Рисовать Таю было одно удовольствие, как и просто смотреть на неё, искать встречи с ней. В отличие от других заказчиков, её не хотелось приводить в пыльную, будто заброшенную квартиру. Где же ты теперь, Тая?
Публикуем рассказ Владимира Никитина «Этюд», в котором невесомая нежность и боль расставания переплетаются воедино.
Маленькая печаль красноречива,
великая — безмолвна.
Сенека
С Таей — так её звали — я работал в первый раз, но приспосабливаться к ней не потребовалось. Всё вышло скоро, резво, на одном дыхании; рука с кистью порхала, как трудолюбивая пчела. Сопротивление материала я оставил математикам — холст сам льнул к краскам. Лишь падающие на нос снежинки отвлекали, щекотали, вызывая смех Таи. И мы ненадолго прерывались, чтобы собраться, и продолжали дальше. Пушистый снег кружился и падал на её открытые острые плечи и трепетал на горячих губах. Тая выглядела старше своих лет — на мои семнадцать, и со стороны нас можно было принять за ровесников.
После она накинула на плечи бело-серый полушубок и, поправив плотный пучок волос, с лёгкой и живой улыбкой ребёнка, изучающего мир, посмотрела на картину. Тая ничего не сказала, лишь её брови умилённо взлетели вверх. Но я знал — она погрузилась в холст; исчезли и холод, спешивший взять над ней власть, и художник, что маялся подле неё.
На картине — балерина в снегу исполняла на пуантах фуэте. Снег вышел с синим отливом, немного сумрачный, будто с холодного кадра. Кожа девушки светилась — белоснежная и гладкая, как лёд. Фон разлетелся на цвета, закружился в боке и искрился, словно новогодний снег. Казалось, что быстрыми движениями балерина взбивает и перемешивает ожившие краски, а позади неё вспыхивают разноцветные гирлянды.
Едва заметный, почти прозрачный пар от дыхания девушки окутал картину дымкой. Казалось, что ледяной портрет потеплел.
***
Картину я отнёс домой. Я не имел привычки тут же отдавать заказчикам полотна; мне надо было почувствовать себя хозяином своего создания, ощутить, что есть вещь, появившаяся из пустоты, вещь, которая занимает место в моей квартире. Эту клетушку на чердаке некоторые восторженные заказчики называли мансардой. Более практичные покупатели, видя моё жилище, поступали умнее — они молча давали чуть больше, чем я просил. Самые мудрые избегали забирать картины у меня, чтобы не стесняться этой убогости, которую, кстати, сказать, я не чувствовал. Я держал окна открытыми, и в комнатах было так мало лишних вещей, что теснота не ощущалась. А главное, мне хватало места, чтобы есть, спать и писать картины. Гостей же я не водил, предпочитая встречаться и творить на улице.
У меня была небольшая тёмная гардеробная, куда я складывал портреты, предварительно обернув их в ткань. Даже если я знал, что заказчик подъедет через день-два, всё равно убирал холсты, чтобы их не видеть. Вешать или ставить у стены не решался: не хотел чувствовать, что в доме не один, и люди с картин словно бы нарушали мой покой.
Портрет Таи я нёс, держа на расстоянии — мне казалось неуместным прижимать полотно с её лицом к телу. В доме я принялся оборачивать холст и остановился. На меня смотрело её лицо, не скрытое пока материей. Ещё немного, и я больше его не увижу. В голову лезли неуютные мысли: как можно закрыть человеческие глаза, полные смысла и эмоций, словно монетами перед рекой Стикс? Погрузить во мрак и завязать сверху шнурок, лишив воздуха?
Нет, так не пойдёт. Я вынул картину и поставил у стены. Теперь она оказалась низко, слишком низко, у ног. Так меня тоже не устроило, и я решил повесить портрет на уровне глаз. Гвоздей я не нашёл, как и молотка, пришлось одолжить их у соседей. Когда всё было готово, я сделал пару шагов назад, чтобы полюбоваться работой. На полотне явственно не хватало света. Кожа девушки потемнела и состарилась, краски будто пожухли. В коридоре царил полумрак.
