-Ой, стыд-то какой! Горе горькое. Да разве так можно? Грешно, вот ей-богу грешно. Жил всю жизнь Пал Петрович как неприкаянный, при родной жене голодный, холодный, да не обстиранный, и помер, так людского отношения не увидел. Жаль его, хороший был мужик.
-И не говори, Матрёна, и не говори. Нехристь и есть эта Анна. И как только земля таких носит?
-А что ей сдеется? Почто бы ее земля не носила? Ходит себе, ноги переставляет. Довела мужика, и схоронить по человечьи не хочет.
-Ой, бабы, да ну вас! Вот слушаю вас, и диву даюсь! Вы теперь Пашку-то чуть-ли не на божничку посадили, а Аннушку за чёрта сосватали! А коли глянуть-то, так и права Анька. Вот кака теперь Павлу разница, где гроб его стоять будет? То ли в зале, то ли в сенях? Ну подумашь, беда какая, из сеней на погост вынесут!
-Уйди, Наталья, уйди от греха подальше. Кака разница-то? А така, что ковры твоя сестрица пожалела, да пол побоялась замазать, а от людей ей не совестно, да к мужу покойному , что столь лет её пестовал, ни капли уважения!
-А вам бы только причину, чтобы языки почесать! А я вам так скажу, бабоньки: коли на людей оглядываться, да стыдиться, то и жисть не в радость. Людям только волю и дай, чтобы человека осудить. А сами-то, люди эти , далёко ли ушли? Подумашь, от людей совестно! А в чем вина Аннушкина? В том, что в избу толпу людей пущщать не хочет? Так право имет, вот истину говорю! Это почитай поболе сотни человек как прошлындают по всей избе, пока до гроба-то дойдут, это сколь же грязи ей бедной выволочь потом придется? Ить ни один не додуматься обутки-то снять у порожка, да на крыльце.
-Вот потому счастья-то у вас и нет бабьего, что вам полы чистые дороже мужа да детушек родных! Ты хоть думашь иной раз своей черепушкой, али она у тебя на шее так, для красоты приделана? Где это видано, чтобы Самого, мужика, хозяина дома, кормильца, в последний путь из сеней выносили! Гля-ка, придумали! Ишшо и обутки имя на пороге сымай! А может и вовсе от воротцев провожать- то пойдём, чтобы и в сенях не намарать? А поминки справлять тоже в сенках будет Аннушка твоя? Или на полянке столы ставить будет?
-Да побойся Бога-то, Матрёна! Какой ишшо обед придумала? Каки таки поминки? Где уж ей одной-то бабеночке сдюжить, таку ораву людей накормить! Это ить при жизни пройдут мимо, и руки не подадут, головой лишний раз не махнут, словно бы и не знают человека, а стоит помереть, так поисти-то ( поесть) на халявушку мы тут как тут. Ты думаш мало люду-то будет? Целу свинью да кур с десятка 2 на утробы чужи перевести? Оне ить сёдня отобедают, такими речами слащавыми сказывать будут, словно друг лучший, Пашка-то имя был, а назавтра и как звать не вспомнят, и что был такой забудут.
-Тьфу, чистоплюйки! Смотри, Наталка, он, Бог-то, он ить все видит. Ох, и и бессовестные вы, бабы! Положено из дому выносить человека. Не нами придумано, не нам и нарушать те традиции. И обедать за упокой души тоже положено. Да коли так трудно Анне, почто же она сроду ни к кому не подошла? Чай не люди мы, не человеки? Кто мясца кусок, кто капустки, а кто и курицу бы не пожалел! Вон, сколь раз вот так, вскладчину людей поминали, и ничего, ни один не облез, все по человечьи было. Я по жизни на все обеды блины пеку, Дарьюшка сдобу стряпает, и сроду ни яиц не стребовали с людей, ни сахарку с мукой. Паласы завернуть можно, а полы после выноса всю жизнь за покойным замывали, у нас вон, Валька, сроду никому не отказывает, всегда горазда, тут, как тут, только народ вышел, калитка за покойным хлопнула, а она уже с ведром бегает, все помоет, почистит, и на кладбище бежит!
-Да ну вас, бабоньки! Вам хоть кол на голове теши, а все одно ничего не доказать. Я вам одно, а вы все свое. Говорю же, тяжело Аннушке, трудно, а вы, как те мартышки, положено, да положено! А кем положено-то? Да и слыхали поди, как отвечают на то, что положено?
***
Нет, помянуть-то помянули Павла, тут все чин по чину сделали, люди добрые помогли. Да только и обед поминальный не жена родная собирала, с которой верой и правдой прожил Павел без малого 30 лет, не сын, которому всю жизнь Паша помогал, тянул оболтуса великовозрастного на шее своей, а тетка Пашкина.
