На днях готовилась к предновогоднему выпуску нашего с Сашей Серапионовым подкаста, перечитала "Снежную Королеву" и нашла там строчки, которых совсем не помнила (а может, и не было их в советском издании, на котором я выросла). Вот как описывает похищение Кая Снежной Королевой Андерсен:
"Мальчик попытался скинуть веревку, которую он зацепил за большие сани. Это не помогло: салазки его словно приросли к саням и все так же неслись вихрем. Кай громко закричал, но никто его не услышал. Метель бушевала, а сани все мчались, ныряя в сугробах; казалось, что они перескакивают через изгороди и канавы. Кай дрожал от страха, он хотел прочесть “Отче наш”, но в уме у него вертелась только таблица умножения."
Рациональность, холодное абстрактное знание (недаром трон Королевы установлен в самой середине ледяного "озера Разума", изумительно схожего с дантовским Коцитом) вообще в этой сказке присутствуют исключительно со знаком "минус" - как синоним мертвящего, искусственного порядка, разрушающего теплую и иррациональную гармонию естественной жизни. Таблица умножения для Андерсена воплощает в себе власть зла, в то время как молитва - знак добра.
Эта самая таблица долго крутилась у меня в голове, а потом я вспомнила, чем же она во мне отзывается - сценой из романа Редьярда Киплинга "Ким".
Там главный герой - мальчик Ким, примерно ровесник Кая - попадает в странную и немного зловещую мастерскую человека, которого зовут "целителем больных жемчужин". Человек этот сотрудничает с британскими спецслужбами (такой уж это роман - там все с ними сотрудничают), но кроме того он какой-то темный гипнонтизер, немного волшебник, причем не из добрых. Он пытается подчинить себе волю Кима, загипнотизировать его и заставить увидеть, как обратно собирается, склеивается из осколков только что разбитый кувшин. Ментальная власть его велика, и Ким почти поддается внушению, однако в какой-то момент ему на помощь приходит - да, та самая таблица умножения. Ее рациональная простота, ясность и надежность становятся для героя своеобразным якорем, противоядием от разрушающей душу иллюзии. Повторяя ее в уме, Ким сохраняет себя.
Иными словами, в написанный семьюдесятью годами позже андерсеновской сказки роман Киплинга таблица умножения входит уже с выразительным знаком "плюс" - как оберег от темного хаоса иррациональности.
Еще тридцатью годами позже, в год, когда к власти в Германии пришли нацисты, третий - и никак не связанный с этими двоими - писатель, Гилберт Кийт Честертон пишет небольшую (и, как всегда у него, с перехлестом концептуальную) биографию святого Фомы Аквинского. Это вторая часть его своеобразной дилогии о святых, первая часть которой была посвящена святому Франциску Ассизскому. Вот какие строки мы в ней находим:
"Святой исцеляет, ибо он – противоядие. Он и мучеником становится, потому что противоядие мучительно, как яд. Обычно он возвращает миру здоровье, преувеличивая то, о чем мир забыл, в каждом веке – разное. (...) Девятнадцатый век ухватился за романтику францисканства, потому что в нем самом романтики не было. Двадцатый хватается за разумное богословие томизма, потому что в нем самом нет разумности. В чересчур благодушный мир христианство вернулось в образе бродяги; в мир, сходящий с ума, оно возвращается в образе учителя логики".
Написанная в середине XIX века "Снежная Королева" была, пользуясь предложенной Честертоном терминологией, абсолютно францисканской (говорим как раз об этом в подкасте - о том, что для Андерсена понятия "добро" и "христианство" настолько неразделимы, что между ними не нужен даже глагол-связка - они просто стопроцентные синонимы). Появившийся на рубеже века ХХ "Ким" провозглашает идеалы томизма.
Наблюдения и примеры всегда даются мне лучше красивых выводов, поэтому не могу придумать, как правильно закруглить эту историю. Скажу лишь, что год назад, аккурат под новый 2022-й, подумывала перечитать дилогию Честертона - любила ее в юности, но много лет не возвращалась. И начать, конечно же, собиралась с "Франциска". Сейчас медленно, с мандельштамовскими "тяжестью и нежностью" перечитываю "Фому".