«Как здесь вообще можно что-то увидеть!» — взъелся я.
В люстре из четырёх ламп горела лишь одна. Я взял фонарь и осветил коридор. Тогда я заметил, как сильно запылено помещение, как стара и убога мебель. Свет обнажил все недостатки. Я посмотрел на портрет. Мне срочно нужно было позвонить.
Один из моих заказчиков занимался недвижимостью и как-то, увидев мои хоромы, предложил помощь. Но я отклонил бартер, полагая, что деньги лучше конвертируются в краски и холсты.
— Да, я. Слушай, мне нужна другая квартира, — с неожиданным для себя нажимом сказал я. — Ты предлагал… Нет, сам искать не могу, найми что-то приличное от моего имени — за мной не заржавеет. Только быстрее, здесь жить не хочу.
В ответ весело, но деловито задали пару вопросов.
— Нет, —отвечал я. — Убийства за это время здесь не случилось, и тараканы не завелись, так что сюда можно вселять, ведь лампочки я выкручу. Что, не понял? Неважно, по ценам будем смотреть, а сроки… На этой неделе должен въехать, до выходных! В общем, до встречи в моей новой квартире.
Я схватил куртку и выбежал на улицу, а потом долго шлялся по оледеневшим набережным, пока вконец не продрог. Фонари у тёмной загадочной реки сопровождали меня, словно почётный караул.
Тая позвонила чуть раньше срока, и спросила, удобно ли мне встретиться. Я ответил, что мне пришлось доделать пару штрихов и надо подождать до выходных. Хотелось принять её в уютном доме, напоить чаем, пока она будет рассматривать портрет.
— Нестрашно, — мягко ответила девушка. — Я сейчас на этой же набережной, мне надо куда-то деть часа два. Думала, ты тут часто бываешь, может, и сегодня пишешь…
— Да! — соврал я. — Как раз выхожу, мне нужен пейзаж.
Я понёсся на встречу, стараясь успеть как можно раньше.
Встретились мы у реки, как будто не расставались. Тая интересовалась моей работой, спрашивала о картинах, жанрах, цвете и рисунке. Я шёл рядом и отвечал, прекрасно понимая, что ей просто удобно быть рядом со мной и думать о чём-то своём; я не отвлекаю её от жизни, которая творилась у неё внутри. Но вот она о чём-то снова спросила, а я ответил гордо:
— Нет рассудительных людей в семнадцать лет!
Тая промолчала. И так и не поинтересовалась, как я собирался писать пейзаж без красок и холста; и я был благодарен ей за это.
***
В конце недели мне позвонил знакомый и сказал, что можно осмотреть квартиру. Я тут же выехал по адресу, взяв этюдник, холсты и палитру. Я не хотел рассматривать и взвешивать варианты, зная, что останусь там. Вещи решил вывезти потом, благо квартира была оплачена до конца месяца.
Знакомый встретил меня у дома, светясь улыбкой и прищёлкивая пальцами. Судя по его виду, вопрос решился должным образом.
Квартира мне понравилась. Яркий свет щедро горел в каждой комнате, ничего не скрывая — ни скромное, но аккуратное убранство, ни новые стены без пыли, тлена, груза прожитых лет и чужих историй. Потолки и обои были светлыми и чистыми.
Я сделал две вещи, которые сразу выдали, что я остаюсь, упустив торг. Во-первых, я снял ботинки при входе. Во-вторых, сразу пристроил картину в самом светлом месте.
— Кто она? —капризно спросил знакомый.
— Да… — я замялся, словно запамятовав имя. —Заказчица.
— Я думал, родственница или ещё что. Ты вроде раньше никогда не вешал картины.
— Знаю, —перебил я. — Не хотелось никуда убирать.
— Да ладно, скажи просто, что нравится ей любоваться, — он улыбнулся.
