Один из новых авторов @wargonzo, художник-любитель и военкор с логичным позывным «Маляр» продолжает свои путешествия по новым территориям России.
Вспоминаю этот липкий период - липкие дни, липкие мыслишки. Херсон пока что наш, совсем скоро перестанет. Только и разговоров о том, что там в Херсоне. А мне на душе так липко, что и думать не хочется о происходящем на правом берегу. Там покрыто все мороком человеческого смятения - тягучего, как подплавленный гудрон. Днепр со своею вечною драмой - сам по себе, я отдельно. Больно отождествляться. Я прилип к другим направлениям. Липкое Приазовье, Уазовье, Заазовье, мои пути здесь вдоль и поперек.
… Длинные языки лиманов, полуасфальтированные дороги, расковырянные беспощадно-металлическими гусеницами то ли танков, то ли других умертвляющих всё под собою комбайнов.
Моя песочная «Нива», нанятая в проводники, цикаво - как тут, наверное, говорят - подпрыгивает на ухабах - как совершенно точно сказали бы в моей забайкальской глубинке. В унисон балалаечному внедорожнику на заднем, изрядно захламленном сидении, монотонно дребезжит фанерно-песчаный мольберт. Он густо и многослойно покрыт разводами иссяня-студенческой бормотухи, едко впитавшейся в его не избалованную уходом и лаской поверхность. Красное пока еще вызывает улыбку и ностальгию по бесстыдным пленэрам эпохи моей учёбы на худграфе.
Поскольку нынче в моде всё больше аббревиатуры, а на слуху постоянно всякие там БМП, БТР, БМД, МТЛБ - то я, дабы быть созвучным текущей мимо (или сквозь?) меня истории называю постоянного моего фронтового попутчика - БММ. Боевой мольберт Маляра. Маляр - это мой позывной. Без позывного в этих краях никак.
Липкое настроение - нет, не по-летнему липкое, - масляное, скорее от густоты переживаний последних месяцев, чем от жары и южно-морского пота. От этой липкости не искупаться, её не смыть в бессчисленно-приазовских ставках. Уже холодно и ртуть вод кажется пресной, но на вкус отдает подтухшей солониной, и вкус этот снова липок…
Так вот настроение по дороге в ново-российский город с абсолютно не курортным названием Бердянск отнюдь не располагало к сюжетным зарисовкам. Бездвижный морок, как раньше море, обманывал взгляд, занудно требовавший медитативного созерцания и концентрации на пейзажах или (уж в совсем крайнем случае) натюрмортах.
Если вы успели ознакомиться с моими тягуче-импрессионистическими зарисовками из путешествия по Мелитополю и Энергодару, то наверняка обратили внимание на мою особую, дышащую зайбакальским шаманизмом манеру наблюдать. Не буду изменять себе и отдамся ей в полной мере, не ограничивая себя попытками описывать привычный читательскому брюху военный движняк. Тем более из движняка в очередной серии моего приазовского передвижничества случился разве что по-кавказски горячий шмон на блокпосту, расположенном прямо на въезде Новоногайск. Именно так называли Бердянск изначально, так сказать, на городской его заре - когда это портовое местечко, заселенное ногайцами (что совершенно очевидно следует из его исторического именования) лет пятьсот назад начало приобретать вид солидного и даже торгового объекта, а не просто рыбацкой деревни, живущей за счет ловли в сероводородной воде мелких азовских бычков.
Мужчины, дежурившие на воротах в город - да, с появлением в моей жизни большого количества блокпостов, я подумал о том, что понятие «ворота в город», оставленное где-то в средневековых летописях, снова имеет полное право вернуться в наш повседневно-речевой оборот и я вполне готов оказаться тем, кто ему это право предоставит - так вот мужчины, оборонявшие ворота в город Новоногайск, обладали весьма впечатляющими и если уж не высеченными из скал, то однозначно суровыми размерами. Их горские торсы были, как водится в этих краях, надёжно защищены композитными латами, настолько показательно и плотно прилегающими к мышцам, что сама идея увидеть их в обычной человеческой одежде не помышлялась возможной. Настолько сросшимися со своими доспехами выглядело их, на первый взгляд, чуждое этим липким землям племя.
