Сутулая мелкокостная фигура плешивого мужичонки с постылым бугристым затылком возникла перед глазами Лизы неожиданно и страшно. Он медленно шел, вернее даже не шел - плыл, загребая ногами, как ластами пушистый снег, куда-то прочь, а Лиза стояла среди сугробов, выросших чуть ее по пояс, стояла совершенно одна, босая, в белой ситцевой рубахе, отделанной тонким кружевом - своей любимой ночнушке. У нее совершенно застыли ноги и голова - ледяной ветер шевелил распущенные волосы, и пряди тоже оледенели, было ощущение, что они стучат сосульками по ее голым плечам.
- Господи. Наверное. если сейчас лечь в сугроб - будет теплее. Снег, как одеяло, пухлый такой, теплый, согреет, укроет от этого ветра жуткого, спрячет.
Лиза на мгновение удивилась своим мыслям, потом встала на колени, сунула уже не подчиняющиеся ей руки в белое покрывало и почувствовала тепло, легкое, нежное, успокаивающее. Она бы и легла под него, закуталась в эту перину, но человек вдруг повернулся и пошел назад, прямо на нее, глухо тупая по тропинке тяжелыми ногами. Лиза хотела было вскочить, но снег держал ее мертвой хваткой, не отпускал, и его снежинки превратились в миллионы тягучих нитей, опутали ее тело мертвой паутиной, спеленали в кокон, распластали по земле. Свежий, хрусткий, хвойный аромат утихшей пурги вдруг сменился вонью горящей кожи и волос, эта вонь забиралась в нос и рот, пропитывала каждую клеточку и волосинку, становилась нестерпимой. Лиза хотела было заорать, но лишь хрипела, била руками и ногами, безуспешно стараясь скинуть с себя липкую белую паутину, но ничего не получалось…
- Что? Что, тварь, прилипла? То-то, гадина, лежи теперь тут, как блоха раздавленная, а я буду тебя на куски делить. Ты же уже трех мужиков себе нарыла? А? Вот каждому по куску и достанется. Всем по честному нарежу, как колбасу. И себя не обделю,
Борис вращал выпученными неживыми глазами и тянул из-под своей вонючей хламиды что-то страшное - то ли серп, то ли меч. то ли мясной нож. Но это что-то запуталось в грязных складках, и он никак не мог справиться. Лиза закрыла глаза в ожидании острой боли, но вдруг ощутила на своем помертвевшем лице холодное прикосновение, тычок -как будто кто-то с силой торкнул ее ледяным пальцем, не спи, мол. Она открыла глаза, стараясь смотреть мимо окончательно озверевшего Бориса, глянула на небо и увидела луну.
- Смотри. Там - слева. Быстро
Если бы Лизе кто-то сказал раньше, что она будет разговаривать с луной, она бы точно посоветовала этому дураку обратиться к доктору, а сейчас - вот, пожалуйста. Она еще раз осторожно подняла глаза к небу, но там луны уже не было. Там, как будто проявляясь, как фотопленка в проявителе, сквозь ночную завесу уже поредевших облаков, на нее смотрела Марфа. Она показывала глазами на крошечный темный кустик, каким-то образом не засыпанный снегом, а в нем что-то поблескивало. Это была пика! Небольшая, остро заточенная, опасная, она лежала на расстоянии вытянутой руки, как будто ее нарочно подложили - хватай и бей. И Лиза, вдруг разом освободившись от ослабевших пут, одним рывком бросила тело в сторону, схватила пику, с удовольствием ощутив, как плотно и тяжело она легла в ее ладонь, и, выпрямившись, с диковатым звериным криком вбила острие в глаз бывшему мужу.
Ее отшвырнуло прочь и бросило спиной на мерзлый ствол сломанного дерева, да так. что она на мгновение потеряла зрение. Но уже через секунду пришла в себя и с удовольствием и садистским наслаждением смотрела, как захлебывается чем-то скользким и зеленым ее Боренька. И как постепенно тает, превращаясь в дымную, черную вонючую лужу его мерзкое тело.
… Лиза проснулась вся мокрая от ледяного пота. Страшная морда Бориса, с выпученным правым глазом, с оскаленными зубами еще стояла у нее перед глазами, болтала высунутым языком, но постепенно таяла, исчезая. В незнакомой комнате было полутемно и прохладно, она уже выстыла к утру, ночью им с Димкой было не до печки. Рядом с ней уже остыла постель, Никодим встал, похоже, давно, а вот ее будить не стал, пожалел. Ежась от почти болезненного чувства полной свободы и лязгая зубами от холода, Лиза закуталась в одеяло, спустила ноги на домотканный коврик, босиком, путаясь, подбежала к печке, открыла ее еще чудом тлеющее нутро, побросала хворост, подложила пару чурбачков. Потом, дрожа, как овечий хвост, натянула на себя все, что могла натянуть, затопила печь как следует, прислонилась к ее теплеющему бочку спиной, замерла, тая от удовольствия.
- Он больше, не придет, сука. Никогда!
Сама удивившись своей наглости, она в жизни не говорила таких слов даже в уме, Лиза посмотрела на себя в зеркало, погрозила пальцем своему отражению и сообщила ему радостно.
- Сейчас блинов напеку, пожалуй. По - быстрому. А потом ко мне побежим, дела сделаем.
Мысль о том, что она теперь не одна, что они вместе с этим добрым, славным, чудаковатым медведем с непонятной судьбой вдруг так согрела ее, доставила ей такое наслаждение, что она хихикнула, как дура, весело загремела сковородками, вскочила на табуретку. чтобы достать с полки муку, пошарила рукой за божницей в поисках спичек и…замерла, уставившись на фотографию, попавшую ей в руки.
Фотография была старая, помятая, но цветная, сделанная поляроидом, очень давно - вечность тому назад. С нее смотрел он - Димка. Его так звали. ее единственную, горькую, больную, несостоявшуюся любовь. Ее боль и смерть, ее убитую лекарствами память, ее, превращенную в труху, жизнь. Он, чуть сощурив серые, насмешливые глаза, улыбался ей с фото. Откидывая назад красивой тонкой ладонью шелковую волну волос.
Вся задеревенев, Лиза постояла, чувствуя, как она медленно умирает заживо, положила фотографию, натянула полушубок и платок, вышла из дома и медленно пошла прочь. Она знала, что больше Никодим для нее не существует.
