Музей криптографии запускает свой подкаст «Секретная станция», его можно будет послушать на всех площадках. Но при этом мы решили сделать альтернативный текстовый формат для тех, кому так удобнее работать с информацией. Первый эпизод мы посвятили зданию, с которого начинается Музей криптографии.
Многие знают, что по адресу ул. Ботаническая 25, стр. 4 была шарашка, в которой работал Александр Солженицын. Но какие конкретно разработки велись в этом здании? Какие еще организации работали здесь на протяжении почти 140 лет существования этого места? И при чем тут пароход, медицинский кабинет и Пушкин? Рассказываем обо все по порядку.
Егор: С вами «Секретная станция», подкаст Музея криптографии, и сегодня с вами Егор Ефремов, исследователь музея, Наташа Чабарова, smm-редактор музея и научный сотрудник Александр Дюльденко
Сегодня мы поговорим с Александром про историю здания, в котором мы находимся - это, собственно, здание Музея криптографии, оно очень долго уже существует.
Наташа: Давайте поговорим для начала о простых цифрах: сколько лет этому зданию, сколько здесь было организаций, ну так, навскидку?
Александр: Здание начали строить в 1884 году, открыли в 1885, зданию почти 140 лет. По каким еще цифрам пройтись… сколько организаций тут было? Детских организаций: школ, колоний, приютов тут было в районе десятка разных, организаций научных, со сменой названий, в районе пяти – то есть, за все это время здание сменило примерно пятнадцать организационных структур и названий.
Я могу перечислить их в хронологическом порядке: Александро-Мариинский детский приют, приют для солдатских детей, детская сельскохозяйственная колония, детский дом №26, школа №36, еще один детский дом. После войны это была детская колония МВД, сразу после этого – спецтюрьма №16 или тюрьма в системе МВД, точного названия нет. Потом это была лаборатория №8 отдела правительственной связи МГБ СССР. Потом была НИИ-2, ПЯ-37, НИИ автоматики, потом сама Автоматика периодически переименовывалась: НИИ автоматики, были вариации с правовой формой, Концерн Автоматика – а теперь это музей. Примерно такие были движения. Народное название здания – «шарашка», она имеет ключевую деталь наличия заключенных в этой организации, они здесь были с 47-ого по 54-ый год.
Егор: Помимо «шарашки» у этого здания было еще несколько прозвищ.
Александр: Были «пароход» и «паровоз». Названия формировались часто исходя из внешнего вида: сотрудники Автоматики, которые тут работают, очень любят называть его «паровоз», «паровозик», потому что оно внешне напоминает локомотив. Тут был один из заключенных, Гершман – он был художником, и он как художник, когда его сюда привезли, увидел в этом здании большой паром с отпиленным носом: если представить себе здание, то есть большая часть у парома и капитанский мостик, где команда находится – так и тут. Когда мы общались с одним из ветеранов Автоматики - ветеранов в смысле тех людей, кто долго работает здесь – они называли это здание и его территорию «золотая клетка», потому что считалось, что в шарашке у заключенных шансов выжить было сильно больше. Их довольно хорошо кормили, они могли спать на чистых кроватях, иметь довольствие – режим был довольно мягкий, но нельзя было выйти. Как птичка в золотой клетке: вроде все хорошо, но выходить нельзя, ограничено общение с родственниками и непонятно, когда все это закончится.
Егор: В этом капитанском мостике, в котором, если я правильно помню, ночевали заключенные и были мастерские, сейчас находятся наши офисы.
Александр: У нас есть рассекреченный план лаборатории №8, который нам передала Автоматика – там нет обозначений, где находилось общежитие и где они жили первое время, но судя по воспоминаниям это был второй этаж по округлой части. Ровно там сейчас у нас помещение, которое называется «мастерская» — вот в этом помещении они спали, на полукругом расставленных металлических многоярусных нарах. Первое время они там жили, там же была и библиотека, куда свозили книги, и там же было место отдыха, свободного времяпрепровождения. По легенде, Солженицын там заведовал той самой своей первой технической библиотекой, и туда же привозил и заказывал в том числе художественные книги: как библиотекарь, он мог заказать какую-то книжку, с Ленинки могли привезти коллекцию — и он получал самые свежие новинки.