Колюче-журчащая речь и зелёно-сине-красные патчи на шлемах в купе с шевронами той же цветовой гаммы на мульткамово-пыльном камуфляже - выдавали в них выходцев из Дагестана. Я в очередной раз отметил - что да, немало подразделений Росгвардии, расквартированных на русском Кавказе, сегодня перемещены охранять ворота в наши новые города. Решение это не лишено определенной внутренней или, если хотите, военной логики. Я хоть и не специалист, но вполне ярко ощутил на себе - что даже лояльному к выходкам собственной Империи гражданину, являющемуся глубинным и абсолютно паспортным ее представителем, нелегко продраться, через эти горские кордоны. Если они непреступны и с трудом продираемы для не преступных своих, то что уж говорить о чужих, не владеющих спецификой общения с наследниками легионерских торсов, ушитых в броню.
Итак, подвергшись отнюдь не поверхностному досмотру - пришлось убедительно доказать, что тюбики мои действительно напичканы краской, а не космической едой, взрывчаткой или наркотиками - я, не без уважения к дагестанскому педантизму, двинулся на своей липкой «Ниве» прочь от легионерской заставы вглубь города. Усердно приближаясь к забронированному в каком-то прибрежном пансионате номеру, я тем не менее не оставлял мысли об исторической относительности их легионерства. Ведь летописная ирония, овеивающая отныне Бердянск, заключается в том, что некогда принадлежавший именно ногайцам (Новоногайск, напоминаю) и уже далеко позже ставший украинским город - теперь как будто снова превратился в их новое ногайское пристанище.
В силу различных эпохальных перипетий, вдаваться в которые сейчас отнюдь не моя пленэрная задача, ногайский народ сегодня в большинстве своем проживает именно на территории современного Дагестана. Так что вполне возможно, для кого-то из досматривавших меня росгвардецев - боевая командировка в это портовое и липкое местечко оказалась историческим возвращением в природное лоно своих ногайских предков. Может быть именно поэтому с таким почти опричным пристрастием, с такой первобытной ревностью они оберегают ворота в него. Кто знает, насколько далеко в прошлое помнит их густо текущая в закаленных туловищах ногайская кровь?
Пансионат, где я снял комнату - и да, мне сейчас хочется выражаться немного на серебряно-советский манер, пускай это звучит как-то по-бунински, но зато значительно живописнее, чем «номер в отеле» - расположен на косе, коими обильно изрезано несчастное и лишенное хоть какой-нибудь мало-мальски серьёзной глубины Азовское море. То ли от десятков этих ножевых ранений оно истощилось, то ли изначально было задумано природой оставаться карликовым, но факт остаётся фактом - несмотря на освежающую предзимнюю погоду, в который раз ловлю себя на мысли - смотреть на эту вечно мутноватую азовскую пучину неизменно душно.
Посейдонского простора, в коем инстинктивно нуждается натура путника, избравшего своим жизненным путем живопись - здесь как будто не найти. Хотя и воды, как положено уходят за горизонт, и волны, бывает, вскипают высоченные, но мозг отказывается воспринимать все эти не по-настоящему океанические габариты - то ли из-за картографических предубеждений, благодаря которым Азов навсегда отложился в школьной памяти бисерным пятнышком на глобусе, то ли из-за профессионального чутья, научившегося прозревать действительные масштабы предметов, даже если они уходят далеко за пределы осязаемых человеческим зрением окоёмов.
Впрочем, возможно именно в этом и заключается карликовая притягательность Азовского моря, ведь на фоне любых других морей оно отныне обречено привлекать мировое без преувеличения внимание, ведь прирождённая его игрушечность в сочетании с развернувшимися здесь трагедиями заметна теперь со всех уголков шара земного, откуда самый что ни на есть разношёрстный люд пристально, а иногда с неподдельным ужасом, всматривается в нашу с вами военную операцию по восстановлению эмпирической справедливости.
