– Что это? – Иван обреченно уронил ручку.
– Сырники! – Ласково и гордо сообщила Светочка, сдергивая салфетку и водружая тарелку на кипу исписанных листов.
– Не надо. – Запротестовал Иван с внутренним содроганием. – Я их… они… Послушайте, Светлана, всего два часа назад были пироги с этим, как его…
– С капустой, – подсказала библиотекарша. – Вкусные?
– Очень, – мрачно соврал Иван, вспоминая лицо дегустирующего оные пироги соседа Петровича, который заглядывал поклянчить денег.
– Ну вот видишь.
Иван не уловил, что именно ему надлежало увидеть, потому умолк и с тоской взирал на рыжевато-коричневую корочку плодов кулинарного искусства гражданки Гусевой.
– Прошло два часа, организм готов к приему пищи. У вас, писателей, высокие нагрузки, – снова сбиваясь на «вы», затараторила Светлана, – а сырники – это творог, яйца, сахар, мука, масло, кальций, витамины А, D, Е…
«Понеслась», – подумал Иван и отключился, погружаясь в воспоминания».
С Леной Измайловой, гостившей у родителей в доме по соседству на той же улице Есенина, он познакомился на местном «пятачке» у продуктовой лавки. Они одновременно подошли к бабе Вале, чья молочка по праву считалась лучшей в поселке. У бабы Вали не было отбоя от желающих купить молоко, сметану, творог и прочие вкусности-полезности – приходили прямо домой. Но иногда она надевала выходной платок, собирала большую корзину и шла на «пятачок», чтобы пообщаться с народом, послушать последние новости.
В тот раз в январе баба Валя надела цигейковую душегрею поверх пальто и пошла на «пятачок», несмотря на мороз. Поползли слухи, что к Васильчиковым приехал кто-то шибко важный, надо было срочно выяснить подробности. Распродала она все быстро – даже ноги в валенках остыть не успели, а про гостя Васильчиковых толком ничего не выяснила – данные были обрывочными и бестолковыми. Баба Валя уже засобиралась домой, когда двое городских одновременно протянули руки к последнему пакету творога, она даже напряглась – как бы не поругались. Но, слава богу, спокойные попались – смогли договориться. Творог тогда достался мужчине, а девушка, баба Валя даже не сразу признала, что это Ленка с Есенина, взяла кусок масла. Потом эти двое пошли в одну сторону, а баба Валя, прищурившись, смотрела им вслед – Ленка, ей богу, Ленка, ишь, лебедица какая.
Всю дорогу до улицы Есенина Нестеров пытался загладить неловкость неуклюжими попытками вести светскую беседу, но выходило не очень. Писать у него, очевидно, получалось лучше, чем говорить. У ворот своего дома Лена получила от смущенного попутчика свой пакет с маслом и приглашение зайти на творог. Он указал на дом Васильчиковых, и в ответ на ее удивленный взгляд поспешил представиться.
– Иван Нестеров. Я приехал навестить Толю. Вы знаете его?
Конечно, Лена знала Толю, все-таки родители были соседями. А то, что вежливый и немного неуклюжий Иван – известный писатель Нестеров она узнала вечером, когда мать вернулась от соседки – якобы это уже было точно и железобетонно. Но Лена не сильно этому поверила. И в гости не пошла, но не потому, что Нестеров там или не Нестеров, а потому, что на следующий день с утра родители укатили в Питер, а вечером приехали подруги Женя и Аня. В общем, следующие три дня не до того было. Хотя лицо Ивана, глаза и голос негромкий – нет-нет, да вспоминала с легким и странным каким-то сожалением.
К излету третьего дня они снова встретились. Иван и Толя возвращались с озера, где Толя приобщал гостя к прелестям подлёдной рыбалки. Возвращались продрогшими до костей с парой тощих обледенелых окуньков. Иван в больших валенках с резиновыми галошами брел молча, погруженный в свои мысли, как вдруг голос Толи вернул его в действительность.
– Твою мать! Лен, погоди. Тут водой надо. Я мигом.
Лена проводила подруг на электричку и в сумерках уже подходя к своему дому, обнаружила у ворот маленького Севку – правнука Трофимовны, что жила через три дома. Севка стоял на лавке, мычал и обливался слезами. Все дело в том, что у Измайловых на заборе висел почтовый ящик – самый обычный, железный, но он был самый красивый на улице – ярко-бирюзовый. Шестилетний Севка давно на него заглядывался и наконец не утерпел, тем более что прабабка ему строго-настрого наказала никакие железяки на морозе не облизывать. Ну как тут было устоять.
Пока Толя бегал за водой, Лена с Иваном успокаивали Севку, уговаривали не дергаться и потерпеть. Иван снял с Севки варежку и потрогал пальцы – совсем холодные.
– Терпи, парень.
Прибежал Толя с электрическим чайником. Севка дернулся и снова заревел от боли и страха.
– Тихо! – Гаркнул Толя и полил немножко ему на пальцы. – Тепленькая. Видишь?
– У-у-у! Ы-ы-ы…
Через минуту Лена бежала к дому Трофимовны, за ней с Севкой на руках неуклюже бежал Иван. Толя с чайником тоже сначала побежал, но потом засмеялся, махнул рукой и пошел к своему дому. Сдав спасенного Севку охающей Трофимовне, Лена с Иваном медленно пошли обратно – переглядывались и улыбались. Лена не знала, о чем нужно разговаривать с писателями, потому молчала. А Нестеров молчал, потому что его опять охватило смущение и косноязычие – ни тпру, ни ну… Но у самого дома нашел-таки в себе силы и, запинаясь на каждом слове, снова пригласил Лену на творог. Помявшись, она согласилась и пообещала прийти через час.
Старших Васильчиковых дома не было – ушли к друзьям на день рождения. Толя заварил свежий чай, налил две тарелки борща и, зябко дернув плечами, достал из шкафчика графин рябиновой настойки.
– По пять капель. – Сказал строго и наполнил маленькие рюмки. От настойки и борща внутри разлилось тягучее тепло. К приходу Лены Толя уже совсем клевал носом, потому извинился и ушел к себе. У Ивана, наоборот, вдруг прояснилось в голове, глаза заблестели, и в движениях появилась уверенность.
Нестеров обожал творог – со сметаной, сахаром, вареньем, сгущенкой. Для Лены он тогда сделал его с медом и грецкими орехами. Она сказала, что вкусно, ела и улыбалась. А вдохновленный Нестеров нес какую-то околесицу и, кажется, даже пытался читать стихи.
Продолжение следует…