Потом долго смотрел на картину.
— Она тебя не смущает в твоём доме?
— Нет.
— Продай лучше портрет на аукционе, что она тебе даст за собственное изображение? И кто увидит картину, которая повиснет мёртвым грузом у неё дома? Скажешь, что не вышло, что надо ещё раз написать. Соседи квартиру залили, холст испортили, оттого и переехал.
Я посмотрел на него с лёгким недоумением и завистью. Он говорил о вещах, которые я редко примечал: соседи, потоп, аукцион… А он в них разбирался так же легко, как я в оттенках. Я хотел было ответить, но меня отвлёк звонок. Номер был её.
— Да, привет. Сегодня устроит. Сможешь заехать? Да, около набережной, — я назвал дом.
Я внёс плату за два месяца вперёд и выпроводил знакомого из квартиры — мне хотелось встретить девушку по-хозяйски.
Тая вошла с холода, пахнущая морозом и свежестью, с белоснежными снежинками в волосах; сходу скинула высокие ботфорты и впорхнула в комнату, где висела картина.
Она разглядывала её какое-то время одна, а потом попросила дать ей портрет. Я аккуратно снял его. Тая отошла к окну, сказала, что хочет оценить, как играют краски при солнечном свете. Я не мешал, только крикнул, чтобы дома хранила подальше от естественного освещения.
Девушка вышла с лёгкой улыбкой.
— Покажи мне другие зимние картины, — тихо попросила она.
Я кивнул. И пожалел, что у меня на руках только один пейзаж, который я писал для себя, не по заказу. А значит, она не заметит большой разницы и не поймёт, насколько её портрет отличается от того, что я делал для других. Я хотел достать холст из ткани, но Тая попросилась сама. Она взяла у меня нож и быстрым движением, слишком быстрым, с нетерпением взрезала ткань — лезвие соскочило и поранило руку. Это была всего лишь царапина, но кровь стоило остановить, а порез — обработать. Девушка же стояла неподвижно и с любопытством изучала набухшие красные капли.
— Пойдём, нужно промыть. В ванную, — торопил я.
— Ладно, —неуверенно говорила девушка.
Я открыл синий кран, но Тая отдёрнула руку, сказав, что ей холодно.
— Так и надо, лучше останавливает кровь. Ты как будто никогда не резалась.
— Никогда. Она такая яркая, алая.
— Ну а в больнице разве не брали кровь?
— Не была там никогда. Там же вроде лечат от болезней?
— Ну да, тех, кто болеет.
— А я всегда здорова...
— Как такое бывает?
— Везло, наверное, а может, оберегали.
«Кто?!» — чуть было не крикнул я, но посмотрев на неё, понял нелепость вопроса.
Я промыл ей рану и перевязал бинтом.
Она только и сказала:
— Главное, не ногу порезала.
Я согласился, что это главное. Что я мог ещё сказать?
— Чай? —предложил напоследок.
— Нет, я опаздываю на занятие.
Я не знал, как стоит поступать в таком случае, надо ли проводить до улицы или метро, а может, и до дома.
Поколебавшись, я сказал без конкретики:
— Давай я тебя провожу немного.
— Не надо, спасибо. Мне только вниз спуститься, а дальше довезут.
В лифте она стояла и озиралась по сторонам, как будто первый раз видела самую обычную кабину, облепленную предупреждениями о пожаре. Двери сходились; на Таю легла тень. Она успела сказать: «Пока-пока» и уехала. На закрытых дверях лифта висели портреты, вернее сказать, фотороботы каких-то людей. Не читая текст, я ушёл в квартиру и подбежал к окну. Я прильнул к нему, с облегчением приложив разгорячённый лоб к стеклу. Оно хрустнуло, словно было изо льда, и затуманилось.
Я принялся яростно тереть стекло и чуть было не упустил, как Тая открыла дверцу блестящей машины и упорхнула.