Итак, я дребезжу на арендованной «Ниве» к пансионату, расположенному на берегу мини-моря, рассматривая по дороге мини-город с его мини-домами. Обычные хрущёвые пятиэтажки выглядят на фоне повсеместного частного сектора чуть ли не муравейниками московских спальных кварталов, а девятиэтажные панельки в бердянском масштабе и вовсе кажутся мегаполисными небоск рёбами. Если проводить морские аналогии, которые не смотря на всю немощь прилегающего и солёного водоёма, тем не менее напрашиваются сами собой, то габариты здешнего жилья в сравнении со средне-статическими российскими акулами, конечно, приближаются к барабульке.
Ничего обидного, впрочем, я, как Маляр, в этом не усматриваю, даже напротив. С непоколебимым творческим интересом всматриваюсь в деревянные двери обшарпанных парадных, вдавленных в крепкие с толстыми стенами центральные дома - очевидно еще дореволюционной постройки. Они очень даже калорийны и импрессионистичны сами по себе без всяких там художественных призм и преувеличений. Отслаивающиеся штукатурка и панцирь красок придают им фантастическую узорчатость и немного животный объём - как будто сухая и ороговевшая шкура отшелушивается от туловищ каменно-одряхлевших черепах…
На фоне естественной красоты этих городских внутренностей, пропитанных треском и урчанием печного отопления, пускай красоты не броской и витиеватой, но так или иначе пропитанной судьбами и любовью бердянских автохтонов, пластиково и вычурно смотрятся относительно свежие объекты городского украинского неодизайна. В частности, концентрированно-пошло выглядит памятник на одной из центральных мини-аллей (мини-городу у мини-моря полагаются свои мини-аллеи) - скульптурная композиция дешево-форфорного типа, как будто слепленная из папье-маше, в виде большой бочки, по краям которой свисают тушки то ли свежих, то ли вяленых рыбок, в перемешку с щупальцами неизвестного мне азовского кракена и крупного, отнюдь не жухлого винограда. Рядом припаркована корзина с традиционными, судя по всему, для этих мест помидорами. Вообще - отмечаю в очередной раз для себя - повсеместный культ помидора в Запорожье требует, конечно, отдельных гносеологических изысканий.
На бочке красуется надпись Мiкрорайон «Колонiя Макорти» с табличкой на украинской внизу, где скрупулезно изложена историческая выкладка. Данный городской квартал, если верить ей, был основан «немецкими колонистами» и предназначался для разведения фруктовых садов и виноградников. Сам квартальчик этот, к слову, не под стать памятнику выглядит - хоть и камерно, но вполне уютно. Немецкая аккуратность передалась духу места, которое изо всех сил старается ей соответствовать. На мусорных баках прикручены почти глянцевые таблички с перечеркнутой хрюшей и почти политическим лозунгом: «Колония - чистый район». Учитывая, что украинская «i» откровенно латинского происхождения в отличие от надписи на памятнике в мусорном лозунге отсутствует мне сложно сказать достоверно - появились эти таблички здесь до российских военно-введений или уже после. Впрочем, суть этого призыва лично я разделяю вне зависимости от языковой принадлежности.
К слову и, безусловно, к нашему всеобщему и чисто людскому счастью, боевые действия практически не исцарапали Бердянск. Морпехи из российского Крыма почти бескровно высадились здесь со своих черноморских и десантных кораблей. В один из них, который был беспечно пришвартован у одной из центральных бердянских пристаней, позже прилетела тяжелая и довольно мощная украинская ракета советского производства, рассказывают - пару десятков жизней она унесла, но точное количество погибших лично мне так установить и не удалось. Военные традиционно и скромно преуменьшают их до неправдоподобных даже для моего дилетантского сознания цифр, местные от вполне себе объяснимого страха, у которого, как водятся, глаза велики, иной раз преувеличивают любой взрыв до масштабов ядерного. Благо цель моих поездок по зоне СВО отнюдь не журналистско-расследовательская, а сугубо медативно-наблюдательная, что и позволяет мне незамутнённо-пейзажировать дальше.
