Михаил Афанасьевич Булгаков родился и вырос в Киеве, но поистине родным городом для писателя стала Москва. Город, который он воспевал, любил, тосковал по нему в отъездах и где Булгаков стал знаменитым писателем. Многие московские адреса теперь ассоциируются с его произведениями. Пожалуй, самый известный пример: Патриаршие пруды, где случилась встреча Воланда с поэтом Иваном Бездомным и председателем Берлиозом, описанная в романе «Мастер и Маргарита». Но ведь были и другие места. И тот, кто хорошо знаком с творчеством писателя, да и просто любит Москву, определенно, о них знает.
Дом Ниринзее, расположенный в Большом Гнездниковском переулке, стал, пожалуй, одним из ключевых в творчестве и жизни писателя. В этом доме располагалась редакция газеты "Накануне" в которой печатался Булгаков.
Здесь он познакомился со своей будущей третьей женой - Еленой Сергеевной Шиловской, которая сыграла огромную роль в жизни Булгакова. Именно она писала под диктовку последние главы романа «Мастер и Маргарита», когда Булгаков был уже смертельно болен. А после его смерти эта женщина всеми правдами и неправдами находила способы, чтобы произведения Булгакова издавались.
Для Михаила Афанасьевича это и была его Маргарита. Кстати, вспоминая роман: Мастер и Маргарита встретились именно в Большом Гнездниковском. А еще именно с крыши дома Ниринзее сбрасывается главный герой повести Булгакова "Дьяволиада". Но сегодня мы поговорим другом произведении гениального автора - "Сорок сороков".
Рассказ разбит на четыре панорамы. В первой писатель возвращается в Москву. На дворе 1921 год, времена НЭПа.
По гроб моей жизни не забуду ослепительного фонаря на Брянском вокзале и двух фонарей на Дорогомиловском мосту, указывающих путь в родную столицу. Ибо, что бы ни происходило, что бы вы ни говорили - Москва - мать, Москва - родной город.
Нэп - новая экономическая политика, которая давала частному бизнесу карт-бланш. Нэпманы, а на сегодняшний манер предприниматели, развивают бизнес. Страна постепенно приходит в себя после чудовищных последствий Гражданской войны. Но до нормальной жизни ещё было далеко:
Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре. Я человек обыкновенный, рожденный ползать - и, ползая по Москве, Я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал.
Действительно, появлялся разительный контраст в обществе. Шла борьба за место под солнцем. Но вместе с этим появлялись и новые возможности. Город возвращал прежний темп, и, пожалуй, начинал жить полной жизнью. Вновь играла музыка, в ресторанах слышался звон бокалов, а Булгаков начал работать в газетах и понемногу вставал на ноги. И это уже вторая панорама рассказа под названием "сверху вниз". Писатель находится на крыше дома Ниринзее, прозванного в народе "тучерезом" за невероятную высоту! По тем временам девять этажей - это нечто невероятное, почти небоскреб. Да, крыша этого дома появилась в рассказе не случайно, отсюда открывался превосходный панорамный вид на Москву. И вот в 1922 году он смотрит на Москву сверху вниз:
На самую высшую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день. Это была высшая точка — верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. <…> Апрельский ветер дул на платформы крыши, на ней было пусто, как пусто на душе. Но все же это был уже теплый ветер. <…>
На душе у меня было радостно и страшно. Москва начинает жить, это было ясно, но буду ли жить я? Ах, это были еще трудные времена. За завтрашний день нельзя было поручиться. Но все же я и подобные мне не ели уже крупы и сахарину. Было мясо на обед.
И мысли героя были правдивы. Москва, действительно, начинала жить и в начале 20-х. Была вера в лучшее завтра, что оно вот-вот наступит в молодой, полной амбиций стране. И именно этому посвящена Третья панорама «Сорок сороков», имеющая название "на полный ход":
В июльский душный вечер я вновь поднялся на кровлю того же девятиэтажного нирензеевского дома. Цепями огней светились бульварные кольца, и радиусы огней уходили к краям Москвы. Пыль не достигала сюда, но звук достиг. Теперь это был явственный звук: Москва ворчала, гудела внутри. Огни, казалось, трепетали, то желтые, то белые огни в черно-синей ночи. Скрежет шел от трамваев, они звякали внизу, и глухо, вперебой, с бульвара неслись звуки оркестров.
В четверотой панораме писатель наполнен оптимизмом и любовью к Москве, роман с которой продлится у него до самой смерти в 1920 году.
И, сидя у себя в пятом этаже, в комнате, заваленной букинистическими книгами, я мечтаю, как летом взлезу на Воробьевы, туда, откуда глядел Наполеон, и посмотрю, как горят сорок сороков на семи холмах, как дышит, блестит Москва. Москва-мать.
Так что это за сорок сороков, которые горят? Что имел в виду Михаил Афанасьевич? Если заглянуть в историю, то становится предельно ясно. Слово "сорок" обозначало церковную административно-территориальную единицу. В середине XVI Москва была официально разделена на сороки - сорок дворов, объединившихся вокруг главного храма церковного благочиния. Сорок сороков означало сорок таких больших приходов. Упоминал о них и Борис Пастернак:
«Москва еще сохраняла свой старый облик живописного до сказочности захолустья с легендарными чертами третьего Рима или былинного стольного града со всем великолепием своих знаменитых сорока сороков» .
Понятное дело, что количество сороков увеличилось, и выражение стало относительным. С годами оно приобрело значение «большое количество чего-либо». Так "сорок сороков" стало устоявшимся русским выражением. Впоследствии не обязательно количество церквей, а именно устоявшееся выражение. Сегодня, пожалуй, никто и не употребляет это выражение. Да и Дом Ниринзее теперь трудно назвать небоскребом, а увидеть с него панораму на Москву – подавно. Ныне он уже никакой не "тучерез", а уютно спрятан в переулке за более высокими домами, построенными на Тверской улице в конце 30-х годов XX века. Об этом можно почитать здесь.
Подписывайтесь на канал:
