Конь занервничал, как только первые дома показались из-за деревьев. Чешуйчатая кожа похолодела, шипы, покрывающие тело, прибавили в длине, а змеиный хвост с остриём на конце стал лихорадочно метаться из стороны в сторону.
Дамьен, в свою очередь, не замечал ничего подозрительного. Небольшой городок вдали таял в знойном мареве под выжженным небом. Над убогими деревянными домишками сверкал луч святой церкви. С улиц долетали звуки сельской жизни, знакомые с самого рождения: звон кузнечного молота, детский смех, гусиный гогот.
Но каким бы приветливым не казался город, Дамьен привык доверять чутью рогача. Всё-таки здесь бесследно пропадали люди, а вслед за ними и полиция из местного центра.
— Волнуешься, зверюга? — спросил Дамьен, на что Конь недовольно взбрыкнул. — Ну тихо, тихо. Я бы тоже предпочёл потягивать ром на скамейке в парке Примеро Солар, а не тащиться сюда.
Когтистые копыта ступили на брусчатку окружной дороги, зацокали. Столько лет прошло, а Дамьен всё не переставал удивляться своей удаче. Заиметь рогача — невиданное дело. Их всего на свете не больше сотни осталось. Мускулистых, умных, опасных и донельзя горделивых.
Перед главной улицей Дамьен поправил кожаную шляпу и дорожный плащ, вышитый в красно-золотые цвета флага. Ловчего должны узнавать сразу, должны уважать, потому что он несёт на своих плечах закон. Но город встретил Дамьена опустевшими домами с распахнутыми настежь окнами и дверьми на скрипучих петлях. При этом кузнечный молот продолжал звенеть, а гуси — гоготать, но звук будто бы двигался вместе с ловчим, не приближаясь.
Дамьен нахмурился. Хуже серийного убийцы могла быть только нечисть.
Он проверил револьвер, погладив по рукояти из слоновой кости, пересчитал патроны. Один заправленный барабан и ещё три запасных на поясе, — годами выверенный боезапас. Если требовалось больше, значит дело изначально пахло жареным, а в такие дела Дамьен старался не влезать. Да и с возрастом пыл к перестрелкам поутих, разговор теперь казался вернее.
Внезапный хлопок выдернул Дамьена из мыслей. Что-то лопнуло в доме с вывеской “Зеркала Давида”. Послышался звон разбитого стекла и сдавленный хрип. Рогач захрипел, попятился, шипы вздыбились. Дамьен успокаивающе погладил его по шее.
— Тише! Взрывов никогда не слышал, что ли?
Он спешился и, привязав поводья к кольцу коновязи, поднялся на крыльцо.
Он почти успел.
У дальней стены дома, возле витрины, истекал кровью мужик, распластавшись звездой в грязном жилете на голое тело. Через горло глубокая рана, на груди осколки от зеркала, стоящего рядом.
Дамьен вытащил револьвер и взвёл курок. Комната за комнатой обошёл дом, но следов убийцы не оказалось, как и каких-либо других признаков жизни. Здесь очень давно никто не появлялся. Пыль покрывала всё — от самодельной кривой мебели до позолоченных рам, поставленных вдоль стен. Все они пустовали, сверкая осколками зеркал, торчащими по контуру. Деревянные задники вздулись и растрескались.
Дамьен вернулся к мертвецу, прочитал короткую молитву и опустил ему веки. Лет тридцать назад, в начале карьеры, он бы расплакался. Тот салага верил, что любого можно спасти, если постараться. Наивность юности.
Он поднялся и вздрогнул. Сбоку на него смотрело собственное отражение, но какое-то другое. Словно моложе, румянее, без привычных прогалин морщин. Сердце предательски застучало от неясной тревоги. Тот двадцатилетний салага, может, и расплакался бы, но ни за что не испугался собственной тени.
«БАМ!» — громыхнула входная дверь, следом заорал Конь. От его звонкого скрежещущего вопля задрожали окна. Дамьен мигом выскочил на крыльцо. Рогач стоял на дыбах, поддерживая себя хвостом, точно третьей ногой, и размахивал копытами. Сквозь крики Дамьен различил топот, похожий на человеческий. Он явно удалялся в сторону церкви на площади, да только никаких следов на земле не оставалось.