Сама уже старуха, сама на погост собиралась, да раз такое дело, то решила погодить маленько, еще чуток пожить, чтобы племянника помянуть, как следует. Успеет еще помереть, теперь совсем не время. Как денег вновь накопит, так и помирать пора. На том и порешила.
Распотрошила тетушка кубышку свою заветную, куда рублики на свои поминки складывала, прошлась по деревне, нашла помощниц, да все сама и организовала. Не побоялась ни того, что съедят много люди чужие, да выпьют сверх меры. Не побоялась, что в избе ей натопчут да намусорят. Хороший обед за упокой души племянника своего отвела, спокойно должен спать Павел Петрович. С людской помощью справилась. И блинков напекли вкусных, да масляных, и сдоба была- не сдоба, пух. Мягкая, вкусная, как Павлуша любил. Борщ с мясом хороший вышел, наваристый, с говядиной. И лапша, тоненькая, вкусная, на яйце домашнем, с курочкой. Всем всего хватило, хорошо помянули Пашу. Дай бог, простит племянник и то, что не отвоевала тетка право из своего дома как положено вынести тело усопшего, так из сеней родного дома , где с женой много лет жил и выносили.
Долго еще судачили люди, да головами качали старики да старухи. Ну где это видано, чтобы вот так, как собаку из сеней хоронили человека? Ох, не по людски поступила Анна, не по человечески.
Людям что? Они и правда, посудачили, да забыли. А жене родной, Анне, жить с тем грехом. Жене да сыну. Чай и сам уже не юнец безусый, третий десяток доживает мужик, а все у мамы под каблуком ходит.
Ох и трудный человек, эта Анна. Вся в мать свою, покойницу. И сестрица старшая, Наталья, такая же злымская да нелюдимая. Там не то, что в избу, близ калитки не подходи, так отлает, отгавкает, что мало не покажется. Мужик не выдержал, детей забрал, да уехал, так и лается Наталья, сердится, да трет всё свою избенку до блеска. Хорошо теперь, никто не сорит, не мусорит.
Ладно Анна, та хоть с мужиком всю жизнь прожила. Хороший ей мужик попался, безропотный, добрый, да покладистый. Про таких говорят- под каблук попал.
Как сошлись, да стали жить своим домом, так Анна и начала порядки свои устанавливать.
В сени в обутках не ходи, на улке сымай, нечего мне тут грязь растаскивать.
И то правда, Ну что ему, Пашке, трудно ли на улице снять обувь? Снимет, сразу протрет, чтобы чистые были, и в дом несет, чтобы на печку поставить.
-И на кой же ляд ты мне их в дом несешь, Пашка? Вот ни ума у тебя, ни фантазии! В кладовке поставь в уголок, чтобы не споткнуться. Нечего мне тут грязь разводить. Не хочу я как в хлеву жить.
Вроде попытался Пашка ей сказать, что мол холодно на улице, морозно, как утром обувать ледяные? Пусти хоть к печке поставлю.
Да куда там! Выпучила глаза Анна, побелела вся от злости, да как давай ногами топать, да кричать, мол еще этого не хватало, чтобы штиблеты твои навозные на весь дом воняли!
С фуфайкой та же беда. Воняет фермой, нечего ей дома делать. Вон, в кладовку, чтобы даже духу твоего колхозного тут не было! Что люди обо мне скажут? Я учитель, человек уважаемый, приду в школу, а от меня тут то силосом, то навозом вонять будет!
Так и жил Паша. Зимой хоть в кладовку разрешала Анна вещи рабочие прибрать, а летом дальше гаража и не запускала его, только там раздевайся, отмывайся, а потом уж и в дом.
В доме тоже сильно не разгуляешься. Там не садись, на диван не ложись, сюда вообще не ходи, что ты все топчешься, да грязь разносишь?
Шибко читоплотная была, до одури доходило. Мол стирай-ка ты сам свои вещи. Грязные слишком. Не буду я машинку портить, твои портки стирать. Чего доброго еще и машинка провоняет. Выделила Павлу тазик отдельный, и стирал мужик сам на себя.
Так всю жизнь и сидел Павел в уголочке, чтобы лишний раз на глаза Анне не попадаться. А чего сидел? Чего терпел? Хотел уйти одно время, да сына жалко стало, совсем пацана загрызет Анька. Вроде как ради сына терпел, а все равно как хотела, так и воспитала Анна сына. Не мальчишка- теленок. Все по мамкиной указке жил. Ленивый вырос да бесхрбетный.
И в молодости дурела от чистоты Анна, а к старости так и вовсе словно с ума сошла.
Люди потешались, когда пол во всей избе выкрасила Анна в белый цвет. Хотела и на веранде тоже в белый, да подумала, что шибко уж маркий цвет-то. Пусть веранда голубой краской будет выкрашена.
