1. Роман (или повесть?) Ерофея Трофимова (Эльхана Аскерова) «Становление» начинается длиннейшей предварительной ненужностью с массой лишних персонажей, таких как журналистка и её оператор, охранники аэропорта, соседка и её дети, американские полицейские — персонажей, которые, помелькав в начале, потом пропадают навсегда...
Заканчивается опус скотным двором и, одновременно, храмовой проституцией, в каковой главного героя используют как быка-производителя, что по жадному созерцанию автора является чем-то вроде мусульманского рая с пятьюдесятью или более девственными гуриями, конкретно здесь нуждающимися в непорочном зачатии в целях эффективной селекционно-племенной работы с вымирающим народцем, к которому гурии принадлежат.
2. В целом роман представляет собой безмерно затянутую на американской почве банальность, впрочем, хорошо раскрывающую пошлость мировоззрения автора и его ориентацию на голливудский happy end с непременной наградой героя мешком с деньгами и семьёй с детьми. Деньги и семья — это уже эпилог или послесловие к трудно обретаемому филистерскому счастью героя.
Более конкретно. Спрашивается, пёс войны, погубивший за свою впечатляющую карьеру безмерное количество людей, выпадая в старческий осадок из своего внушительного актёрского амплуа, будет довольствоваться не алкоголем, не наркотиками, не бессонницей с непременными кошмарами, не одиночеством, не проститутками, не вечной депрессией, вытесняемой только новой «настоящей мужской работой» — приключениями, погонями и убийствами? А тогда чем же? Тихой семейной жизнью? Возлюбленной и рождёнными ею от героя детьми? «Ну, вы меня расхохотал!» — как говорил незабвенный майор с военной кафедры моего университета. Но такова биографическая траектория главного героя, Араба.
Однако, если вы думаете, что фантастична в самом дурном смысле только эта, пусть и главная, линия романа, то ошибаетесь. Там всё тривиально надуманно, тривиально по-американски, хотя, — вот конфуз! — без знания даже самых простых деталей американской жизни. Ну, какой «декрет» может быть у американской женщины, ждущей или уже родившей ребёнка? Декретов Советской власти в США никогда не бывало. Закон об отпуске по уходу за ребёнком — может быть, декрет — уж точно нет. Обучение автора в советской школе, при всём уважении к ней, сказывается нелепо-неприятно.
3. Судя по тому, что автор, этнический азербайджанец, родившийся в Баку, выступает под вычурным русским псевдонимом и пишет, скорее всего, изначально по-русски, будучи в свои 57 лет, вероятнее всего, основательно включённым именно в русскую культуру, — сочинения свои этот автор ориентирует на русского читателя. В этом нет никакого криминала (1) ни перед братским нам, русским людям, азербайджанским народом, (2) ни перед народом русским, (3) ни перед, несомненно, более широкой интернациональной русскоязычной публикой.
Дело в другом. Текст, шаблонно сработанный по примитивам голливудских сценариев, вместо неповторимых и уникальных героев, роскошных плодов литературного таланта автора, даёт лишь проекцию авторского сознания и его фантазийного тщедушного трепыхания — ограниченного, плоского, узкого, с легко вычислимыми вкусовыми предпочтениями так называемого «восточного» человека: у героини в райском зазеркалье очень узкая талия и при этом пышные бёдра, светлые волосы, то есть она «блёндинька», что обязано сразу срывать головы детям гор, и т. п. И автор вводит в литературный обиход такую героиню, стараясь сравнительно сдержанно описывать её и любовные сцены с ней (любовные сцены — непременная принадлежность голливудских сценариев и фильмов, по ним снятым), но заметно внутренне-душевно клокоча.
Разумеется, любой литературно-художественный и даже научный, религиозный или философский текст есть синтез авторского сознания с чем-то другим, то есть без авторского сознания ни один текст не обходится. Поэтому в той или иной мере любой текст — проекция авторского сознания. Но ограничиваться только такими проекциями или хотя бы делать их преимущественными перед реализмом описаний — художественно-литературно опасное ограничение, пост, после которого может и не быть разговения, читатель закроет книгу на середине или, крепко зевнув, в самом начале и больше не вернётся к ней.
Это Генрих Гейне с его уникальным гением способен был проецировать свою личность на всё, о чём бы он ни писал, но эта личность и этот гений были так значительны, так духовно глубоки, что всякая безделка становилась под пером великого поэта сверкающим бриллиантом. Даже в нацистской Германии, при Адольфе Гитлере, когда сжигались книги Г. Гейне и не только Г. Гейне, стихи его без указания автора включались в школьную программу.
С Ерофеем Трофимовым (Эльханом Аскеровым) не так. До школьной программы ему с его литературным штукарством не дорасти.
2023.01.13.