Дамьен подскочил к взбешённому рогачу и ухватился за поводья. Напрягая мускулы, с трудом заставил его опуститься на четыре ноги, после чего придавил ремень сапогом и, схватив шипастую морду, вперил взгляд в помутневшие от жёлтой ярости глаза. Два налитых светом янтаря с расходящейся от круглого зрачка паутиной, в которых можно было потеряться. Не метафорически. В них пряталась душа животного, и она звала окунуться в золотые воды, раствориться. Но если найти в себе силы удержаться, можно было мысленно поговорить с рогачом напрямую. Успокоить и послушать, что он скажет в ответ. А говорить он любил стихами.
Зря сюда мы пришли,
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀голое вороньё
На костях у людей пировало,
Опалило народ
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀зеркала остриё,
Их личины дурные достало,
Не тревожь миражи,
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀западня и враньё
Новых путников здесь поджидало,
Позабудешь себя,
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀изойдёшь на тряпьё,
Что когда-то тебя выделяло.
Голос Коня в голове замолк, глаза посветлели, а вся буйность пропала. Вырвав морду из рук Дамьена, он пошёл начёсывать спину о прикрылечный столб.
— Как обычно загадки. Хоть бы намекнул, что это значит.
Конь смерил ловчего пристальным взглядом, безусловно насмешливым.
— Когда-нибудь я издам сборник твоих стихов, — усмехнулся Дамьен и тут же ойкнул от кольнувшего в бок шипа. — В соавторах будешь, не боись.
***
На фоне одноэтажных халуп угловатая церковь на площади выглядела настоящей крепостью. Единственным местом, где человек мог бы найти защиту. Но стоило Дамьену выйти с улицы, как с колокольни раздался яростный перезвон. Бронзовым гулом он пронёсся по городу и словно смыл звук невидимой жизни. Наступила тишина.
— Ну почему всё опять не как у людей-то? — нервничал он, пересекая площадь. — Опять вместо старой доброй поножовщины чёрт пойми что.
Дверь оказалась заперта.
— Открывай, не то вышибу! — Дамьен с силой ударил кулаком. — Ловчий прибыл!
Конь топтался за спиной, оставленный на привязи, и недовольно фыркал.
Прошло около минуты, прежде чем заскрипел засов. Дамьен взвёл курок. Дверь приоткрылась. Через щель удалось разглядеть бледное и осунувшееся лицо мужчины. Он смерил ловчего взглядом, после чего впустил и снова запер дверь. Мужчиной оказался исхудавший до состояния скелета священник в рваной рясе с половиной палеолуса.
Запустение добралось и до божьего дома. За долгую жизнь в столице Дамьен привык к церквям отлитым из золота, привык, что у монахов жизнь всегда лучше, чем у честных людей. А привыкнуть — значит потерять бдительность. Священник набросился сбоку и вцепился руками в шею.
— Сдохни, демон! — процедил он сквозь зубы.
Повезло, что в тщедушном теле почти не осталось сил, Дамьен легко отбросил его на скамейку. Навёл револьвер на грудь.
— Стой! — священник закрылся руками и сполз на пол.
— Так сдохни или стой?
— Стой. — Он выглянул из-за локтей. — Ты вправду ловчий?
— Ловчее не придумаешь. А вот ты напал на служителя закона.
Дамьен опустил оружие, но пальца с крючка не убрал. Священник с кряхтением поднялся, опираясь на спинку скамейки.
— Прости, родной. — Он коснулся кулаком лба, после чего вытянул руку и раскрыл ладонь в сторону Дамьена. Осенил лучом сотворения. — Страх путает мысли. Увидев твоего коня, я решил, что сам божий брат явился.
— Мелковат ты для него.
— Волк всегда начинает тягать стадо с краёв.
— Ладно, — отмахнулся Дамьен. — Скажи лучше, что за чертовщина тут творится.
— Самая настоящая. — На щеках священника заиграли желваки. — Я предупреждал их. Говорил, что Давид стал поборником брата божьего и его надо прогнать или сжечь. Но все только смеялись надо мной, люди отвернулись от луча истины. А теперь никого не осталось. Мы с Жеромом всех сожгли, чтобы тела не достались теням. Но и он сдался. Пошёл в эту проклятую лавку.
— Лохматый такой, в жилете?
— Да, — недоверчиво кивнул священник. — Ты его видел?
— Прочитал молитву и отправил в последний путь.
Священник тяжело вздохнул.