Мол что ты дурью маешься, Анна? С таким полом целый день с тряпкой бегать. Ты что удумала, белый пол в избе?
Посмеивается Анна, мол что с вас взять, дикие, необразованные люди? Вам волю дай, так вы в черный все вымажете, и будете радоваться, что мыть можно раз в неделю.
И ведь не старый еще Павел-то был. Жить бы да жить. Еще и пенсию не получал, а вот поди ж ты, помер. Что уж там случилось в точности никто не знает, а только захворал он одной зимой шибко. Всю простуду на ногах проходил. И озноб его бил, и кашлял сильно, а все на работу ходил. Ему уж и председатель говорил, мол отлежись, Паша, оздоровь маленько, а потом уж и выходи, найдем тебе замену.
Где уж тут отлежаться, когда Анна всю плешь ему проест, если дома он останется, да в постели лежать станет. Так и проболел на ногах. Болезнь отпустила, а кашель остался. Всю зиму Паша кашлял, харчал, а как снег сошел, да грязь высохла, так и прибрался.
Люди потом уж думать стали, что мало того- болел, так еще и обутки с мороза, да фуфайка студеная добавили хвори. Да что теперь говорить, был мужик, и нет мужика.
Эх, хороший мужик был, Пал Петрович. И безобидный, и безотказный. Вот этот характер его и сгубил. Мягкий он шибко был, Пашка-то. Нет бы стукнуть кулаком, да приструнить Анну...Лежит теперь, полеживает, А Анна живет, и в ус не дует. Словно бы и не переживает о том, что вдовой осталась, ходит себе, наряжается, словно молодая. И ведь ничего ей не сделается, ни перед мужем стыда нет, ни от людей совесть не гложет, и господь Бог, хоть все и видит, да видать проглядел, как Анна над мужем-то измывалась, наверное в другую сторону в то время оглянулся. вот и оставил ее грехи без внимания, так и останется эта Анька безнаказанной.
А и то правда. Что ей сделается, Анне этой? Живет себе, поживает. На сына теперь переключилась. То муж в сарай-то все ходил, Анька и носа туда не казала, а то как же, великий человек, уважаемый, целый учитель, и пойдет тебе корову доить? Как бы не так!
А ведь хлебнула Анна лиха, когда Павла схоронила.
Нет, не снился он ей. Вот хоть бы нарочно, хоть разочек и привиделся, хоть бы погрозил ей кулаком своим, мол эх ты, Анька. Нет, ни разу не снился, даже знать о себе не давал, хорошо ли ему там, плохо ли?
А что же плохо? Коли не снится, да не жалуется, на нее, Аньку, не ругается, значит хорошо ему. Не то, что ей, самой Анне. Ох как плохо, ох, как тошно.
Лето на дворе, огород этот, будь он неладен. Ведь раньше редкий раз выйдет Анька в огород-то, и то за цветочками своими ходить, а теперь и картошка на ней, и морковка, и все прочие культуры. А ну-ка успей-ка это все! Руки всего две, и те уже совсем немолодые. На сына где сядешь, там и автостанция. Он хоть и теленок, а работать не разбежится. Ленивый до одури.
Маялась Анна, маялась, да и продала корову. Хоть и любила молочко да сметанку, а одной ходить за всем- где же все успеть?
Не по дням, по часам стала Анна сдавать. Шутка ли- вся работа на нее одну навалилась! Постарела, подурнела быстро. За каких-то 5 лет из бодрой и цветущей женщины старухой сделалась. Ну да ничего, ко всему человек привыкает, привыкла и Анна. И работу бросила, силы не те, и огород уменьшила.
В ту весну совсем Анна сдала. Совсем плохая стала. Дома лечилась- ничего не помогает. Все нутро болит, аж горит, выжигает все. Маялась бедная, маялась, да в больницу ее и отправили.
Поздно отправили ее в больницу. Через неделю померла. Надо было раньше обращаться, а так- успел этот рак коварный изнутри ее съесть.
На погост Анну несли из сеней.
А что? Отца так выносили, и мать стерпит. Какая ей разница, откуда ее останки понесут? Из избы, где столько лет чистоту наводила, или из сеней? И на обед поминальный нет у сына денег. Чего дармоедов кормить? А то горазды на халяву-то поминать.
Только Наталья все бегала, причитала, да стыдила племянника, мол разве же можно так? Не по людски это, не по человечьи.
И почему-то не нашлось добрых людей, которые захотели бы организовать поминальный обед для Анны.
Спасибо за внимание. С вами как всегда, Язва Алтайская.
Долго лежал у меня этот рассказ в черновиках, никак не решалась опубликовать. Очень уж он тяжелый на мой взгляд. А сегодня подумалось, что нужно выложить. Да, не по людски. Не по человечьи. Но получила Анна только то, что заслужила.