Я оглянулся, – не поверил глазам: мальчишка?.. Он сидел на груде обломков кирпича, шифера, досок и штукатурки… Все эти обломки совсем недавно были домом, – уютным, крепким и добротным, как все здешние дома. А в палисаднике, на обломанных и примятых кустах – должно быть, прямо под бывшими большими и светлыми окнами, – цвели белые и розовые розы, огоньками полыхали лепестки больших садовых маков. На коленях у мальчишки уютно и как-то защищённо дремала кошка.
При виде моей военной формы мальчишка в выгоревшей светло-голубой футболке дисциплинированно встал. Бережно прижал к груди самую обычную чёрную кошку с белой грудкой и лапками, серьёзно объяснил:
- Это Алиска наша. Я сейчас в Новозвановке, у крёстной, живу. Алиску мы с крёстной тоже в Новозвановку забрали, а она ночью сюда ушла. Мы за ней приехали, забрали… а она снова ушла. Около пяти километров проходит! И ни разу не заблудилась, – сюда вот, домой, идёт. – Мальчишка кивнул на обломки: Здесь наш дом был. А Алиску нам во двор подбросили, – когда она была ещё такой маленькой, что у меня на ладошке помещалась. Вот она и привыкла к этому дому, – ну, когда ещё был дом. И в другом теперь не хочет жить.
Мальчишке было примерно лет восемь, – ровесник войны, значит… Курносый нос в озорных веснушках, коротко остриженные весело-рыжеватые волосы, сквозь разорванные брюки виднеются коленки в зелёнке – всё, как положено летом пацану… Вот только вместо уютного и доброного дома – груда обломков: батя с дедом строили дом для этого пацана, для его детей…И стоял бы он сто лет, дом этот… Если бы не американская ракета «Хаймарс».
Этот город мы взяли недавно. Уже ясно, что разбит он почти полностью… Говорят, нет смысла его восстанавливать. За восемь лет город стал мощным укрепрайоном всу – с огневыми позициями для бронетехники, с опорными пунктами, минными полями, с обустроенными блиндажами и дотами из бетона, со стальными дверями. Базировалась здесь львовская механизированная бригада вооружённых сил украины. Огневые точки – в своих традициях – всу-шники устраивали в квартирах и домах местных жителей – прикрывались живым щитом. Во дворах многоэтажек укрывали свою технику – танки, пушки, миномёты. Город находится на возвышенности – легко просматривается и простреливается огромная площадь вокруг, поэтому за него шли долгие и упорные бои. К тому же с самых первых дней своего основания – а это восемнадцатый век!.. – город этот был крупным железнодорожным узлом, и всу использовали его для доставки оружия и продовольствия.
Я знал и любил этот город шахтёров и железнодорожников. Сейчас мне просто непреодолимо захотелось пройтись по его улицам, – потому что сердце отказывалось верить, что города больше нет… И никогда не будет. Вдоль закопченных многоэтажек с выбитыми окнами – да и половины этажей нет!.. – по-летнему ласково шелестели зелеными листьями тополя с обуглившимися верхушками, трепетали-колыхались нежным пламенем маки в палисадниках… И стояла жуткая пустота.
А всу с необъяснимым, злорадным упорством продолжают обстреливать опустевший город. Санька Залугин, заряжающий нашего артиллерийского расчёта, объяснил действия всу просто:
- А х… ли им! Не своими ж хреначат!.. Думают, – дармовыми е…шат… А оно ж рассчитываться с хозяевами придётся, – за все эти «Хаймарсы».
Я строго спросил пацана:
- Как же тебя крёстная одного отпустила сюда!
Пацан взглянул на меня синими, как небушко над этими горестными завалами, глазами, усмехнулся:
- А я что, – разрешения у неё спрашивал… Позавтракал, и… сюда, через балку, – так короче. У крёстной двойняшки, Катюшка с Данькой, им всего по полгода. И ещё Полинка, она уже в третий класс перешла. Ну, пока они с двойняшками, я – сюда. Крёстная с Полькой тоже переживают за Алиску.
- Тебя как зовут- величают?
-Тёмкой зовут.
И тут же мальчишка быстро поправился, гордо шмыгнул носом:
- Артём Денисович я. Самое донбасское имя у меня.
- Пойдём со мной, Артём Денисович. Я сейчас в Лисичанск еду, подбросим тебя с Алиской твоей до Новозвановки. Крёстная, небось, волнуется. Смотри, – всыплет тебе… по первое число. Мало не покажется.
Тёмка покачал головой:
- Нее. Крёстная жалеет меня. А мне ещё надо к деду Семёну сбегать. Он воон в том доме жил, – пацан кивнул на видневшуюся неподалёку такую же груду обломков. – А сейчас в подвале пятиэтажки живёт, что рядом с вагоноремонтным заводом. – Тёмка поднял с травы пакет: – Я ему пирожков принёс, – крёстная с Полькой вечером напекли, целую миску. – Артём достал из пакета золотисто-румяный пирожок, протянул мне: – С картошкой. Вкууусный!
