Судьба-16
Ателье
Заведующий ателье, Абрам Натаныч, очень жалел Полину, понимая, что женщине одной с ребёнком очень сложно жить, решил ей помочь финансово.
— Дам тебе, Полина Максимовна, ученицу. Научишь шить, так как сама умеешь, выпишу премиальные. Хорошо научишь, премиальные хорошие получишь, тебе деньги для ребёнка в самый раз сгодятся.
Полина согласилась.
Ученицу звали Панна. Панна Евдокимовна Иллатовская.
Перед войной их семью выслали в Сибирь Отец Панны, Иллатовский Евдоким Изосимович, работал председателем колхоза, который был на самой границе с Польшей. Сам он тоже был поляком. Кому-то очень не хотелось, что бы председателем колхоза был честный и очень грамотный человек, вот и написали донос, что якобы председатель каждый день уезжая на обед домой, укладывает в телегу мешок с зерном.
На анонимный донос тут же отреагировали и, к дому председателя в обеденный перерыв прибыла проверка. Она обнаружила во дворе председателя, сразу у калитки мешок, в котором было ведро пшеницы.
Евдокима Изосимовича сняли с работы, имущество конфисковали, дозволенные вещи уложили в подводу, усадили семерых детей, не пожалели и жену председателя, она была на последнем месяце беременна и отвезли на вокзал. Семью отконвоировали в Сибирь. Жена Евдокима в дороге родила девочку, в пути девочка умерла.
Семью Иллатовских отправили в Кемеровскую область в село Шушталеп. Поселили хотя и в маленький, но тёплый дом. Евдокима отправили валить лес. Жена Евдокима зиму не пережила.Панне было тогда десять лет. Младше её были ещё два брата, Павел и Виктор Иллатовские.
Старший Иосиф, устроился на работу и поступил в институт, учился заочно. Девчата одна за другой тоже стали подыскивать для себя работу, а потом и выходить замуж и уезжать из посёлка. Евдоким тоже женился, привёл в дом вдову, Екатерину. Екатерина души не чаяла в Евдокиме, но дети его, её интересовали мало. Она не была ни злой ни доброй мачехой, просто жила рядом.
Панна осталась с младшими братьями и старалась заменить им мать. Ей очень трудно было справляться с хозяйством, одна ручка у Панны была искалечена. В младенчестве, кто-то из старших сестёр нянчился, да не смог удержать и уронил. Мало того, что ручка высохла, а ещё и не разгибалась полностью. Поэтому платья Панна носила с длинным рукавом и ходила, словно прикрывая правой рукой свой животик.
Полина прониклась к ученице и старалась научить её всему, что умела и знала сама. Она видела, что девушка очень старательная, исполнительная и аккуратная.
Панна быстро научилась шить простые детали. Полина с каждым днём усложняла швейные операции, Панна с ними благополучно справлялась. Наконец она доверила девушке самостоятельно выполнить заказ. Панна выполнила работу, изделие последнего вида сложности.
Выполнила очень правильно и чисто. Заказчица было очень довольна. а как был доволен Абрам Натаныч, просто не передать словами.
— Голубушка, теперь вы будете подменять наших работниц, пока на выходные дни, а летом на отпускные. И получать станете не как ученица, а как квалифицированный швейный работник. А там и год закончится, вы получите собственное рабочее место. Теперь вам нужно научиться кройке, чтобы в будущем брать собственные заказы — советовал он Панне.
Однажды Серафим забежал на работу к Полине. и увидев её ученицу, очень удивился.
Перед ним стояла хрупкая девушка с открытыми, небесного цвета, глазами. Её красиво уложенные волосы, имели необычайный, светло-русый цвет с мягким серебряным отливом. Худенькую длинную шейку обвивал шёлковый голубой шарфик. Красивый высокий лоб украшали две тонкие дуги тёмных бровей.
Солнечный луч, падающий через окно на лицо девушки, высвечивал длинные густые пушистые ресницы. Её стан облегало шёлковое голубое платье. Такой миловидности и воздушности в образе девушки, он никогда не встречал. Девушка была настолько необычной, каких, по его мнению, не бывает на земле. Даже на запретных открытках Серафиму не удавалось увидеть таких. Девушка была словно из сказочного мира, который невозможно увидеть, но он есть.