Наташа: Что было здесь тогда в районе: это было далеко от центра, от Москвы, или нет? Чем обуславливается местонахождение этого здания?
Александр: Помните, мы обсуждали ПЯ-37? Две версии. По первой версии, так назывался абонентский ящик, потому что на Автоматике было две почты — на одну почту приходила общая корреспонденция, на вторую секретная, и якобы секретной был как раз ПЯ, Почтовый Ящик №37. По второй версии, сюда ходил автобус №37, поэтому так назвали: больше автобусов сюда не ходило, а в 40-е годы, когда здесь была шарашка, сюда вообще ничего не ездило. Это была действующая деревня: было здание, вокруг здания было несколько построек, и дворы в сторону железной дороги – до и ныне существующей ветки Петровско-Разумовская-Владыкино-Окружная. Там было несколько дворов, у нас даже есть их снимки 70-х годов в экспозиции. Одна из моих знакомых, которая работала здесь в Бюро технической эстетики, как раз из такого дома родом: она там жила с отцом еще в 50-е годы. Отец ее был телефонистом, он же работал в Автоматике, и он же руководил телефонной станцией, которая находилась в этом здании: это одна из немногих историй, которую мы знаем, как местные работали в Автоматике. Но в целом тут ничего не было: район сильно новый, массовая застройка высоток здесь возникла уже в 60-е.
Наташа: В те годы можно было где угодно, хоть очень далеко сделать эту шарашку, но ее сделали именно здесь. Есть ли в этом какая-то связь?
Александр: Можно пофантазировать. Версия №1: недалеко Бутырская тюрьма, откуда очень удобно привозить заключенных: везти недалеко, вернуть обратно тоже недалеко. Это была тюрьма, где было много политзаключенных и происходило этапирование, сортировка людей.
Версия №2: здесь были окраины Москвы, а Москвой этот район стал только в 20-е годы, до 20-х тут было Подмосковье, деревня Марфино. Я бы подумал, что более логична версия №2, поскольку удаленный район, местных жителей, которые ходят, глазеют и что-то пытаются выяснить, мало, спонтанных прохожих тут быть не может никак, так что возможно из-за этого этот объект и выбрали. Плюс еще это здание было в структуре МВД, в 45-ом году тут была детская колония, а после войны было некоторое разделение собственности и интересов у ведомств – МГБ И МВД между собой немножко конфликтовали, каждый пытался забрать себе объект получше и полномочий побольше. И почему-то этот объект вызвал интерес у МГБ, и они забрали его от МВД себе. Может быть, здесь была ведомственная история, мне сложно сказать.
Наташа: Вопрос технического характера: отличается ли по внешнему виду здание сейчас от того, что было в те годы?
Александр: Здание перестраивалось всего один раз, так что внешний вид его менялся. Если представить себе паром с капитанским мостиком, то капитанский мостик сначала был двухэтажный, там был придомовой храм, а над ним был купол. После революции храм был закрыт, вместо купола появился жестяной чердак, и на месте этого чердака в конце 40-х надстроили еще три этажа. По разным причинам: нужно было больше площади, но также говорят, что конструкторам было удобно там размещаться - полукруглое помещение позволяет разместить кульманы, очень удобно ставить доски для черчения, и большие окна, много света. Тогда еще не было здания-книжки, которая у нас сейчас на углу большого здания и которое местные недолюбливают, называют «недоскребом» — оно сейчас нам закрывает весь свет, но тогда его не было и было довольно светло. Мне кажется, из-за этого и надстроили части. После конца 40-х больше внешне оно не менялось: только когда мы с Музеем сюда пришли, в 2019-2020 году, и воссоздали внешний вид в той красоте, в которой он должен быть. У нас были фотографии 40-х, и мы попытались сделать со снимков то, как было изначально.
Егор: Расскажи немножко про период шарашки. Это же система шарашек, в которой работали специалисты и в которой работа была интеллектуальной — над чем работали здесь, что разрабатывали и изучали?
