Как долго продлится затишье, – никогда не знаешь. А когда наступает тишина, вдруг обостряется слух…. И слышишь, как с ветки срывается последний дубовый лист, провожаешь его взглядом, а он кружится в воздухе вместе с первыми снежинками и ложится на потемневшую реку. И даже запах опавших листьев в такую тишину слышнее становится… и – сильнее запаха гари.
В своей тихой и нежной грусти осень всегда обещает, что впереди обязательно сбудутся желания: сначала невесомое кружево снежинок вдруг неузнаваемо изменит привычный мир, – сделает его нарядным и праздничным, а потом ласковый звон ручейков разбудит дремлющие первоцветы, и дух захватит от чувства того, что ты будто взлетаешь в немыслимые высоты…
Алёшка Нечаев, заряжающий нашего артиллерийского расчёта, хмуро ворчит что-то про грязь, про подмёрзшие за ночь комья земли… А я всё равно люблю осень, – за то, что она обещает счастье впереди… Наш командир Домовой (это его позывной) говорит, что мне ещё рано любить осень… Что мне надо любить весну. Домовой достаёт сигареты, мечтательно смотрит куда-то сквозь дым:
- Ээх!.. Как расцветут, бывало, над Луганкой дикие яблони и груши… Да прибежит к тебе в сумерках девчоночка… И до зорьки соловьи не смолкают. Лучше этих дней не бывает.
Про девчоночку – знакомо… Но ведь осень и обещает, что всё это – там, впереди…
Я спустился на берег. Подставил ладонь крупным снежинкам – от тишины они будто осмелели… Потом поднёс ладонь к губам – вдруг захотелось почувствовать вкус этой чистой и свежей, пресной прохлады…
-Серёга!.. Никак, ты?..
Я оглянулся на… такой знакомый и незнакомый – от появившейся, какой-то безрадостной хрипоты, – голос.
- Кирюха!!!
Говорят, – мир тесен… Ну, и Земля – круглая. А дороги войны – теснее целого мира. И встречи – самые неожиданные – на войне случаются чаще, чем на всей круглой Земле. С Кириллом Полищуком мы не виделись с самого выпускного. А это – целых два года назад. После одиннадцатого мы Кирюхой собирались в наш горно-металлургический. Но Кирилл вдруг стал избегать встреч… Это было непонятно и обидно: мы с ним дружили ещё с ясельной группы, вообще-то, – даже раньше: с роддома, с колясок, потому что родились мы с ним в один день. А теперь, если виделись случайно, разговаривал Кирилл как-то нехотя… И смотрел будто бы мимо. Пренебрежительно хмыкнул:
- Чего я там забыл… в горно-металлургическом. И вообще, – здесь нечего делать. Продолжать сидеть по подвалам?.. С четырнадцатого года насиделся – во!.. – Кирюха выразительно чиркнул себя ребром ладони по горлу.
Мало того, что целая жизнь – одиннадцать школьных лет!.. – безвозвратно остались за какой-то невидимой… и непреодолимой гранью, так ещё и с Кирюхой что-то произошло, – словно он… и не он теперь…
Я поступил на горный факультет – с незапамятных времён мы с Кирюшкой собирались стать горноспасателями… Радость от сбывшейся мечты оказалась во сто крат меньше, – потому что рядом не было Кирилла. Я зашёл к нему домой. Мать его, Ирина Ивановна, ни о чём не спросила меня, сухо сказала, что за Кириллом приехал дядя Слава, и они вместе уехали в Киев. Я бестолково улыбался в какой-то горькой растерянности: разве могло быть такое, что Кирюха не забежал попрощаться!.. Когда теперь увидимся…
И вот теперь, через долгих – будто целая вечность – два года мы встретились с Кирюхой на берегу затаившейся под серыми низкими тучами реки у посёлка Площанка под Кременной. Я не помнил себя от радости. Шагнул к Кириллу – он стоял чуть выше меня, хотел обнять его… А он остановил меня настороженным взглядом… В таких знакомых… почти родных Кирюхиных глазах – необъяснимый холод. Будто не было у нас с ним одной на двоих нашей звонкой и ласковой речушки Белой, не было костров на её берегу, печёной картошки с самой вкусной, крупной солью – нашей, донбасской, соледарской… Будто не делились мы с ним самым сокровенным, словно не понимали друг друга не только с полуслова – с полувзгляда…
Конечно, война… И мы – давно не школьники… Но – было ещё что-то. Я не смотрел на Кирюхину форму, – я видел только его светло-карие глаза… И отчаянно искал в них то, что напомнит нам то, что было целую вечность назад… И, может, убережёт… спасёт нас обоих от того, что на войне ежеминутно кружится над твоей головой…
Кирилл криво усмехнулся:
- Воюешь, значит.
Я кивнул:
- С февраля. У нас все пацаны… И с нашего второго курса… тоже…
Я осёкся: на рукаве Кирюхиной камуфляжной куртки – жёлто-синий флажок… А Кирюхины губы всё так же кривились:
- Глаза можешь не протирать, Серёга. Ты не ошибся.
-А… Ты ж по-русски говоришь, Кирюха. А… это… – Я кивнул на флажок… И похолодел, – так, что впору и правда глаза протирать: на Кирюхином запястье мелькнула наколка – фашистская свастика…
- Это я с тобой – по-русски. Ничего, – осталось чуть-чуть. Скоро мы вас всех научим… как мовою разговаривать.
- Зачем, Кирюха?..
- Потом поймёшь. Ладно, пока тихо, – рассказывай. Как там Катюха Соколова?.. Давно видел её?
Я достал пачку сигарет, закурил. Протянул Кирюхе, щёлкнул зажигалкой. Сигарету он взял, но презрительно сощурился:
- Седьмой класс, первая четверть. Не вставляет. Я давно другое курю. Так что там Катюша?
-Значит, ты тоже… Кирюха?.. Я догадывался.
Он смотрел на меня сквозь дым. Впервые за эти минуты нашей неожиданной встречи улыбался по-прежнему…
- И я, Серёга, догадывался… в общем, что ты тоже. А я в Катьку ещё в седьмом влюбился.
- И я в седьмом, Кирюха.
- Так это ты ей тогда… На парту – пролески?..
- Я, Кирюха. Аж в Терновую балку за ними ездил на мопеде. А в десятом, после дискотеки… Она тогда с тобой ушла?..
- Со мной, Серёга. А на выпускном… Когда к Орлиному кургану пошли рассвет встречать… вы с ней куда-то исчезли?
Я кивнул:
- В балку, к кринице, спустились. Там склон крутой, каменистый. У неё каблучок сломался… Ну, там, у криницы, и встретили рассвет.
-Целовались?..
- Ну… Было.
-Да ладно, чего вспыхнул-то… Мы ж не в седьмом классе. Тем более, – я уже тогда знал, что с Катюхой мне не по пути. Батя её так и воюет в шахтёрском батальоне?..
Я закурил новую.
- А помнишь, как от Веры Степановны на берегу прятались, в ивняке? Когда с литературы сбегали…
- Угу. И сигареты там, под камнем, прятали… А помнишь, как ты практикантку-математичку напугать хотел… И ужа в класс приволок.
- А она ничуть не испугалась, забрала его у меня… И вынесла за школьный двор. А помнишь, Кирюха… Как уже перед летними каникулами… на большой перемене…
-Триста… тридцать… три! – команда Домового вернула меня с далёкого школьного крыльца в сегодняшний день, в начинающийся бой на трассе Сватово-Кременная… (Триста тридцать три – это аналог уставной команды: батарея, залпом – огонь!.. Применяется большей частью в реактивной артиллерии. Именно эта команда – триста-тридцать-три! – позволяет добиться идеального залпового пуска, – примечание автора).
Что это боль, – чуть ниже левого плеча, – я сначала не понял. Просто ещё раз оглянулся на Кирюху Полищука, – потому что мне непреодолимо хотелось успеть…. Успеть напомнить ему, как на большой перемене мы с ним нашли в траве за школьным спортзалом птенца ласточки, что выпал из гнезда под крышей… Как я, с птенцом за пазухой, взбирался по тополю, чтоб дотянуться до гнезда и вернуть туда птенца… А Кирюха с земли подсказывал мне, за какую ветку ухватиться… куда поставить ногу, чтоб удержаться…
Кирилл смотрел на меня в упор. Я что-то говорил ему про ласточек, что так беспокойно кружились тогда над крышей спортзала… и в отчаянном горе срывались к самой траве, – говорил и не слышал своего голоса… Мы с Кирюхой хотели помочь ласточкам в их горе… И разве сейчас – вот так, мне в спину… – Кирилл мог выстрелить?.. Видно, он тоже не слышал моего голоса…
Я всё-таки упал… Уткнулся лицом в опавшие дубовые листья. С берега до меня долетели чьи-то слова с ухмылкой:
- Та ты, Кырыло, молодэць. А я дывывся на тЭбэ… Гадав: чы стрэльнеш… Чы шмаркачэм та слыньком выявишся. Молодэць, молодець. На одного – мэньшэ! (Да ты, Кирилл, молодец. А я смотрел на тебя. Гадал: выстрелишь ли… Или сопляком и слюнтяем окажешься. Молодец, молодец. На одного – меньше! – перевод автора).
Кирюха что-то ответил, – его заносчивых и злых слов я уже не разобрал …
… Я смотрю на низкое свинцовое небо за окном госпитальной палаты. Сегодня во время обхода подполковник медслужбы Павлов хмуро улыбнулся:
- Маманю спроси, боец… Так, мол, и так, – не в рубашке ли родился?.. На сантиметр-другой ниже бы…
От раны было обидно и очень больно… Но где-то – ещё глубже этой раны – болело в сто раз сильнее: я так и не успел напомнить Кирюхе про ту большую перемену…
Навигация по каналу «Полевые цветы»