Он чаще стал забегать к сестре в ателье и тайно, как бы невзначай, наблюдать за ученицей сестры. Ему очень нравилось смотреть, как бесшумно передвигается эта девушка, как легко и непосредственно она держится среди портних. Его восхищали её голубые глаза, они тоже были необычными, таких он не встречал в своей жизни. От них исходило удивительное спокойствие. Он смотрел в них и тонул в безбрежном бархатном взгляде. Он любовался её чарующей улыбкой, на узорчатых припухших губах, её утончённым носиком и красивым высоким лоб. Вся она была лёгкая, воздушная, какая-то неземная.
Приглядевшись к девушке, Серафим заметил, что она не разгибает в локте правую руку.
— Сестра, у тебя козырная ученица. А что с её правой рукой? —поинтересовался он у Полины.
— Покалечена. Но ей это не мешает. А тебе для чего знать? У тебя жена есть. Вот за её руки и беспокойся — отчитала брата Полина.
— Понятно. Ладно, бывай, я домой — взмахнув рукой, он отправился к выходу.
— А чё приходил-то?
— Соскучился, вот и заглянул. Давно не видел — рассмеялся Серафим.
— Ага. Давно, вчера виделись. Ох ты! — она шутливо пригрозила ему пальчиком.
— Костюм хочу пошить, да вот ткани у вас такой нет — хитро прищурив глаза, ответил он.
— А зачем тебе костюм? А-а, всё же решили с Ниной свадьбу сыграть, расписаться? — обрадовавшись своей догадке, предположила Поля.
— Много будешь знать, быстро состаришься — выкрикнул Серафим, открывая ногой дверь на выход. Он шёл домой с твёрдым решением, расстаться с Ниной.
Войдя в дом, он спросил у матери
— А где Нинка?
— В бане, стирку затеяла. Ох, и молодец она у нас, ох и молодец. Без дела не сидит. То стирает твои портки, то гладит, то шьёт, повезло тебе сын. Спокойна я за тебя, в хороших ты руках, сын. Редкая жена, с такой не пропадёшь.
— Мам, отправь Нинку к родителям — грустно попросил Серафим.
— А чё у них стряслось?
— У меня стряслось. Не буду я с ней жить — твёрдо заявил сын.
— Как это не буду? Ума лишился? Ты не дури, лучше-то не найдёшь. Жена не платье, сбросил, да другое одел. Жену на всю жизнь берут. Привёл, живи!
— Ну и живи с ней сама. А я ухожу — он накинул на плечи пиджак и вышел из дома.
— Стой! — кинулась она следом за сыном. — Стой! Тебе говорю!
Но Серафим даже не оглянулся.
— Уйдёшь, домой больше не пущу! — кричала Пелагея вслед сыну.
Не оборачиваясь, он помахал матери рукой.
— Вот варнак! Вот злодей! Ну появишься ты ещё домой, я тебе устрою — горячилась Пелагея.
— Сашенька пришёл? — выбегая из бани, спросила Нина.
— Пришёл и ушёл. Сказал, что совсем ушёл.
— Как совсем? А как же я? — удивилась Нина.
— Ой, девка, ничего я не знаю. Какая холера его взяла? Вот ведь жизнь, какая настала, а? Разве мы могли родителям в чём-то поперешничать, а? А что сейчас происходит? Ты ему слово, а он два! Зубатится ещё! Говорю, стой! А он мне ручкой вот так — она показала, как Серафим ей помахал рукой.
— Разве могли мы подумать, что до такого разбалуется народ? Живут без венца и без штампа, как скот. То живут, то разбегутся, тьфу! Срам один. Разве так можно!
Всю неделю Нина ждала своего Сашеньку, но он так и не пришёл.
— Я наверно домой жить пойду — сообщила она Пелагеи.
— К пьяницам своим пойдёшь? Ну и какая твоя жизнь там будет? Пить научишься, да мужиков менять. Вот такая тебя там жизнь ждёт. Ты угол сними, да иди на работу устраиваться. Учиться бы надо. У тебя пять классов образования, куда ты пойдёшь? В столовую посуду мыть?