Александр: Да, работа часто была интеллектуальной, не знаю, в каком процентном соотношении к физической: все-таки в шарашках были и механики, и люди, работавшие физически — но чаще всего шарашку все же ассоциируют с политзаключенными, среди которых инженеры, специалисты со степенями кандидатов наук, часто такая ассоциация. Конкретно в этом здании была т.н. Марфинская шарашка, где занимались техникой секретной телефонии. Не было специалистов секретной телефонии, их просто взять неоткуда было. Была лаборатория Котельникова и лишь несколько людей, которые действительно могли создавать что-то уникальное – специалисты Котельникова были здесь в качестве вольных разработчиков, попросту приходили на работу в разных званиях: инженер-капитан, инженер-лейтенант, такие были звания – и они создавали здесь, по сути, первый телефон, который оцифровывал речь. У них была задача сделать из аналогового потока звука циферки и скормить их шифровальной технике.
Шифровальная техника звук не любила: ей подавай знаки, цифры, символы, дискретные данные. А заключенные были разных специальностей: если пройтись по самым известным персонажам, о которых все привыкли читать в статьях Википедии и других источниках про данное здание, то здесь был, во-первых, Дмитрий Панин, философ, публицист, который написал книгу воспоминаний об этом месте. Он был конструктором, чертил модель устройства, как она должна выглядеть с конструкторской точки зрения и как его собрать.
В романе Солженицына есть эпизод, где Панин делает некоторую детальную конструкцию шифратора, который бы очень быстро, стойко и классно все зашифровывал, но решает не отдавать ее, сжигает в туалете и выбрасывает. Забавно, что в документах после нашли похожий чертеж: там не было фамилии Панина, но был очень похож. Во-вторых, был Лев Копелев, малоизвестный, хоть и не менее красочный персонаж. Он оставил книжку с названием «Утоли моя печали» в честь иконы, которая была здесь в придомовом храме, и он оставил довольно технически точные воспоминания об этом периоде. Вообще он был филологом и одним из тех людей, кто не боялся броситься и создавать новую науку, был этаким Христофором Колумбом, которому подавай что-нибудь, что никто никогда не делал.
Он сам называл эту науку «фоноскопией»: предложил звук переводить в картинку и по картинке проводить анализ звука, что же там в нем содержится - и его фоноскопия привела к тому, что появился научный аппарат того, из чего состоит живая русская речь, какова артикуляция и как технике с этим работать. Это было важно не только с точки зрения теории, мол, книжку написал-положил, но из этого нужно было и железочку собрать, которая бы все делала.
Ну и самый знаменитый персонаж – Александр Солженицын, математик, и параллельно еще пытался закончить филфак. Уникальный, по сути дела, специалист, который мог представить себе некую статистическую математическую модель языка. Это чудовищно сложно, потому что одно дело, если мы можем посчитать, сколько в корпусе текста печатных знаков, частых букв «Е», «О», «Т» – а вот как это в живой речи, как это выражается в звуках, (посчитать) очень сложно. Поэтому он в связке с Копелевым в акустической группе занимался статистикой: как часто какие звуки встречаются, какие информативны, какие можно выбросить – и подстроить это все под оператора связи. А тогда операторами связи были мужчины, делали некоторую языковую модель.
Егор: Хотел дополнить о том, как Копелев вспоминал ранний период этой работы – еще до фоноскопии, до того, как у них появляются методы визуализации звука при помощи спектрографов. Они подключали к работе большое количество заключенных, садились полукругом, и кто-то из них читал текст, а за каждым из заключенных был закреплен какой-то слог, и когда он слышал этот слог, он делал пометку в блокнотике – так считалось, сколько разных слогов в речи. Так что когда у них появились первые спектрографы, это совершило революцию в их работе, очень сильно ее упростило и даже позволило найти гораздо больше применений: в романе Солженицына и Копелева как раз описывается эта детективная история про дактилоскопию.
Александр: Да, это история, которая не нашла своего подтверждения, потому что она из категории «если это и правда, то из категории ядерного шпионажа».