***
Прошла неделя. Я жил, как прежде: гулял, писал картины и брал заказы. Первые дни я работал только на набережной, рассчитывая встретить Таю на прогулке. Но успевал промёрзнуть, а её всё не было. Потом переместился в городской сад. Там было полно гуляющих, среди которых я нередко находил новых заказчиков.
Как-то раз я работал с этюдником в саду. Набережную покрывал снег, но лёд ещё не сковал реку, и навигация не прекратилась. Я довольно быстро закончил набросок и заскучал. Доводить до ума мне не хотелось, хотелось поймать новый сюжет. Внимание привлекла старая женщина, сидящая у стены замка. Она была тепло одета во всё вязаное.
Странно, но эти вещи не старили её, а скорее молодили; кроме того, было видно, как ей комфортно и тепло в них. Её руки находились в постоянном движении, она вязала, а перед ней на помосте лежали готовые изделия.
Я улыбнулся и, сменив лист, приступил к работе. Она заметила, что мои пальцы запорхали вслед её, словно соревнуясь, но ничего не сказала. А потом неожиданно для своего возраста подмигнула, показав на вязаный кошелёк, который продавала. И я понял — она благодарит меня за увеличение спроса после написанной картины.
Этот жест я решил сохранить на полотне. Оставалось определить, что будет на фоне. Обычные гуляки меня не устраивали, мне хотелось увидеть второй, менее очевидный сюжет. К старушке подошла семья — муж и жена с маленьким ребёнком, который только-только осваивался на двух ногах. Они быстро выбрали и купили женский шарф и детские варежки на резинке. Мужчина, оплатив покупку, сразу отдал подарок дочке. Мама продела варежки через рукава куртки, чтобы они не терялись. Теперь их можно было снять только с верхней одеждой. Семья пошла дальше, и муж с женой остановились около треноги бородатого художника. Они смотрели, как тот пишет шарж, и улыбались.
Девочка успела отбежать на пару шагов к белой, похожей на скакуна долговязой и тощей гончей, пробовавшей на вкус снег. Псина почти сливалась с пейзажем и невозмутимо жевала, когда радостная девочка стала её гладить. Собака отвлеклась и понюхала новые варежки. Она сняла одну зубами и принялась заглатывать. Варежка исчезла в пасти, дальше была резинка.
Сложно сказать, кто был больше удивлён, ребёнок или пёс, но у гончей вытянулась и без того длинная морда, а девочка, почти оказавшаяся в пасти, лишь улыбалась. Я не успел сделать и пары шагов, как рядом оказался глава семейства.
То, что случилось дальше, вызвало смех у окружающих. Отец стал тянуть ребёнка на себя, но собака не отпускала резинку. Они больше минуты соревновались в перетягивании, пока подоспевшая мама не скинула с дочки куртку. Растерянная собака, поджав уши, убежала переваривать явно несъедобную вещь. За ней гнался мужчина, чтобы отобрать хотя бы верхнюю одежду.
Годится, решил я и вернулся к эскизу. Уходить не хотелось. Воздух был свеж и прозрачен в лучах зимнего солнца. Я жмурился под этими лучами, когда мне нежно закрыли глаза мягкими ладонями. Странно, я совершенно не сомневался, кто это, и оказался прав.
— Привет, —сказала Тая, когда я повернулся. — Я давно тут. Наблюдала за тобой, не хотела мешать. А потом, как и все, смеялась от души… — и показала на незадачливого мужчину, соревнующегося с гончей.
— Я думал, сколько всего слилось, чтобы эта картинка стала возможной, — ответил я. — Двое встретились, у них появлялся ребёнок. Женщина прожила большую жизнь и под старость осталась без работы; теперь вяжет на продажу. А ведь где-то ещё бродит хозяин этой гончей, которую взял ещё щенком.
Тая посмотрела вдаль, мимо меня.
— Ты куда сейчас? —спросил я.
— К причалу.
— Пойдём, я на сегодня закончил, вместе с тобой краски куплю.