— Пойду посуду мыть, если возьмут. Хорошо, сниму угол, домой не пойду — согласилась Нина.
— Ну, смотри, я не гоню. Но он, пока ты здесь, сюда ни ногой.
— Я всё поняла. Сейчас соберусь и уйду.
— Не горячись. Пробегись по нашей улице, может, кто и сдаст угол. Я денег дам, заплатишь. А там и сама зарабатывать начнёшь и будешь сама платить.
Нине удалось "снять угол" и она собрала свои вещи.
— Собралась? — спросила Пелагея.
— Собралась. Спасибо за всё. Ну, не поминайте лихом — она обвешала себя узлами и пошла к двери.
— Погоди. Дай-ка парочку узелков, провожу до места — Пелагея сняла с её плеча связанные два узла, перекинула через своё плечо и они пошли.
— Жалко отца нет, на лошади бы увезли. Но ничего, не далеко так и сами донесём.
Как только Нина ушла из дома, Серафим вернулся.
— Чё, не стыдно шарам-то? Привел девку сам, а мама выгоняй? Срам и только.
— Не мог я. Жалко мне её. А жить с ней не хочу. Другую люблю.
— Вот кобель, так кобель. В кого только вы такие уродились?
— Мам, а мы когда белить будем?
— Сам что ли белить будешь? Жену выгнал и за побелку заговорил.
— Сам буду.
— Картошку выкопаем и побелим, как обычно.
— А половики стирать будем, они вроде тоже не свежие.
— Так стирай. Сейчас самое время. Как вёдра будут и нажваривай валиком. Я водой поливать буду. А чего это тебе вдруг захотелось обиходом заняться? Задумал чего? Ко мне в дом больше никого не води. Хватит. Видал, какую моду взяли, одну выпроводил, другую приведу. Никого не пущу.
— Я жену приведу. В ЗАГСе распишусь, вечер сделаю. Вот костюм пошью, дом приготовлю и женюсь.
— А невеста-то, чья будет?
— Ты её не знаешь. Они ссыльные, в Шушталепе живут.
— О, Господи. Одна с пленным путалась, другой с ссыльной, что у меня за дети? Горе одно. Как же вы жить на белом свете собираетесь, со своим повадным характером? — горько вздохнула Пелагея и пошла во двор.
Как только убрали овощи с огорода и заложили весь урожай в подвал дома, Серафим принялся за стирку половиков. Пелагея во всём помогала сыну. К Покрову всё было готово и побелено и новые занавески на печи и на окнах, и свежие скатерти на столах. Даже новая мебель в доме появилась.
На Покров был сильный снегопад, а на другой день ударил мороз. Серафим в свой выходной день нарядился в новую рубаху, новые брюки, новые кожаные сапоги, на плечи накинул полупальто, шапку сдвинул на одно ухо и никому ничего не говоря, отправился в Шушталеп, сватать Панну.
По пути он зашёл в магазин и купил бутылку водки.
Когда Серафим требовательно загромыхал своим крепким кулаком в дверь, в доме два мальчика, начального школьного возраста, сильно перепугались. Не дожидаясь ответа, он распахнул дверь. Холодный воздух влетел в тёплую комнату, окутав испуганных младших братьев Панны, белым паром.
Захлопнув за собой дверь, он прошёл и, поставив бутылку водки на стол, спросил у ребят
— Где батька-то?
— В хлеву.
— А вы чего батьке не помогаете?
— А мы только со школы пришли. Поедим и тоже пойдём в хлев.
— А чё там делать будите?
— Сена наносим на вечер и на утро, ещё воды в бочку наносим и, уроки пойдём делать.
— А навоз, не вычищаете что ли?—удивился Серафим.
— Нет. Тата чистит, потом матка Катя доит.
— Ну что, помочь будущему тестю, что ли?
Серафим, как был в новом наряде и выходных сапогах,так и пошёл в хлев. Взял с кучи навоза торчащие вилы и зашёл в коровник.
— Здорово были! Ну что, Евдоким Изосимыч, помощь нужна?
— Добры вечур. Вже сробил — хмуро ответил поляк.
— А я свататься пришёл. Вашу дочь, Панну замуж взять хочу — смело сообщил гость.