Напомню, там советский дипломат якобы передает в американское посольство по обычному городскому телефону данные о том, что некий советский агент в Штатах получает материалы о ядерной программе США, пытается это все передать – и убегает из таксофона. За ним конечно же приезжают сотрудники МГБ, не находят, пытаются поймать – а любой звонок в посольство записывается, посольство прослушивается, считается, что все такие звонки прослушивались и отмечались. Вот такую запись, по легенде, передают в Марфинскую шарашку Копелеву, чтобы он по голосу, записанному на электрохимическую бумагу, определил, что это за человек.
В криминалистике это называется автороведческая экспертиза, ее проводят, только проводят на тексте – по сути, по тексту, имея довольно большую выборку, мы можем определить, какой жанр человек использовал, мужчина или женщина, возраст, болезни, там есть подобные метрики. Копелеву дали задание сделать примерно похожее, только по звуку: понять, что за человек позвонил, дали ему несколько тестовых записей...
Егор: Да, это такая литературная история, Солженицын еще ее сделал более детективной, забойной. Сейчас те же самые принципы используются в биометрии, в системах распознавания по голосу, т.е. можно сказать, что здесь находились пионеры распознавания по голосу.
Александр: Да, можем притянуть за уши голосовых помощников или когда мы в банке говорим что-то в микрофон, чтобы система запомнила наш уникальный голос. Когда получаешь карточку, проговариваешь в микрофон слова всякие, «да» , «нет», имя свое произносишь, а система запоминает и аутентифицирует тебя как конкретного персонажа. Думаю, даже если у Копелева и была такая задача, то это какая-то чудовищно сложная задача, потому что просто по голосу определить метрики человека очень сложно.
Наташа: Пока мы не ушли далеко от Солженицына: правда ли, что только благодаря ему люди узнали о существовании этой шарашки?
Александр: Не совсем. Повторюсь, Копелев писал об этом месте, у него тоже есть литературные произведения. Панин писал, были другие заключенные, которые оставили воспоминания — тот же Гершман, был механик Байтальский. Но так как сама персона Солженицына довольно известная, так как он Нобелевский лауреат, так как он, находясь за рубежом, мог довольно громко и открыто об этом сказать, то первенство пиар-компании Марфинской шарашки за ним. В конце 60-х, когда роман опубликовали за рубежом, в Штатах, во Франции, он привлек к себе внимание именно секретной темой, тем, что он не только рассказывает об ужасе лагерной системы ГУЛАГа, но и рассказывает секретную историю, в которую Солженицын попал и внутри которой он находился. Роман в СССР был напечатан только 90-м году, до 90-го года он был под запретом по понятным причинам, и когда я роман читал, то там есть некоторые моменты, которые он довольно точно даже технически описывает, не сказать, что это полная выдумка.
Егор: Но помимо воспоминаний заключенных есть также воспоминания работников шарашки, которые позволяют сравнить заостренную и болезненную историю с тем, как это воспринимали люди, работавшие здесь как свободные специалисты. В частности, есть долгое время частично засекреченные мемуары Калачева, «В круге третьем», в которых он подробнее останавливается на технических аспектах, разбирает, о чем не писали Солженицын и Копелев.
Александр: Но Константин Федорович Калачев есть в романе. Солженицын о нем пишет, в экранизации этот человек присутствует, и, может, отчасти из-за этого ему хотелось рассказать историю с позиции технической.
А история там примерно такая: Калачев долгое время работал в Автоматике на руководящих должностях, и в начале 90-х он задался целью – не знаю, сам решил или его попросили подготовить такие материалы – создать техническую, сложную работу. Я бы даже назвал это не мемуарами, а монографией: он взял архивы, в его работе присутствуют ссылки и цитаты на документы, он проанализировал материалы и изложил их так, как в них было. Провел также несколько интервью с разработчиками, кто был тогда еще жив - подготовил серьезную научную работу. Понятно, что он добавил еще от себя моменты, которые раскрасил эмоционально, т.к. был участником процесса, но в целом я бы сказал, что сейчас это один из точных фактических источников, если учитывать, что историки в целом живут в мире, когда есть документ – есть источник, материал, нет документа – нет материала. Книга была составлена в двух вариантах: сначала была составлена напечатанная книга с рукописными вставками – она была засекреченная, и нам ее рассекретили и передали прямо перед открытием (музея). Большая книга, со всеми подробностями. А в 99-ом году Калачев опубликовал открытую часть этой книги: она была намного меньше и доступна в интернете, ее можно было спокойно прочитать
Наташа: Саша, расскажи, как ты изначально попал в это здание? Насколько я знаю, на тот момент с него не была еще даже снята секретность.
