Выхожу на сцену, пытаясь скрыть волнение, и одно только желание — не навернуться бы на ступенях. Передо мной несколько десятков безразличных глаз, среди прочих наблюдает учительница «старой школы» и широко улыбается. А она знает, что сейчас будет! Она этот стих утверждала.
У меня не сказать, что стыд за написанные строки: человек я дальновидный, поэтому когда в порыве вдохновения резво составил столбики четверостиший, первая мысль была «Посадят!». Сажать было за что: и оскорбление, и осквернение, и поруганная честь... Ах, если бы не репортажи в интернете о бедственном положении когда-то героев, жил бы в своём коконе незнания.
Когда в колледже (куда я поступил на старости лет, чтобы стать великим сантехником) объявили конкурс патриотических стихов, выбора не было — нужно зачитать. А как иначе? Писать в стол нужно тогда, когда стыдно мысль обнажать. А мне не стыдно, мне страшно.
Вот в детстве стыдно было кому-то говорить о своих чувствах, потому я и вёл дневники. «Дневники» не потому, что складировал мемуары, а потому что каждую найденную тетрадь мать рвала в клочья. Так бы и одной тетрадки хватило.
Вообще, мне почему-то казалось тогда, что личный дневник — штука интимная и шарить глазами посторонним там не надо, но мать после первого шокирующего её случая искала новые тетради с азартом. А кому я ещё расскажу, что отец запойный, а мать я ненавижу? Ну, она и читала. И била десятилетнего мальчика за такие откровенные подробности. Это потом уже интернет появился, а родители дальше Одноклассников до сих пор лазить боятся.
Своего эпохального выступления пришлось ждать полчаса, потому что студентов вызывали по списку и они заунывно читали классиков, будто их принудили нудеть на этом празднике жизни. И вот настаёт звёздный час. На экране моя физиономия с названием шедевра — шикарный снимок, в жизни хуже. Учительница литературы (собственно, затейник сего мероприятия) произносит и фамилию, и имя, и название, и то, что авторский шедевр сейчас прозвучит. Спасибо, что не адрес с паспортными данными, даёшь мне фору спастись!
Стою на ватных ногах, то ли от комплексов поплыл, то ли кушать очень хочется. Зрители есть. Микрофон включён. Слова помню наизусть. Не расплакаться бы. Выступление на людях мне нужно как воздух, иначе так и останусь заморышем. Думаю, может ляпнуть какое-то вступительное слово, пока не поздно, а то потом ОМОН вызовут, где же прятаться буду? Ладно, была не была!
Начинаю. Чтобы не волноваться, представляю, что в зале все голые. Становится тошно, потому что глазам больно видеть этих людей голыми. Да и потом, тут несовершеннолетние, а я уже дядя, лет на десять их старше.
Делаю шаг влево, потом вправо — создаю динамику для зрителя. Фокусирую взгляд на какой-то девочке, которой всё равно на происходящее. Буду сверлить её взглядом до тех пор, пора дыра патриотизма не просверлится!
Возле сцены сидят учителя за сдвинутыми вместе партами. Это судьи конкурса или же свидетели по намечающемуся моему уголовному делу. Слушают внимательно: у кого шары из орбит повылетали, у кого выпала челюсть. Мне главное, строчку «Тобой воспользовались ведь!» не перепутать с оригиналом «Тебя посмели поиметь!». Литераторша настойчиво просила не доводить до греха и срифмовать как-то иначе.
Закончил. Овации, слава, пятнадцать лет тюрьмы! Меня тащат под белы рученьки сквозь толпу, а журналисты тычут микрофоны под нос: «Скажите, жалеете ли вы о том, что натворили? Не стыдно вам?». Ладно, шучу.
Тишина в зале. Кто-то жиденько так похлопал, остальные подхватили. Неплохо для местной аудитории. Ещё через полчаса мне вручают грамоту за первое место в литературном конкурсе — мой маленький успех. Моя кроткая, чуть живая свобода слова на публике.
Подписывайтесь, если вам интересен такой формат, ставьте лайки и делитесь своими мыслями в комментариях.