— Он совсем плох был в последние дни. Всё о сестрёнке младшей грезил, которая к нему в голодных снах приходила. Вот Жером и пошёл на последнюю встречу.
— Так это она его… того? — Дамьен провёл большим пальцем по горлу.
— Тьфу ты, нет, конечно! Это всё Давид и зеркала его. Всю жизнь был лодырем с дырой в кармане. Искал постоянно, как бы монету заработать. А потом раз! И мастерскую открывает. Я сразу понял, что дело тут нечисто.
— Только зеркала у него какие-то хиленькие выходили, видать. Там почти все лопнувшие были, — сказал Дамьен, а потом припомнил: — кроме одного.
— Так лопнувшие оттого, что из них отражения повылезали. Только моё осталось нетронутым, — объяснил священник, а потом побледнел пуще прежнего, до состояния извёстки, и чуть ли не трясущимся голосом спросил: — И ты в него посмотрелся?
— Мельком взглянул, — нахмурился Дамьен. Тревога вновь коснулась сердца.
Священник подскочил и стал подталкивать ловчего к выходу.
— Уходи.
— Что такое?
— Уходи, тебе нельзя тут оставаться.
— Я уйду, когда закончим, — упирался ловчий. — Не заставляй применять силу.
— Закончили уже! Проваливай! Я не хочу вместе с тобой подохнуть!
Дамьен не успел удивиться, как тяжёлый удар сотряс церковь до самого её основания. Деревянные стойки застонали, на голову посыпались щепки. С улицы донёсся истошный крик Коня.
— Ты привёл их! — завизжал священник и бросился к лестнице на колокольню.
— Кого?!
Но ответа не последовало. Снова удар, теперь целенаправленно в дверь, как тараном. Дамьен взглянул на револьвер. Хотелось верить, что верный друг поможет, но душу терзали сомнения. Третьего удара дверь не выдержала и слетела с петель. Ловчий вскинул оружие, но на пороге никого не оказалось. Голоса, затихшие после колокольного перезвона, снова набрали силу. Они загустели и потекли внутрь церкви. Осторожно, словно щупая почву, хохот катился в его сторону. Мушка револьвера металась то влево, то вправо.
Не в силах терпеть Дамьен закричал, выстрелил перед собой и бросился грудью на невидимую волну. Тело прошиб озноб, но никакого физического сопротивления не встретилось на пути. Голоса поползли по ступеням наверх. Дамьен хотел предупредить священника, но на глаза попался выдернутый из земли металлический штырь привязи.
— Ко-о-онь!
Рогач исчез. Ловчий свистнул на всякий случай, но гордая зверюга никогда не отзывалась на примитивные звуки.
Робко звякнул колокол. Один раз, второй, а следом вместо звона металла раздался вопль священника.
— К чёрту, — Дамьен попятился, не сводя глаз с колокольни.
«Хватит, — думал он. — Я тридцать лет служил не для того, чтобы подохнуть от чертовщины. Пора на покой. Найду себе старую деву, будем растить приёмных детей из Санто Антонио. И плевать, что дело провалю. Выбью ногой дверь команданте и брошу ему на стол плащ со значком. Да, так и сделаю».
— Вот и всё, кончился ловчий, — сказал кто-то сзади, и воздух задрожал от хохота толпы, грянувшего следом.
Дамьен завертелся, выцеливая говорившего, но площадь оставалась пустой. В носу защипало от подступающих слёз. Захотелось сесть на Коня да удрать подальше от проклятого места, но Дамьен остался один. Верный друг бросил. Больше никаких перепалок, никаких стихов и загадок.
В памяти всплыла строчка:
«Не тревожь миражи».
— Покажись, — неуверенно промямлил ловчий, а потом твёрже: — Хватит играться!
От церкви поползла волна разложения, изменяющая реальность. Земля ссохлась и покрылась трещинами, брусчатка выскочила из своих гнёзд. Доски затрещали и заскрипели, остатки краски поползли вниз. Дома старели на глазах. Вскоре перед Дамьеном предстал истинный вид городка. То тут, то там проявлялись людские силуэты, как на фотографиях. Сначала размытые, они обретали чёткость. Опрятная одежда, начищенные до блеска ботинки, — люди разительно отличались от окружения. Видимо, такими они отразились в зеркалах. И таким же отразился сам Дамьен.