Мы шли по дороге, устланной белоснежным снегом, и думали каждый о своём. Первой молчание нарушила Тая.
— А помнишь, — начала она. — как мы познакомились? Это было именно здесь. Ты рисовал пейзаж. Я проходила мимо и невольно засмотрелась. А ты спросил, интересует ли меня портрет? И я сказала «да».
— Помню.
— А я тебя никогда не видела на холме, хотя не раз там гуляла. Конечно, там хватает прощелыг, но, кажется, легко… — она подбирала слова, — найти клиентов.
— Я не пишу на холме. В таких местах надо уметь толкаться, а я не умею.
На крыльцо вышел швейцар и махнул рукой дежурившему таксисту.
— Слушай! – оживилась Тая. — В честь праздника здесь пройдёт торжественный вечер с бальными танцами и концертом. Там будет много разных известных людей. Я точно знаю, что придут директора картинных галерей, организаторы выставок. Мне дали несколько пригласительных, возьми один! Обязательно приходи!
— Ты будешь?
— Конечно, я там выступаю.
Мы подошли к набережной, где стояли пришвартованные теплоходы и катера.
— Мне пора, —сообщила Тая. — Поплыву смотреть салют.
Я кивнул. А потом, словно раздумывая, сказал:
— Может, тоже купить билетик? Никогда не видел салют с реки.
Тая согласилась:
— Обязательно. Очень красочно, тебе понравится.
— Ты на каком теплоходе?
Она покачала головой.
— Я на катере, пока!
И упорхнула, по ступеням спустившись на пристань. Я мог перегнуться через мост и увидеть, к кому она садится и кто ей помогает вступить на палубу. Вот только какой в этом смысл?
Я достал пригласительный. Оставалось всего два дня, пролетевших, как одно мгновение.
Всего за двое суток я дописал картину, которую начал в саду. Добавил ещё один план, и теперь на полотне были и собака с ребёнком, и старушка, вязавшая варежки, и девушка в белом, закрывающая парню глаза. Для этого она тянулась на носочках, чтобы быть выше. Не знаю, почему, но так она стала похожа на ангела, и я дописал крылья. А потом, чтобы заполнить пустоту и придать динамики и драматизма, я показал сход лавины, которая, возможно, накроет всех героев, стоявших как бы в низине. Слегка затемнил, и получилось, словно снег взорвался и его разносит во все стороны, и вот-вот он поглотит всё, что попадётся ему на пути. Но, заполнив пустоту, я невольно перетянул внимание на этот сценарий. Так не пойдёт, решил я, но пришлось отложить работу. Была глубокая ночь, а впереди — праздник, на который меня пригласила Тая.
***
В тот день шёл дождь. Холодный и резкий, он косо лил без остановки. Несколько часов до выхода я стоял около окна, время от времени поглядывая на часы. Когда пришло время, я с облегчением выбежал на улицу.
По набережной быстрым шагом добрался до сада, перед воротами в который каждую минуту останавливались машины, высаживая нарядных людей. Они улыбались, притягивая вспышки фотокамер. В самом саду гуляющих не было — крупные капли бились о потрескавшиеся лица статуй и будоражили пруд. Швейцар на крыльце дворца не заметил меня, и я с облегчением выдохнул.
Среди гостей в фойе, где проходил фуршет, её не оказалось. Я попросил показать мне сцену, на которой ожидалось представление, и меня направили на второй этаж. Я увидел Таю со спины — на ней была шифоновая «шопеновская» туника, к которой крепились два бело-розовых крыла. Девушка внимала хореографу, и только её правая рука незаметно поглаживала тугую шнуровку корсета в месте, откуда росли крылья. Я понял, что ей просто щекотно.
Я встал позади, как часовой, не зная, куда дальше идти. Постановщик мотнул головой и отошёл в сторону к другим ряженым участникам. Услышав дыхание, она с улыбкой обернулась:
— Молодец, что пришёл. Как раз вовремя. Давай я тебя познакомлю…
— Подожди. Может, позже?
