-Да бедный ты ребенок, милая, маленькая девочка, с самого рождения обиженная судьбой. Вот что мне сейчас сказать тебе в свое оправдание? Как мне ответить на такой простой, но очень сложный вопрос? Как объяснить тебе, почему? Разве поймешь ты меня? Осуждаешь, обижаешься, возможно даже... Боже, даже думать не хочется об этом возможно. И ведь права ты, девочка, по своему права. Нет мне оправдания, нет мне прощения, и какие бы отговорки я не придумывала, чтобы выбелить сама себя, знаю, что обида тебя гложет. И сама себя я всю жизнь гложу, всю уже съела, особенно сейчас, на старости лет, каждый день корю себя, да только что я сейчас могу изменить? И какой ответ ты от меня ждешь?
Тоня, даже и не Тоня уже, а Антонина Васильевна, или баба Тоня, как звали ее внучата, подслеповато щурилась и сквозь слезы смотрела на экран старенького компьютера, и плакала, не зная что ответить этой молодой девушке, которая как две капли воды была похожа на нее саму в молодости. Нет, со зрением тьфу-тьфу пока все в порядке, просто эти слезы, будь они неладны. Текут ручьем, и ничего не видно. Сколько же Тоня так сидит, уставившись в одну точку? Долго, очень долго...
-Здравствуйте, тётя Тоня. Не знаю, помните ли вы меня, но я вас помню прекрасно.
Помню, как вы плакали, когда нас, грязных, чумазых зверят забирали из вашего дома.
Помню, как вы клялись, что обязательно нас заберете.
Помню, как вы обещали нас навещать, и даже пару раз приехали, а потом пропали, исчезли.
Вы-то наверное уже и не помните нас, своих племянников, детей вашего непутевого брата? Скажите, а почему вы нас тогда не забрали?
Помнила ли Тоня? Да конечно помнила. Не настолько она и стара, чтобы впасть в беспамятство. Кажется, что только вчера все это было. И детей забирали, и плакали все, и она, Антонина ревела белугой, и ребятишки, и свои, и братовы. И соседи слезы утирали, кто тихонечко, украдкой, а кто и не скрываясь плакал, так жалко детей было. И про клятвы свои Тоня помнила, про обещание забрать детей, и про то, как навещать их обещала. А еще Тоня помнила, как и деревня ее осуждала, мол вот ты, Тонька, ешь, пьешь, спишь себе спокойно, а племянники твои в приюте, плачут горемычные, недоедают, недосыпают, ждут, все глаза проглядели, когда же тёточка рОдная за ними явится. Мол эх ты, Тонька! Растравила души детские, клятв надавала, да не исполнила обещанное. Тьфу!
И про то Тонька помнила, как директор, строгая женщина, посмотрев на нее осуждающе сказала, что мол не надо, не ходи сюда больше, коли забирать ребятишек не станешь. Не тревожь детей, не береди им душонки своими хождениями. Подумай как следует, сможешь ли, осилишь ли? Одно дело на эмоциях детей забрать, а ну как потом назад вернешь? О них подумай, не о себе.
Помнила Тонька и о том, как ей самой до того плохо было, до того горько, что и кусок в горло не лез. И про то, как мать родная ей мозги вправляла, мол подумай хорошо, надо ли тебе это? Сдюжишь ли, Тонька, одна шестерых тянуть?
Словно вчера все это было, так ярко память услужливая все это в голове крутить стала, что будто бы вернулась Антонина на много лет назад.
***
Никогда Тонька и подумать не могла, что ее братик, ее надежный друг и верный товарищ, тот, с кем делилась она своими тайнами, секретами и переживаниями, тот, кого защищала она , пигалица, в школе, тот, кто заступался за нее, свою маленькую сестричку, окажется настолько слаб духом, что станет элементарно спиваться?
Друг за другом в дружной семье Исаковых родились двое детей. Сначала Генка, богатырь, защитник, заступник, потом маленькая, нежная и хрупкая Тонечка.
Дружная у них семья была. Ох и завидовали Нине деревенские бабы! У других мужики пьют, их лупят, почем свет стоит, и помощи сроду не дождешься, а Нинка- и чем взяла своего Василия? Вот вроде неприметная, тихая, словно мышка, сидит в своей библиотеке, шуршит книжками, все чего-то их с места на место переставляет, будто делать ей нечего. На голове вечная дулька, платьишко коричневое, да туфли стоптанные. И не видать ее, не слыхать. Сроду ни к бабам на лавку не присядет, ни новостей не расскажет. И что в ней Васька нашел?
