Окончание
Когда закончилась исповедь, и священники ушли в свою потаенную комнату, я, несколько окрыленный духовной беседой, уже собирался уходить, но не тут-то было. Оказалось, что все наше долгое стояние в очереди под монотонное чтение на церковнославянском было лишь прелюдией к следующей части богослужения – причастию верующих. Я понял это, когда увидел, что двери посреди стены с иконами распахнулись, и из потаенной комнаты, которая оказалась необыкновенно светлой в этот момент, вышли еще не известный мне пожилой священник, похожий на доктора Айболита, и уже знакомый мне «басист», державший в руках большую, разукрашенную узорами, чашу.
Священник произнес краткую проповедь о том, что «сегодня самый важный день Страстной Седмицы – Великий Четверг, и что каждый верующий в этот день должен стать участником Тайной Вечери, которую Господь совершил со Своими учениками 2000 лет назад, и что именно для того мы и постились, и ходили на богослужения в дни Великого поста, чтобы теперь с чистым сердцем и искренней верой приступить к Святым Христовым Тайнам».
Из его слов я понял, что это все не про меня, и видя, как народ «спрессовывается» по направлению к священнику, который в это время уже взял чашу из рук помощника и выдвинулся на «авансцену», преспокойно занял свое прежнее место «на галерке», продолжая играть роль праздного зрителя. Вот тут-то и началось самое интересное, то, что никак не входило в мои планы и что из роли обычного зрителя поставило меня на время в центр внимания всех присутствующих. При этом я ничего такого, что могло бы спровоцировать такую перемену, не делал: я не размахивал руками, не бегал по храму, не декламировал стихов, я просто стоял в конце храма и молча наблюдал за происходящим.
А из происходящего я сделал вывод, что что-то пошло не так: священник, державший чашу в одной руке, другой рукой вдруг стал показывать на кого-то в толпе, приглашая его подойти. Люди, стоящие, в церкви, стали оглядываться друг на друга, разыскивая того, к кому обращено приглашение. Это было похоже на эффект домино: сначала завертели головами первые ряды, потом следующие, пока наконец волна вопросительных взглядов не остановилась на мне, одиноко стоявшем у выхода из храма. Я для порядка тоже огляделся вокруг, но рядом никого больше не было.
Образовалась неловкая пауза, так как стало понятно, что дело дальше не двинется, пока не найдется тот, к кому обращался священник. А тот продолжать махать рукой поверх голов прихожан и мне уже начинало казаться, что зовет он именно меня. Сердито зашипевшие в мою сторону прихожане только подтвердили мою догадку, и я, не без смущения, пройдя через расступившуюся толпу, подошел к стоявшему на невысокой приступке священнику. Кто-то из находившихся рядом сказал мне, чтобы я сложил руки крестом на груди, а священник, спросив мое имя, вынул длинной серебряной ложкой частичку причастия и дал мне ее съесть...
От чаши я отошел совершенно потерянный, но меня уже подхватили чьи-то заботливые руки и подвели к столику с запивкой. На пути я встретился взглядом со своими спутницами, стоявшими в конце очереди, которые удивленно смотрели на меня, присоединившегося к ним только из одного любопытства. Когда причастие закончилось мы вышли из храма и отправились на автостанцию.
Всю дорогу мы молчали, а я все обдумывал, как могло случиться так, что из всего множества людей, пришедших в этот день в церковь, священник причастил первым именно меня, человека совершенно нецерковного и, можно сказать, практически неверующего. Ответа я не находил, да и не мог найти, т.к. все происходившее со мной, да и с миром вообще, в тот момент для меня было лишено смысла. В моем мире не было места чуду, которое можно увидеть только газами веры. Я же был далек от нее, а мои исповедь и причастие в Михайловском храме были только первыми и еще неосознанными шагами на пути к ней.
Причастивший же меня отец Алексий Улович — так звали того пожилого священника — находился на самой вершине веры, и поэтому увидел во мне, бестолковом молодом ротозее топтавшемся на пороге церкви, своего будущего собрата по священнослужению, который по церковному обычаю должен был причаститься прежде всех прихожан.
Да, после этого случая ничего особо в моей жизни не изменилось, и я еще долго бродил по скользким путям различных религиозных учений. Но когда я окончательно переступил порог храма, чтобы остаться в нем навсегда, я с благодарностью вспомнил и свою первую исповедь, и свое первое причастие, через которые Господь призывал меня к Себе.