Перед тем, как уснуть в прибрежной комнате с картонными стенами, закутанной от ветров Азовского моря песчаными дюнами невысокого роста, где я наконец расположился, с трудом отыскав на пресловутой косе свой пионерский лагерь в стиле лакшери - то ли отремонтированный, то ли отстроенный заново, позволю себе зафиксировать еще пару набросков, сделанных так сказать на ходу, широкими мазками. На пути то и дело мелькали палатки, на которых величаво красовались надписи «Кава и чай», неизменная даже после свержения в городке киевского режима. Кава - это кофе. И он здесь отнюдь не плох. Лучше, чем в аналогичных ларьках многих российских провинций, так что если фонетическо-графический антураж позволит сохранить его вкусовые качества, я не против - пускай будет кава.
Ну, а в довершение немного ржавой романтики добавляли то и дело мелькающие за окном дребезжащей «Нивы» мини-лодки и мини-корабли, уже вряд ли годные для выхода в мини-море и разбросанные по обе стороны песчаной косы, на которой клочками торчали заросли камышей, напоминающие жесткие волосы на небрежно выбритом старческом лице тюркского происхождения, а также частые для Приазовья шалаши голубятен, собранные кривовато из хлипкий досок, но однозначно имеющие право на собственную эстетику и даже харизму, идеально ложащуюся в липкую мозаику впечатлений, напитавших мое бурятское зрение за то короткое время, что я знакомился с Бердянском.
***
После непродолжительной пленэрной сессии в Запорожье, путь мой лежал в Донецк, справедливую столицу этой войны. Скачанные в смартфон оффлайн-карты прокладывали маршрут, минующий еще одну, ставшую не так давно мифологической для Приазовья точку - руины Мариуполя. Я уже бывал там - в разгар самых что ни на есть душещипательных боев, то есть когда очередной танковый снаряд на моих глазах выдирал из очередного здания кусок бетона или кирпичной стены, у меня было такое ощущение, что реальность отщипывает от моей души, не знаю уж из какого теста сделанной, кусок ее физически осязаемой на тот момент субстанции. Ведь спальные панельки Мариуполя внешне мало чем отличались от таких же девятиэтажек в моем родном микрорайоне Восточный. Как визионеру, коим в силу ремесла является любой художник, мне сложно было разделить эти две картинки.
Околдованный прошлыми потрясениями, полученными в результате поездок в Мариуполь, когда там разворачивалась штурмовая операция, я, если честно, совсем не хотел заезжать туда после Бердянска и даже в некотором смысле обрадовался окольному маршруту, проложенному смышленым приложением. Однако по мере того, как курсор навигатора приближался к мариупольской объездной, соблазн заглянуть туда, спустя несколько месяцев после окончания боевых действий, заманчиво возрастал и опутывал мою хрупкую художественную волю. И в итоге, миновав блокпост на перекрестке у Мангуша - я всё-таки направил штурвал «Нивы» в «город Марии».
Наверное, правильно было бы сказать, что мои мариупольские впечатления заслуживают отдельного рассказа и может быть когда-нибудь у меня и правда дойдут до этого руки, но сейчас я в состоянии лишь иссякше констатировать - тех потрясений, что я испытал ранее, в этом городе мне больше не пережить. Да, там по-прежнему разруха, но жизнь бурлит уже в совсем ином качестве, запах смерти теперь перемешан с запахом свежезаваренного бетона, который монотонно взбалтывается в бесконечных утробах строительных машин - стройка идет полным ходом, отдельные кварталы возводят буквально с нуля, удочки высоких кранов то и дело подтягивают наверх огромные каменные блоки, а тысячи рабочих собирают однотипные и глянцевые модули как конструктор.
Однако проезжая сквозь сердце Мариуполя, где в отличие от строящихся и местами уже отлакированных окраин повсюду торчат обугленные лоскуты его прежней жизни, я неожиданно для себя притормозил на проспекте Металлургов, по которому в прошлый раз проезжал, сидя на БТРе рядом с чумазо-залихватскими пиратами из донбасского батальона «Сомали». Еще тогда я заметил краем глаза здание, по всей видимости, ресторанное, на входе в которое сидели два отрешенных сфинкса. Нелепые в своем египетско-неуместном киче, с оцарапанными носами, на фоне исчирканных пулями колонн и пробитой снарядами насквозь многоэтажки - они смотрели на проезжающие колонны гражданских и военных машин с безразличием допотопных зверей, презирающих не только текущие события, но и время как таковое.