Александр: К счастью, секретность с этого здания была уже снята, иначе мне бы пришлось иметь некоторые формы допуска. Здание было уже передано компании «Криптонит», которая устроила тут музей, была снята с него вся опечатка, которой обычно опечатывают здания, уже начинали работать строители – это была зима 2020-го года.
Наташа: Какая была последняя организация здесь до того, как вы пришли и начали делать музей?
Александр: До осени 2019-го года здесь находилась Автоматика, ее разные структурные подразделения: Бюро технической эстетики, мастерские, отделы снабжения, программисты, бухгалтера, много было разных организаций. Где мы сейчас с тобой сидим, было Бюро технической эстетики, ровно в том месте, где у нас сейчас лекторий.
Егор: Тут еще были медицинские кабинеты.
Александр: Да, был довольно хороший медкабинет, сотрудники вспоминают его с любовью. Можно было прийти, были узкие специалисты, принимавшие по времени – был очень хороший стоматолог, окулист, хирург и штатный терапевт, который всегда принимал. Есть такая легенда, что перед сложным совещанием, когда человека собирались уволить или устроить разнос, вызвать на ковер, руководитель подразделения или директор звонил звонил в медкабинет, спрашивал, в порядке ли все у сотрудника с сердцем или с давлением, потому что часто люди были пожилые, возрастные.
Медкабинет был приятным местом для сотрудников. У них еще была комната релаксации, обитая приятными зелеными ковриками, там играла расслабляющая музыка, были удобные кресла, можно было прийти, отдохнуть, послушать пение птичек, журчание ручьев или чего-то еще такого.
Наташа: Я даже завидую, что у нас нет медкабинета.
Александр: У нас есть замечательная будка, в нее втроем помещаются – тоже все обито мягким и приятно.
Егор: Такой удивительный контраст предыстории здания шарашки с поющими птичками и мягкими креслами.
Александр: Так вот, история зимы: осенью здесь были сотрудники Автоматики, нам здание передавали в конце 2019-го года, а в начале 2020-го я, куратор, сценарист музея и другие исследователи приходили, смотрели, какие тут остались интересные вещи и материалы, в каком состоянии здание. Я потом устраивал долгие вылазки, приезжал несколько дней подряд и целый день ходил по зданию, пытался найти, что же здесь интересного есть.
Наташа: Нашел?
Александр: Да, здесь много было чего увлекательного.
Во-первых, было довольно неуютно от найденных документов, никогда не знаешь, стоит этот документ брать в руки или нет, случайно его здесь забыли или специально оставили и он не грифованный, потому что лишний раз знакомиться со сведениями, составляющими гостайну, не хочется - это чревато, да и зачем это нужно.
Было много разной документации, и большее впечатление произвело на меня помещение профсоюза и приятные материалы о сотрудниках: поощрения, кому-то присвоили звание заслуженного ветерана, кому-то путевку в санаторий выписали. Были там документы по 90-м, как люди жаловались на то, что зарплату на платят, что-то еще. Были наградные листы, елки, мишура, новогодние украшения, нарядная одежда - в общем, профком такое место, где люди придумали, как сделать лучше жизнь работникам.
Еще в Автоматике был – и наверное остается – свой детский лагерь, так что по детям были материалы, схемы этого лагеря, фотографии. Напротив была огромная библиотека с тысячами книг художественной литературы, все с печатями: ПЯ-37, воинской части, Автоматики – тоже книжки, которые никуда нельзя передать и что-либо сделать.
Наташа: И что вы с ними сделали?