.
— Мило познаць млодзежь — вежливо сказал Евдоким.
Они вышли из хлева. Серафим обтёр об снег сапоги. Хозяин сделал тоже самое и, сняв с валенок калоши, аккуратно поставил их над дверью под крышу хлева и они пошли к дому.
Открыв дверь в дом, хозяин сказал, приглашая Серафима
— Витамы — а когда вошли в дом, спросил
— Як се пан называ?
— Как меня называть? Саша — протягивая руку Евдокиму Изосимовичу, представился Серафим. Хозяин пожал руку и указал на стул возле стола, на котором одиноко стояла бутылка Серафима.
Серафим сел на стул, положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула, запрокинув руку на спинку.
— Я ведь по–вашему, по-поляцки не очень понимаю. А вы, по нашем, по русскому, понимаете?
— Разумем, разумем — улыбаясь, ответил Евдоким.
— Так, а чего не говорите, если разумеете? — удивился Серафим.
— Не. Не хце
— Не хоца, не хочется? Вам не хочется говорить на русском языке? Почему?
Хозяин пожал плечами, но ничего не ответил.
— Чудной вы. Всё понимаете, говорить можете, а не хотите. Чудной.
С это время в дверь впорхнула Панна. Её, всегда бледные щёки, раскрасил мороз в розовый цвет. Глаза, светящиеся радостью, вдруг потухли и уставились на Серафима.
Он растерялся, быстрая смена её настроения дали понять, что он не желательный гость.
Нога слетела с другой ноги, а рука соскользнула со спинки стула, на колено, он округлил глаза и ждал, что ему сейчас скажет эта девушка.
— Вы к кому? — спросила она.
— К тебе. Замуж пришёл звать, пойдёшь?
— Нет. Прошу вас, покинуть наш дом и больше здесь не появляться — ответила Панна. Серафим подскочил со стула и "бросив" в лицо девушке
— Выйдешь! Никуда ты от меня не денешься. Выйдешь, это я тебе говорю! — он, с силой удалил ладошкой по двери и выбежал в распахнутые двери. Навстречу шла мачеха Панны, Екатерина.
— Ты чего, парень, чё случилось? — спросила она. Но Серафим пролетел мимо, словно не заметил.
— Ух ты, и калитку не затворил, вот окаянный — закрывая калитку, ворчала Катерина.
Серафим летел на остановку, как ужаленный кем-то. Это было для него большим ударом, как же, ведь он считал себя из лучших кавалеров самым лучшим.
— На работе хвалят за рисковые решения и действия, за смелость и безупречность в работе. Мой портрет всегда висит на доске почёта. Его не сняли, даже когда сидел четыре месяца — он шёл и распалял себя.
Как только в городе вышел из автобуса, забежал в магазин, купил бутылку водки, распечатал и выпил из горлышка половину. Домой шёл быстро и всю дорогу твердил себе
— Не бывать по-вашему! Не бывать. Русский язык не любит! Полюбит! Краля небесная, выйдешь как миленькая. Любить будешь всю жизнь! Я вам не кто-нибудь! Я Сашка Скударнов. А Сашка Скударнов слов на ветер не бросает. Сказал, выйдешь! Значит выйдешь!
Когда бутылка опустела, он зашёл в магазин, купил ещё бутылку водку, зубами её открыл и, отпив половину, отправился домой. Шёл из центра пешком, поэтому пришёл домой, когда на улице уже стемнело, а в доме и племянницы и родители уже спали.
Ближе к ночи, он выпил ещё стакан водки. Вывел Ласточку из конюшни, запряг в сани и погнал в Шушталеп.
В доме Евдокима Изосимовича на одной половине горел свет. Сам хозяин с хозяйкой уже спали, только мальчишки Витька с Пашкой, да их старшая сестра, готовили школьные уроки. Дверь на крючок ещё не была закрыта.
Серафим, ввалился в дом Евдокима. Грудь нараспашку, ноги для устойчивости расставлены шире плеч, без шапки, но в тулупе.
Все трое впились в него глазами и молчали.
— Последний раз спрашиваю, пойдёшь за меня? — грозно рявкнул Серафим, глядя на перепуганную девушку.