У меня вдруг перехватило дыхание: и моя крёстная точно такие пирожки пекла…
- Дед твой, что ли? – спросил я мальчишку.
-Нее. Мой дед молодой был. Он воевал за наших. Недавно под Авдеевкой погиб. А деду Семёну – восемьдесят пять зимой было. Тогда ещё здесь наши дома были, – кивнул Тёмка на груды кирпичей и шифера. – Мы всей улицей его день рождения отмечали. Мама торт испекла, – большущий такой! С кремом. И ещё кастрюлю борща сварили, – на всех. Знаете, как дед Семён радовался! Мы ему телефон подарили, – старый у него пьяный всу-шник отобрал. А когда увидел, что телефон не крутой… ну, кнопочный, – разозлился и ногой растоптал его. А мы подарили деду новый. Дочка его, тётя Вера, аж в Мурманске живёт. Жаль, что связь у нас редко бывает, а то дед Семён звонил бы дочке… Тётя Вера приезжала, хотела увезти деда Семёна в Мурманск, но он не захотел.
- А мать твоя?.. Тоже у крёстной?
По колыхнувшемуся туману в Тёмкиных глазах я запоздало понял, что спрашивать не надо было… Но мальчишка справился с туманом, глубоко, прерывисто вздохнул:
-Мама в летней кухне суп варила… а тут – обстрел. У неё двенадцать осколочных ранений было. Она в «Скорой» умерла.
-А… отец?.. – в отчаянной надежде спросил я Тёмку.
Тёмка деловито подтянул выгоревшие штаны:
- На фронте отец. За Артёмовск воюет.
-Ну, пойдём к деду. А потом мы тебя всё-таки отвезём в Новозвановку, к крёстной.
- Идёт, – солидно согласился Артём.
Пока мы шли к подвалу пятиэтажки, Тёмка рассказал, что дед Семён на вагоноремонтном заводе работал, – целых шестьдесят пять лет. И теперь деду очень жаль, что поезда не хотят, не везут вагоны с углём… Дед каждый день ходит на станцию, – подолгу всматривается вдаль: вдруг всё же покажется поезд, – пассажирский или «товарняк»…
Около пятиэтажки – сейчас у неё не было крыши и пятого этажа… – горел самодельный очаг. Две пожилые женщины в простеньких ситцевых косыночках варили суп в большом, почерневшем от копоти казанке, и негромко переговаривались:
- Павел Егорович со Степной, говорил, подойдёт к обеду.
- Может, лучше отнесём ему супца-то?.. Ну, куда ему,– на костылях! После взрывов от дорог одни колдобины остались… Тут и без костылей тяжело идти.
- Сказал Егорович, что с дедом посидеть хочет…
Дед Семён, суховатый седой старик, старательно чистил битым кирпичом закопченный чайник.
Поднялся навстречу нам с Тёмкой, приветливо улыбнулся:
- Мы – по-фронтовому: посуда должна быть чистой.
Обнял Тёмку, поцеловал его в светлую макушку:
- Ну, что, Артём?.. Пообедаем вот,– на станцию сходим?
Тёмка взглянул на меня. Дед объяснил:
- Мне бы дожить… когда снова поезда пойдут. Одним глазком посмотреть бы.
Тёмка прижался к деду:
- Почему – одним глазком, дедушка Семён?.. Война вот закончится… Около станции снова скамеечки сделают. Будешь сидеть и смотреть. Захочешь, – даже ночью будешь смотреть: там же фонари будут гореть…
… Через несколько дней всу снова обстреливали пустой город, – будто куражились в какой-то сумасбродной ярости… Дед Семён лежал на разостланном под каштаном покрывале. Лидия Васильевна сидела на траве, рядом с ним, держала его за руку. Они с соседкой с пятого этажа – дом же когда-то был пятиэтажным… – косынками перевязали деду рану на виске… Таких осколочных ран у деда было много, и рубашка его потяжелела от крови, – удивительно, как он дошёл от станции до пятиэтажки. Ждали «Скорую» из Первомайска. Дышал дед хрипло и тяжело. Беспокойным взглядом нашёл Тёмку, потом на минуту прикрыл глаза:
- Хорошо… Хорошо, что ты сегодня не успел пойти со мной на станцию… – Виновато посмотрел на плачущую Лидию Васильевну: – Кто ж знал, что они снова стрелять начнут. – Дед Семён показал глазами на траву, чуть кивнул Тёмке:
- Присядь. Что-то скажу тебе.
Тёмка опустился рядом с дедом, прижался лицом к его груди… Дед гладил ладонью светлые Тёмкины волосы:
- Ты вот что, Артём. Ты, когда пойдут поезда… Ты, когда увидишь поезд, – помаши ему рукой.
Тёмка приподнял голову, кивнул деду… и заплакал.
Навигация по каналу «Полевые цветы»