— Ладно, после концерта. Пока я тебе покажу дворец, я тут уже освоилась. Начнём с ямы.
— С чего?!
— С оркестровой! Сегодня туда можно попасть прямо из зала, по ступеням. Идём!
Мы отошли в самый конец полутёмного помещения.
— Осторожно, не упади, лестница начинается. Вон, видишь, здесь во время концерта располагается оркестр. Но пока никого нет.
Яма была пуста, разве что у каждого стула одиноко стояли музыкальные инструменты.
— Пойдём, — звала она. — Внизу такая акустика…
Но спуститься по ступеням мы не успели, да и акустика не потребовалась — грохот оглушил нас.
От него мы одновременно присели, а Тая схватилась за уши. Следом раздалась очередь выстрелов. А потом мы услышали крики, пугающие больше взрыва, и помещение пришло в движение. В нашу сторону неслись перепуганные гости. А позади у входа виднелись какие-то люди в чёрном, словно злодеи из комикса. Я увидел, как Тая тянется на носках, пытаясь рассмотреть, что происходит за моей спиной, тянется, как балерина. Меня ужалила внезапная боль.
Я выбросил руки вперёд и оттолкнул Таю. Она упала в яму, и я спрыгнул вслед за ней. В полутёмном углу девушка лежала на полу, подтянув к себе вывернутую ногу, и легонько постанывала, морщась от боли.
— Вывихов у тебя тоже раньше не было? — попытался пошутить я. Рану от выстрела жгло, но я молчал, чтобы не напугать девушку.
Она замотала головой.
Сверху слышались отрывистые слова — команды или приказы; выстрелов и криков не было, только быстрые шаги.
— Они поднимаются выше на этажи. Там те, с кем я собиралась тебя знакомить, — грустно улыбнулась Тая. — Что будем делать, когда уйдут? Я не хочу навсегда остаться в яме.
Безопаснее всего казалось просто отсидеться. Но здание могло взлететь на воздух или обрушиться — и любая плита весьма иронично похоронила бы нас вместе.
Я огляделся. Выхода через подсобные помещения не было. Вероятно, яма, как платформа, опускалась ещё ниже, но то, что приводило её в действие, находилось не здесь. Оставались только ступени.
— Надо выбираться, тихо идти на выход.
— Так просто… — с сомнением произнесла она.
— Если он будет перекрыт, спустимся со второго этажа, по пожарной лестнице.
Тая попробовала встать и снова скривилась от боли.
— Сильно болит?
Она виновато улыбнулась, мол, не с чем сравнивать.
— Я спущу тебя вниз, обещаю.
Девушка кивнула.
— Я умею падать, а ты будешь моим партнёром.
— Кем? —вздрогнул я от волнения.
— Тем, кто ловит в танце, — пояснила она.
— Идём...
Мы поднимались по широким ступеням, и плотный ковёр приглушал звук шагов. Наверху не осталось никого, кто бы держался на ногах — все неподвижно лежали. Возможно, от страха или оцепенения, а вглядываться я не хотел. Когда Тая поднялась, я повел её за собой, не давая осмотреться. Наше счастье, что мы не дошли до входа в гостиницу — взрывная волна сбила нас с ног, и дальше по мостовой зашлёпали выстрелы.
Вход простреливался. Пригнувшись, мы медленно стали пробираться к окну. Передо мной колыхались бледно-розовые крылья, и я еле сдерживал неуместную улыбку. Окно было большим; я торопился, хотел беззвучно приоткрыть его, но дело не шло. Шаги то затихали, то снова раздавались прямо над головой, и казалось, вот-вот, и люди в чёрном спустятся к нам.
Я собрался и со всей силой нажал на раму — та поддалась и с долгим неприятным скрипом распахнулась. Свежий ветер ворвался в помещение, и капли дождя забили по карнизу и лицу.
Шаги на этаже выше замерли; сквозняк нельзя было не заметить. Я полез первый; свесившись на руках, вытянулся, насколько хватало роста, и спрыгнул.
