с описания похорон и марокканского кладбища, представлявшего из себя пустырь с однообразными могильными холмиками, среди которых уже через два месяца было невозможно найти своего покойного родственника.
Для европейца местные жители являлись чем-то вроде вьючных животных, чьё предназначение - батрачить с утра до вечера. Белые люди не обращали на них внимания, как не обращают внимание на сорную траву под ногами:
"Темнокожие люди - и их так много! Неужели они из той же плоти, что и мы? У них вообще есть имена? Или это просто однородная коричневая масса, различимая не более, чем пчёлы или коралловые полипы?"
Узкие грязные улочки, обшарпанные стены домов без окон, мухи и неумытые дети, которые снуют повсюду толпами - вот типичная картина колониального убожества. Вся человеческая жизнь здесь - это тяжелейший, беспросветный труд, однако люди от этого не становятся богатыми. Многие "не имеют буквально ничего, кроме своих лохмотьев", а между тем, в Европе подобные страны попадают в списки популярных туристических маршрутов и курортов:
"Что такое Марокко для француза? Апельсиновая роща или работа на государственной службе. А для англичанина? Верблюды, замки, пальмы, Иностранный легион, медные подносы и бандиты".
В "Марракеше" писатель предвкушает крушение этой бесстыжей системы эксплуатации, основанной на расистских предрассудках.
В эссе "Видения тоталитарного будущего" Оруэлл размышляет о чудовищной силе тоталитарной пропаганды, способной создавать ложную реальность. По мысли Оруэлла, в прошлом люди лгали в политических целях с оглядкой на объективные факты. Тоталитаризм же отрицает само понятие истины. Истина для него - это то, что в данный момент выгодно вождю или правящей партии.
"Если вождь заявляет, что такого-то события никогда не было - значит, его никогда не было. Если он говорит, что дважды два равно пять - значит, так оно и есть".
Впервые Оруэлл столкнулся с тоталитарной пропагандой во время гражданской войны в Испании (1936 - 1939), в которой участвовал на стороне Республики. Здесь ему довелось видеть кровопролитные бои, о которых молчали газеты, и читать репортажи о никогда не существовавших сражениях.
"Я собственными глазами видел, как храбро сражавшихся солдат называли трусами и предателями, а тех, кто никогда не держал в руках оружия, провозглашали героями выдуманных побед".
Если в республиканском лагере ложь была связана с грызнёй между различными левацкими группировками, из которых состояла республиканская армия, то пропаганда фашистов отличалась монолитностью и циклопическими преувеличениями. Их пресса утверждала, что на стороне Народного фронта воевала Красная армия, численностью чуть ли не 500 000 человек, хотя её там не было и в помине.
Особую наглость франкистской пропаганде придавал тот факт, что она отрицала присутствие в Испании итальянских и немецких военных, помогавших Франко, а в это же время итальянские и немецкие газеты на всю Европу прославляли испанские подвиги своих "легионеров".
Спасение от заразы тоталитаризма Оруэлл видел в защите либеральной традиции. Он критиковал пацифизм за его сентиментальную веру в то, что зло "как-нибудь уничтожит само себя". Есть гигантская разница между сущим и должным. Наивно думать, что зло должно проиграть в силу какого-то эфемерного закона справедливости. Справедливость не восторжествует, если сидеть сложа руки.
Эссе "Фашизм и демократия" раскрывает Оруэлла как проницательного политического мыслителя, страдавшего "детской болезнью левизны" - писатель верил в эффективность социализма, совмещённого с английскими демократическими институтами и ценностями, такими, как независимые суды, свободная пресса и "вера в то, что закон выше государства".
Он последовательно защищает демократию от нападок со стороны фашистов и коммунистов. Фашисты говорили, что демократия "поднимает наверх худших из людей", а коммунисты утверждали, что она - иллюзия, за которой скрывается кучка богачей, эксплуатирующих в колониях дешевую рабочую скотинку и тайно влияющих на политику. Всё решает сила, а разговоры о "правах" не более чем пафосная риторика, призванная отвлечь внимание от истинного положения дел. Право - это аппарат насилия в руках господствующего класса.
Коммунисты называли социал-демократов, подобных Оруэллу, социал-фашистами и доказывали, что германский нацизм - это высшая стадия развития капитализма.
Писатель разоблачил всю эту красно-коричневую демагогию, приведя в пример тот факт, что после прихода Гитлера к власти многие коммунисты бежали из Германии в демократические страны, где им была гарантирована безопасность. Своими действиями они опровергли собственные слова. Эти люди, по выражению Ленина, "проголосовали ногами".
Коммунистические шарлатаны мысли любили спекулировать на изъянах демократии и одновременно пользоваться её дарами. Стоило правительству Англии закрыть какую-нибудь газетёнку, напичканную советской пропагандой, как они сразу же начинали вопить, что их права ущемили, но никто их за это не пытал в застенках и не отправлял в концлагеря.
Что касается природы нацизма, то, по Оруэллу, он не имел ничего общего с капитализмом XIX века:
"Это централизованная экономика, направленная на военные нужды и способная максимально использовать рабочую силу и сырьё, сколько бы их ни потребовалось". Нацизмом "управляет меч, а не чековая книжка".
В эпоху господства тоталитарных идеологий, отрицавших свободу личности, растворявших личность в коллективных сущностях, таких как классы, расы и нации, Оруэлл находил нравственную опору в демократических ценностях, выкованных протестантской этикой и Французской революцией.
Бороться с демократией - "значит рубить сук, на котором сидишь".
На обороте этой книжечки написано:
"Думайте сами, - настаивал Оруэлл. - Иначе другие расскажут вам, что вы должны думать".
Джордж Оруэлл. Воспоминания книготорговца / Пер. с англ. Д. Логиновой. - СПб: Издательство "Симпозиум", 2022. - 144с.
Содержание
- Воспоминания книготорговца
- Откровения рецензента
- Обзор "Вторжения с Марса"
- Размышления о жабе обыкновенной
- Чашка хорошего чая
- Доброе слово о викарии из Брэя
- Как я стрелял в слона
- Казнь через повешение
- Марракеш
- Как умирают бедняки
- Видения тоталитарного будущего
- Свобода парка
- Фашизм и демократия
Автор: Дмитрий Гребенюк.
Подписывайтесь на канал и пишите комментарии.