А видать что-то, да нашел, коли сразу, как увидел ее, сказал, мол моя будет. Долго обихаживал он эту пичужку, и сдалась она. Поженились, да дети пошли.
Нина с Васей мирно жили, тихо, вроде как себе на уме, особо ни с кем не дружили, все особняком, и ребятишки тоже домовитые были, тихие, с детства разумные.
Ох и смеялись в школе над тем, как Тонька, ну чисто пигалица, не иначе, стоит бывало напротив хулигана Мишки Архипова, что брата ее задирает каждый день, и строжится, мол прекрати, а не то я тебе задам сейчас!
Мишка, что выше Тонечки на пару голов точно смотрит на нее сверху вниз, да хохочет, а Тонька знай себе на своем стоит, мол не трогай брата моего.
И Генка Тонечку защищал всегда, и не важно, кто перед ним, Мишка ли, что и здоровее, и крупнее самого Генки, или дружки его закадычные. И с синяками домой приходил, и в рубахах разорванных, а ведь перестали их задирать, зауважали даже.
Как выросли ребятишки- и сами они не заметили, и родители удивились. Вот уж Генка и в армии отслужил, и женился, да только с детками не получалось. Не задерживались дети в животе у жены молодой, раньше срока выходили. Стали ссориться молодые, а потом и вовсе развелись.
Тогда-то Гена впервые и пристрастился к выпивке. И друзей себе под стать завел, совсем облик человеческий потерял. Опять же спасибо Тоньке сказать надо, не бросила брата в беде, прибежала из города своего, где прочно прикипела, Генку за шкирку взяла, да увезла почти насильно. Отмыла, откормила, от выпивки да друзей отвадила, на работу устроила на завод, где сама трудилась.
Наладилась жизнь-то. Гена за ум взялся, на свадьбе Тониной все ей спасибо говорил, да радовался, вот мол какая сестра у меня боевая, молодец. И зятю наказывал, ты мол Тонечку не обижай, а не то со мной дело иметь придется. И родители успокоились, хорошо, когда у детей все ладится.
От второй свадьбы Гена наотрез отказался, мол что мы, дети малые? Женились один раз, хватит, теперь просто распишемся, и все. Совсем они с Леной, женой бывшей не хотели жениться, да пришлось, пузо на нос лезло. Лена сразу сказала, мол коли дохожу до большого срока, так поженимся, нечего безотцовщину плодить, а нет- так и замуж за него не пойду.
И вот ведь какое дело. Тут наверное сама судьба этим двоим, Гене да Лене испытание такое послала, что сначала не давала деток- то, словно чуяла судьба эта, что не нужны этим двоим дети. Им и вместе наверное не нужно было быть, да не смогли они друг без друга.
Сильно ведь Гена переживал, когда Лена ушла от него. И плакал, и кричал, и молча переживал. Пил опять же. И Лена страдала. И плакала, и ревела, и во все тяжкие пустилась в пьяном угаре. А сколько раз хотела вернуться к мужу любимому- и не счесть, да сама себя одергивала, мол раз ребенка не могу ему родить, нечего ни его, ни себя мучать, хватит тех деток хоронить.
Так бы они и жили, ведь уже и привыкли друг без друга, успокоились, да оба за ум взялись, а тут надо же такому случиться, что на тот же завод Лена работать пришла. Завод хоть и большой, а встретились они, Гена с Леной. И закрутилось. Сначала в тайне ото всех встречались, да разве шило в мешке утаишь? Узнала Тоня, что по углам они прячутся, словно школьники, пальцем у виска покрутила, мол и что это за ерунда? Жить- так живите, а нет- так и нечего людей смешить.
Лена и не ожидала, что так легко у нее беременность идти будет. Как узнала о своем положении, так рукой и махнула, мол что толку -то? И этот не родится. А он, вернее она, возьми, да родись. Доченька, кровиночка, солнышко ясное, долгожданное, Надя, Надежда, Надюшенька. Крепенькая такая, толстощекий румяный бутуз, ручки-ножки словно веревочками перетягиваются, до того сладкие складочки, ни мать, ни отец не могли налюбоваться на крошечку свою. И новоявленные дед с бабкой рады- радешеньки. Нина как глянула на малышку, так руками и всплеснула:
-Ой, люди добрые! Ну надо же так, а! Тонька! Вылитая Тонька! Как с нее списали!