— Нет — тихо сказала Панна.
— Не-е-ет? — он схватил младшего брата и прижимая его к себе, заявил
— Не пойдёшь за меня, зарежу брата! — метнув взгляд на нож для лучинок у печи, заявил он.
Панна от страха за жизнь брата побледнела и свалилась со стула без чувств.
Серафим сбросил с себя тулуп, раскинул его на полу, подскочил к девушке, взял на руки и уложил на тулуп, закатал в него девушку. Из под тулупа торчали голые ноги. Он молниеносным движением сдёрнул с печи большие серые валенки, и натянул их на ноги Панны. Потом подхватил девушку в тулупе и вынес на улицу, пинком открыв дверь.
Уложив в сани свою ношу, погнал лошадь домой. Родители Серафима тоже спали.
А когда утром Николай затопил печь, то обратил внимание на чужие валенки.
— Мать, ты не знаешь, куда вчера Сарка на Ласточке ездил?
— Почём знать, мы же спали
— А чьи это валенки?
— Так Сарка откуда–то приволок
— Ему своих мало? Чужие-то зачем?
— А кто его знает, что у него на уме. Жениться собрался, так может и валенки для того.
— Он чё, в этих валенках жениться будет? Нет мать, тут какая-то иная причина. Для чёта же он Ласточку гонял куда-то. Он в какую сёдня смену?
— Встанет, узнаем, вчера выходной был. Обычно с выходного утром уходит.
— Так буди, время уже, проспит ещё. Ночь где-то болтался, так отсыпается.
— И то верно — согласилась с мужем Пелагея и отдёрнула занавеску в комнату, где спал Серафим. На полу у кровати на тулупе спал Серафим, а на его месте лежала девушка.
— Бать, пойди-ка сюда, посмотри на эту картину.Как собачка на полу свернулся калачиком.
Николай подошёл, заглянул в комнату, взял тулуп за оба конца и выволок сына в другую комнату. От него разило перегаром.
— Мать, неси квасу кружку или огуречного рассола.
Пока Пелагея слазила в погреб за рассолом, Николай разбудил сына.
— Гулёна, ты на работу идёшь?
— Ага. Только я прогул сёгодня сделаю. Батя, ты смотайся на шахту, скажи, что я не смогу, чтобы прогул не влепили.
— А чего не сможешь-то? Что сказать?
— Заболел.
— Чем?
— Скажи, что не знаешь. К врачу повезёшь в больницу.
— Ну хорошо. А бумага будет от врача?
— Будет. Больничный будет, слово даю. А сейчас отстань от меня.
— Чего это? Видал, как разговаривает? А ты ему "рассол неси". Ремня ему мало давали, придётся наверстать, как раз новый ремень купил.
— Мать, давай рассол — крикнул Серафим.
— Бери сын, не захлебнись только — она подала Серафиму кружку с рассолом.
Дрожащими руками он схватил кружку и жадно, залпом выпив рассол, протянул кружку матери. Пелагея приняла кружку и спросила
— Чё на полу-то валяешься, или новая жена пьяного с кровати сбросила?
— Чё это сбросила, попросила, чтобы я на неё не дышал, вот я и ушёл.
.
— Ты смотри сын, ты дыхнуть на неё побоишься, а она тебя к подолу не допустит, так и будешь дворняжкой у её постели жить.
— Мать, не береди душу, без тебя тошно.
— Ну а коли тошно, так не жри больше нормы. Пей, да норму знай. Сколь выпил-то?
— Не помню, две али три бутылки. Не закусывал, вот и развезло.
— Ну, давай, губи себя смолоду. Есть–то будешь, или с собой собрать?
— Не пойду на работу, пусть батя на шахту смотается.
— Чего ему там делать? Ты на шахте работаешь, или батя?
— Я вот тебе смотаюсь, а ну вставай! — крикнул на сына Николай, потрясая ремнём.
— Ага, испугал, бегу и падаю — съязвил Серафим.
— А вот так — он размахнулся и ожёг сына ремнём со всей силы. Тот подскочил с пола, выпучив глаза.
— Ты чего, бать?