Приземлился на ноги, еле удержав равновесие. Ступни гудели. Высота не была большой, но с больной ногой Тая сама бы не слезла.
Она смотрела на меня, не двигаясь с места.
— Давай, не бойся — я ловлю. Свесься на руках, и я тебя схвачу.
Она медлила, думая, как лучше спуститься. И тогда случились несколько взрывов подряд, и даже на улице почувствовался запах извести и гари; следом сразу же затрещали очереди —короткие, повторяющиеся раз за разом.
А потом громыхнуло ещё сильнее, и выстрелы зазвучали на улице. «Штурм», — решил я.
— Быстрее! —крикнул я. — Быстрее!
Тая более не ждала: вылезла в окно, чтобы свеситься, и тут её тело вздрогнуло, перья разлетелись в разные стороны, а на спине быстро расползлось красное пятно. Пуля, взявшаяся невесть откуда, клюнула сзади, легко пробив костюм. Девушка падала мне в руки, и я еле смог схватить её и удержать, пока она не ударилась о мостовую.
Я нес её на руках, боясь только одного: что не хватит сил, что мышцы, вконец отяжелев, онемеют. На площади меня остановили врачи и без слов затолкали в скорую. По городу мы неслись с сиреной; Тая тихо лежала и чуть улыбалась. И это было самое лучшее, что случилось в тот вечер. Нелепые крылья, возможно, спасли ей жизнь.
В приёмной клиники девушку переложили на каталку. Меня отсекли от неё, и я увидел лишь захлопнутые двери, за которые Таю увезли на операцию.
Доктор велел мне не ждать — к ней пустят только родственников. Сказал, что, возможно, я смогу её навестить спустя день-два после операции, если всё будет хорошо. Я понял, что спорить бесполезно; сейчас ей нужно только лечение. Мою «царапину» перевязали прямо в коридоре, на ходу — помощь была нужны другим, более тяжелым.
Ни через день, ни через два к девушке меня не пустили. Операция прошла успешно, но пока с Таей работали психологи, о визитах можно было забыть.
Как-то раз ближе к ночи мне позвонили. Это была она. Сказала, что приходить пока не стоит, что с ней всё хорошо, пуля вошла неглубоко, ранение лёгкое, другим повезло меньше…
— Но спина, спина не болит? — перебил я.
— Не очень, чуть ноет. Наверное, я скоро уеду на какое-то время, родители говорят, надо пожить в другом месте, в одной тихой стране, у нас там дом.
— Куда? — почти крикнул я.
В трубке затрещало.
— Далеко, —ответила она.
— Но ведь всё кончено! Всё завершилось! — не до конца понимая, что именно я имею в виду, крикнул я.
Тая помолчала.
— Тех, кто был в отеле, всех взяли. Но отец сказал, что у них были сообщники. Они ещё здесь и ходят по улицам. Я позвоню тебе, если смогу. Просто хотела попрощаться и пожелать удачи.
В трубке опять затрещало, и я остался наедине с частыми гудками.
Таю я не послушался. Потерпел два дня, а потом нагрянул в больницу.
Но было слишком поздно — её перевели на лечение в другую клинику для восстановления. Куда, говорить не стали. А узнав мою фамилию, попросили подождать. Вынесли папку, которую мне поручили передать.
Когда в саду я достал холст, слёзы невольно навернулись на глаза. Та самая картина. Тая возвращала мне свой портрет. Я сел на ступеньках дворца около полуразрушенной скульптуры и поднял голову.
Около причала швартовался теплоход; чуть поодаль бородатый художник писал картину зимнего порта. Рядом по-прежнему элегантная старушка продавала вязаные изделия.
У меня дрожали руки. Я подошёл к ней, чтобы купить тёплые варежки и согреться хотя бы так.
Что мне ещё оставалось делать?
Редактор Никита Барков
Другая современная литература: chtivo.spb.ru