Александр: Я почти все их перебрал, это была чудовищно большая работа. Выбрал самые старые книги 30-х и 40-х, книги, которые потенциально могли застать период шарашки. С работой, кстати, мне помогала Арина, стажер из Вышки: мы с ней смотрели записи в книжках, заметки, если кто-то оставил, пытались почерковедческую экспертизу сами делать, смотрели на почерк – похож ли на Копелева или Солженицына?
Наташа: Выяснили?
Александр: Нет, оказалось не похоже. Но те книги, которые мы вывезли, выставлены в экспозиции «Память здания», в книжном ящике. Там есть очень красивый томик Пушкина 37-38 года.
Чувства были смешанные: я люблю заброшки, мне нравится полазить где-то, но здесь было ощущение недавно потушенных свечей – вроде бы свечку задул, а запах остался. Так и здесь: даже стаканы стояли с чаем – кто-то, видимо, налил себе полный стакан, тот за несколько месяцев высох, но не до конца. Растения не все успели погибнуть, были еще зеленые. Я забрал себе несколько цветочных горшков – и три противогаза.
Наташа: Достойный выбор :)
Александр: Были заметны следы того, как люди спешно вытаскивали из шкафов документацию, все было разбросано. Было ощущение, будто бы что-то страшное произошло, какая-то катастрофа, будто бы я оказался в декорациях подобного фильма.
Наташа: А почему так, они действительно так быстро выехали из этого здания?
Александр: Сложно сказать. Я спрашивал у тех, кто здесь работал – кто те люди, которые потом приходили вытаскивать и проверять все из шкафов? Может, это была отдельная компания по профилактике, (проверяющая), не оставили ли здесь ничего лишнего. Выглядело довольно неуютно, казалось, что что-то ужасное произошло, люди резко выскочили и все побросали. Там была личная одежда, женские туфли, костюм Деда Мороза, плащи, открытки, было очень много фотографий.
На меня большее впечатление произвели фотографии: когда ты заходишь, особенно в цоколь - там было по щиколотку воды. Было холодно, сыро, и валяются черно-белые разбросанные фотографии людей.
Наташа: Саш, у меня вопрос, посвященный нашей предстоящей выставке. На ней будут выставлены фотографии этого здания, сделанные до того, как оно перешло музею. Удалось ли им передать эту атмосферу?
Александр: Есть такая шутка: первая видеосъемка здесь была сделана будущими сотрудниками Музея криптографии на свой телефон, потому что в здании никогда нельзя было ничего снимать, и фотосъемка тоже не была частым явлением: фотографы Гронский и Несходимов были здесь уже после передачи музею.
Это тоже была зима 2020-го года, мы побывали в здании примерно в одно время. Они запечатлели, по сути, то, что я видел, те же картины – им удалось передать интонацию и настроение, потому что часто фотографии приукрашены, а тут все как было, так и передали. И ты всегда думаешь, что фотография должна быть красивой: в моей картине мира она часто должна быть красивой, а там часто некрасивые вещи, и подобное противопоставление вызывает вопросы, вызывает эмоции, что-то в тебе меняется.
Наташа: И еще один вопрос про выставку: какое значение она имеет сейчас, почему именно сейчас Музей открывается с ней?
Александр: Наверное, настало время. Появилась возможность спокойно подойти к этому вопросу, пройтись по зданию, появилась возможность поговорить с бывшими работниками, провести с ними серию интервью, посмотреть, какая фотография соответствует какой части здания: мы провели большую работу, сопоставив, где конкретно был сделан снимок. У фотографа не было задачи нумеровать каждый снимок и отмечать, где он был снят, эта задача появилась у нас сейчас. Почему именно к открытию? Думаю, у меня нет ответа. Возможно, потому что другие наши временные выставки закончились.
*смеются*
Наташа: Аня (куратор Музея криптографии) великолепно сказала про то, что это такое трехмерное пространство: было одно открытие, сейчас второе, и была предыстория – и сейчас это прекрасный момент, чтобы показать...
Егор: Саша, напомни, когда начинается эта выставка?
Александр: Мы открывается 17-18 декабря, у нас будет большая программа открытия - и там же представим выставку. Приходите в конце декабря, мы откроемся к Новому Году.