Молодая копия ловчего на голову возвышалась над толпой. На широких плечах плащ, раздуваемый фантомным ветром, губы поджаты в упавшей полуулыбке.
— Пора, Дамьен, — сказал двойник.
— Что пора?
— На покой идти.
Ловчий отступил.
— Ну чего ты? — продолжал двойник. — Сам ведь хотел. Только прости, старую деву обещать не могу. Да тебе после смерти и неважно будет.
Он достал из-за пояса копию наградного револьвера и навёл на Дамьена. Ловчий не знал, может ли иллюзия навредить. Выстрел. Пуля цапнула за щеку.
— Может! — усмехнулся двойник. — Моя рука никогда не дрогнет, в отличие от твоей.
Дамьен вскинул в ответ своё оружие, но палец застыл, не способный нажать на спусковой крючок. Все призраки явили себя, но Дамьена коснулся один, который не был никак связан с потусторонними силами. Страх? Нет, страх всегда хранится в нагрудном кармане у сердца. Именно страх спускает курок.
— Если ты не способен выстрелить, то зачем вообще нужен? — издевался двойник. — Я заберу твоё тело и напомню в столице, что звание столичного ловчего — не пустой звук. Имя Дамьена Косты снова будет у всех на устах.
Это был призрак уважения, благоговения перед той силой духа, которой Дамьен сам когда-то обладал. Перед которой склонялись крестьяне и преступники.
И Дамьен попятился, как пятились они, стал умолять о пощаде, как умоляли они. Только жертвы падали и ждали конца, а он наткнулся спиной на чью-то шипастую морду. Спину обдало горячим возмущённым фырком, от которого у Дамьена чуть не подкосились ноги.
«Ничего не скажешь, хорош ловчий, — будто бы говорил укоризненный взгляд рогача. — А ещё звал себя грозой преступности. Видимо, от ловчего остались только шляпа, плащ и значок, от которого у тебя уже всё исцарапано под рубашкой. Позабыл себя, изошёл на тряпьё».
Двойник продолжал насмехаться:
— А вот и тупая скотина подоспела, даже искать не…
Он не успел договорить. Конь взбил копытами пыль, и, вмиг оказавшись с ним рядом, боднул в грудь. Двойник упал навзничь, выронив револьвер. Конь встал на дыбы, издал звериный рык и обрушился на ловчего всем весом, после чего стал рвать зубами, мотая тело по земле.
Дамьен успел позабыть, каким бывает Конь в гневе. Может, и хорошо, что их осталось всего не больше сотни.
— Хватит, — остановил его Дамьен.
Рогач бросил взгляд недоумения, но разжал пасть. На теле двойника не осталось никаких следов, но тот уже не подавал признаков жизни, какой бы условной она ни была. Он стал быстро таять и через несколько мгновений обратился в пыль, которую тут же разметал ветер.
До этого притихшая толпа ринулась в сторону церкви. Даже призраки верили, что её стены защитят от грозившей опасности. От грохота захлопнувшейся двери с колокольни отвалилась доска и упала перед входом.
Дамьен достал из седельной сумки бутылку аниски. Пара глотков огнём растеклись по горлу, остальное ловчий выплеснул на церковь. Достал из кармана пачку спичек, поджёг и щелчком отправил в полёт.
Рогач заворожённо смотрел, как пламя поглощает дерево. Казалось, в почти человеческих глазах виднелась грусть, но Дамьен хорошо знал Коня.
— Не притворяйся, тебе нравится смотреть, как мы истребляем друг друга.
Рогач мотнул головой, недовольный, что его раскрыли. Дамьен усмехнулся и отстегнул застёжку плаща. Красно-золотой символ прошлого упал под ноги половой тряпкой. Сверху легла широкополая шляпа и блестящий значок с головой коня. Дамьен остался без привычной брони, в испачканных штанах, белой рубахе и алой бандане. Больше ничто не выделяло его из толпы, но будто бы сделалось легче дышать и воздух показался слаще. Слишком долго Дамьен полагался на пустые символы.
— Я тут подумал, что одних стихов будет маловато, — рассуждал он, выезжая верхом на Коне из опустевшего и затихшего города. — Разбавлю их историями о наших похождения. Хотя боюсь, что никто не поверит.
За спиной с треском обрушилась колокольня, и только заходящий шар солнца был тому свидетелем.
Автор: Игорь Яковицкий
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