Я служил панихиду. Стояло человек двадцать. Все было ровненько, спокойно.
Тихо плакала Антонина, ставшая в прошлом году вдовой. Вздыхала Людмила. У неё всегда были большие списки родственников и друзей о упокоении.
И тут в двери храма сильно постучали. Прямо грохот. Народ обернулся. Никто не вошёл.
Я не отвлёкся. Панихида продолжалась. У певчей тоже голос не дрогнул. Шум не сбил нас с молитвенного настроя.
Стук повторился, а потом усилился. Казалось, человек лупит по двери храма не только руками, но и ногами.
Я глазами показал алтарнику Виктору, мол, разберись. Он кивнул и вышел. Мы дослужили панихиду.
Двери открылись, и Витя завел в храм совершённого пьяного Генку, нашего односельчанина. Ему было за пятьдесят, но Генкой его звали все - и взрослые, и дети.
Его очень давно не видели полностью трезвым. Гена слонялся по селу целыми днями, длинный, худой, сутулый. Его можно было увидеть в магазине, на пляже, даже в клубной библиотеке. Туда он приходил подискутировать, когда более уверенно держался на ногах.
Храм был единственным местом в селе, где Геннадия не видели никогда. Прихожане напряглись. Генка мог запросто начать орать и материться. Мог и подраться с кем-нибудь.
Сейчас он с трудом различал людей, но, поддерживаемый сзади алтарником, опознал меня и подошёл.
- Геннадий, Вы зачем так стучали?
- А что? Зачем закрылись? Я по делу,- сказал Гена.
- Он дверь в другую сторону открывал, - хмуро вставил алтарник.
- Витя, пожалуйста, помогите подтащить его к лавочке, а то завалится, - попросил я.
Гена, кряхтя уселся и сказал, не поверите, с оттенком превосходства, даже барства:
- Я пришёл. Ну что, ты рад?
- Чему я должен был рад? Что ты нам чуть дверь не разнёс, что от тебя перегаром двадцатилетним несёт и сигаретами, а ещё и помыться не мешало бы? - я решил не спускать ему ничего.
- Конечно, ты рад! Ты тут на каждом углу в храм зовёшь, палками загоняешь, а я сам пришёл! Ну давай! Учи меня уму-разуму, а потом я тебя научу!
Я судорожно думал, о чем дельном можно говорить с настолько пьяным человеком. Но помолился, и пришла мысль отпустить ситуацию, и говорить как с трезвым.
Тем временем часть народа разошлась, а человек пять остались, напряжённо поглядывая в нашу сторону. Витя снял стихарь и сел в паре метров от нас.
- Геннадий, я рад, что Вы зашли. Лучше бы, конечно, зайти трезвым, или почти трезвым, чтобы лучше меня понимать.
- Ага, ты вот с пьяным поговори. Пьяные - они честные! Они не врут никогда, - Гена попытался достать из кармана бутылку с водкой на донышке. Я пресёк это немедленно.
- Да уж. Не врут... Как он может знать, врет он или нет, если им бес управляет? Что бес прикажет или подумает - пьяный повторит. Вот скажет, мол, убей жену или убей священника, пьяный выполнит.
В храме пошло волнение. Я взглянул на людей. Стоящие у церковной лавки женщины заохали и потихоньку двинулись к нам. Антонина потянула швабру, вроде бы как вооружаться.
Геннадий хмыкнул:
- Ой, да что ты?! Все бы бесов слушали, тогда все в тюрьмах бы сидели! Да людей бы не осталось!
- А знаешь, Гена, ты прав. Бес говорит всем, да не каждый слышит. Нам Господь Святым Крещением Ангела приставил в помощь. Он с бесами войну за тебя ведёт. Жестокую битву каждый день. Как он тебя к нам затолкал... Последний шанс вразумить погибающего человека.
- Никто меня не толкал! Я сам пришёл! - у Геннадия прямо кулаки сжались.
Мне было не до его кулаков. Я «поймал волну», как говорят серфингисты:
- А насчёт тебя, я думаю, ты из-за мамочки своей ещё землю топчешь.
Гена вдруг притих и даже сел ровнее:
- А мама моя причём?
- Екатерина Дмитриевна, Царство ей Небесное, очень хорошая женщина была. Она на своих больных ножках, с палочкой - и в храм, и к подруге парализованной, и за Вами, Геннадий, смотрела как за маленьким. Я ее перед смертью причащал, так она не в покое уходила, все мне: «Батюшка, грешна, погибнет мой сыночек... Не научила, не уберегла...»
Громко всхлипнула Людмила, которая хорошо знала Екатерину Дмитриевну.
- Дайте мне сюда Синодик, пожалуйста.
Виктор вынес из алтаря заслуженную потрепанную книгу, куда мы записываем имена тех, за кого вечно и долго молимся.
Я раскрыл ее по закладке и достаточно быстро нашёл имя - «Екатерина», рядом с которым я когда-то карандашом отметил - «Дмитриевна Фирсова».
Я ткнул Геннадия в эту строчку и сказал:
- Наш храм будет молиться о Вашей мамочке столько времени, сколько стоит храм. Она и копеечку нам с пенсии носила, и подсвечники к Пасхе чистила, и на престольных праздниках помогала, пока силы были, и молилась вот в этом уголке. Вот здесь она часами сидела и молилась Господу о Вас. Неужели Ангел Вас оставит? Вы стучали в двери, а мы служили панихиду о покойных. Ангел Вас не просто так к этому моменту позвал. Надо Вам о мамочке помолиться... И о себе....
Геннадий посмотрел на уголок, и будто представил себе седенькую маленькую мамочку с покрасневшими глазками и скрюченными пальчиками, в которых всегда был молитвенник.
Он привалился к моему плечу и зарыдал. Вцепившись рукой в мою епитрахиль, он в полубреду мне говорил и говорил. А потом резко выпрямился и четко сказал:
- Думаешь, это легко? Вот, если никто не нальет… А у меня душа горит! Ты знаешь, как душа горит? Это тебя в самое пекло кидают, и еще лопатой сверху, типа, не высовывайся! У меня сердце болит! Ты знаешь, как сердце болит? Это когда понимаешь, что ты скотина, и сделать ничего не можешь! Вот я выпью и забуду, что сердце живое, что я сам живой! Будет все, типа, хорошо!
Геннадий замер в одной позе, согнувшись и закрыв лицо руками.
Тихонько подошла Антонина:
- Я на панихиду пирожки с капустой принесла. Дадим ему? Сейчас Петровна чай сделает.
Я кивнул. Так начались его духовные университеты.
Геннадий иногда приходит в храм в выглаженной белой сорочке, сначала стоит, а потом садится на место мамы.
Он ещё шляется по улицам, но реже. В последнее время Геннадия видели в его огороде, где он боролся с бурьяном, похожим на джунгли.
Недавно я позвал его на разгрузку дров. Он прибежал с радостью. Какой-то был прямо праздничный.
Геннадий уже заговорил со мной об исповеди. Очень надеюсь. Молюсь.
Слава Богу за все!
священник Игорь Сильченков.