А ведь и правда, Наденька родилась как две капли воды похожая на тетку свою, Антонину. И Тоня девочку любила, и та от тетки без ума была, все лепетала, Тота да Тота.
Как то незаметно Гена снова за стопку взялся. Сначала вроде как радовался, дочь родилась, грех не проставиться, да не обмыть. Потом просто пятница, потом с устатку, потом разные поводы появляться стали, и все чаще на работу Гена приходил помятый, со следами бурного веселья.
Оно бы может и по другому все было, если бы Лена строгость проявила, ногой топнула, кулаком стукнула, да поговорила с мужем. Глядишь, может и образумился бы Гена. Да только не видать удачи, когда муж за стопку, жена за другую. Веселые компании, друзья, а то и просто вдвоем посидят, счастье свое нежданное, Наденьку маленькую обмоют.
Тоне тоже не до этого было, тоже мамой готовилась стать. Нет, она конечно строжилась, ругалась и на брата, и на сноху, да толку то? Улыбается Гена, улыбается Лена, мол что ты, что ты, Тонечка, не переживай, все у нас хорошо, мы же так, по чуть- чуть.
Лена- то хоть маленько держаться стала, когда узнала, что снова беременна, а Гена уже прочно втянулся. Хоть и не опустился еще, но редкий день уже мог без рюмки прожить.
А тут несчастье- отца не стало. На работе бык так его помял, покатал, что недолго мучился Василий, на третий день в больнице умер. Мать сама не своя, совсем сдала. Нина ведь и жизни не могла представить без своего Васи, словно тень сделалась, того и гляди, вслед за мужем отправится.
Гена долго не раздумывал, сразу Лене предложил в деревню вернуться. А что? Коли жить, так хоть в городе, хоть в деревне. И мать под присмотром, и им в деревне привычнее. А Лена вроде и не против. И у Тони камень с души упал, а то вся извелась, как там мать одна.
Сильно не наездишь в деревню, особенно с маленьким ребенком. Письма писали, звонила Тоня часто. Только и звонить -то как? Своего телефона у матери нет, а соседям надоедать каждый день не будешь. Вот как мать отца в свое время уговаривала, мол давай, Васенька, проведем телефон, будем всем звонить. Отец хоть и добрый был, а жуть, какой вредный. Сказал, как отрезал, мол нечего делать, баловство это, будет телефон это дзынькать денно и нощно.
А теперь то соседям звони, то на работу матери, то на колхозный телефон, в контору. Маета одна, слова лишнего не скажи, кругом уши любопытные. Может оттого Нина и не сказала ни разу, что запоями Генка с Ленкой пьют, и ни мать им не указ, ни дети.
А и узнала Тоня, что брат в пьяницу превратился, толку-то что? Озлобился он тогда, на Тоньку чуть ли не в драку кидается, мол что пристала? Я взрослый мужик, что хочу, то и делаю. И Лена хороша, стоит, улыбается, живот свой очередной огромный прикрывает грязной курткой, мол не лезь не в свое дело.
Тоня тоже тогда вспылила, да ляпнула: Да вы сами хоть запейтесь, дети-то вам в чем виноваты? Эти двое как неприкаянные, а вы опять рожать собрались! К чему вы эту нищету плодите?
Много чего тогда брат с сестрой друг другу наговорили. Генка с пеной у рта орал, тыча в Тонькин небольшой еще живот, мол тебе можно плодиться, а нам нет? Ты- то с каких пор богачкой стала? Смотри-ка, городская барыня! Раз не ровня мы тебе, то и катись отсюда, не звал я тебя к себе в дом.
В пух и прах разругались Гена и Тоня. Тоня вечером глотала горячий чай вперемешку с солеными слезами, и спрашивала у мамы, куда подевался тот, прежний Генка, ее милый, любимый и любящий братик, а Генка хлебал беленькую, закусывал соленым огурцом, и доказывал Ленке, что мол совсем пропала Тонька в своем городе, совсем деловая стала, раз его, брата родного нищетой считает.
-Вот скажи, скажи мне, Ленка? Где сестренка моя, маленькая, та, что любила меня без памяти. Нет бы сесть за стол с нами, да за встречу тяпнуть, так нет, нос воротит, городская стала, гонору-то больше, чем сама весит! Ты глянь-ка, нищету плодить!
И Лена, роняя пьяные слезы во всем поддерживала мужа. Да мол, выбилась из грязи в князи, высоко взлетела, да больно падать придется.
Продолжение ниже по ссылке
Спасибо за внимание. С вами как всегда, Язва Алтайская.