— Чего? Ты жену новую привёл для чё, чтобы пить и на работу не ходить? Я тебе покажу, как безобразничать. Не вложил в тебя в своё время, сейчас подправлю, рука не дрогнет.
— Собери с собой, да побольше, на жратву пробивает — быстро обратился Серафим к матери убегая на кухню.
.
— Это ты Ласточку-то для чё брал, чтобы жену привезти? — крикнул ему вдогонку отец.
— Угу — буркнул Серафим.
Быстро одевшись, он подхватил со стола приготовленный обед и ударив со всей силы ладошкой в дверь, выбежал на улицу. Дверь с шумом закрылась.
Через час Пелагея зашла в комнату к Панне. Увидев, что девушка по- прежнему лежит, сказала
— Ну, девка, коли замуж собралась, так привыкай мужа сама на работу собирать и сама встречать.
— Не собиралась я — тихо ответила Панна.
— Ага, силой тебя сюда притащили.
— Силой. Только ведь теперь никому не объяснишь, не поверят. Да и до дома не в чем добираться. Он ведь меня в своём тулупе привёз — она вздохнула и добавила — Видно судьба моя такая.
— Да, девка, судьба у каждого своя. Видать что у тебя вот, такая. Ну, вставай, умывайся, прихорашивайся, да кушать будем.
Пелагея ушла на кухню, а Панна встала, застелила постель и пришла на кухню.
— Умывальник за занавеской, полотенце я тебе там повесила. Давай мойся, а я на стол соберу.
Она поставила на стол мёд, хлеб, отварной картофель, солонину, нарезала солёного сала.
— Батю кликнуть надо, ты то его ещё не видела, не знаешь? — спросила Пелагея Панну,когда та подошла к столу.
— Видела, он к Полине Максимовне в ателье приходил.
— А Полинку ты как знаешь?
— Училась у неё, теперь работаю. Сегодня я во вторую смену.
— Портниха?
— Да. Хочу ещё на закройщицу выучиться
— Зовут-то тебя как? А лет сколько?
— Панна.Мне двадцать три года.
— Ишь ты, двадцать три. Имя не наше. А я Пелагея Петровна. Так вы как, записываться в ЗАГСе будете или так жить?
— Я бы хотела оформить брак по-настоящему — тихо сказала Панна.
— Это правильно. Ой, а чё ручку-то не разгибаешь, ушибла где?
— Нет. Сёстра водились, уронила и руку покалечила. Всю жизнь теперь так и будет. Я привыкла, не замечаю. Делаю всё, что нужно, мне не мешает.
— Скажи как, а? А много сестёр-то? Братья, поди тоже есть?
— Восемь нас было у матери, да семь осталось. Мамы тоже уже нет.
— Болела чем?
— Я? Нет.
— Мать-то, раз померла, чем-то болела?
— В дороге дочку родила, простыла, и сестрёнка не выжила и мама не выздоровела, поболела да умерла.
— А что в дорогу на сносях-то приспичило?
— Ссыльные мы. Из под Львова, с Польской границы. Поляки мы. Ссылали не посмотрели на сносях или нет.
— Во-о-он оно как .
— За что сослали-то?
— Это перед войной было. Отец был председателем колхоза. Хорошим был председателем, людей ценил, скот жалел. Обедал всегда дома. Вот только на обед приехал, и в дом зашёл, а следом за ним какие-то люди, пришли, не наши, с района. Они нашли в нашем дворе мешок с ведром пшеницы. Привели соседей, всем этот мешок показали. Тата не видел этого мешка, когда входил, а они его нашли. Кто-то мешок после того, как он в дом прошёл и поставил.
Разбираться не стали. Весь колхоз собрался. Люди молчали, в землю глядели, видно было, что не верят. А приехавшие стыдили, ругались. Хотели, чтобы народ их поддержал, но люди молчали.
Всё у нас забрали. Погрузили на подводу и отвезли на вокзал, а там в поезд и в Сибирь. В дороге все припасы съели, прибыли, а жить не на что. Отца отправили на валку леса, а аванс дали только через две недели. Вот две недели жили впроголодь. Пройдём по домам, поклянчим хлебушка, что дадут тем и кормились. Больше отцу отдавали, он работал, ему силы нужны были. Мама больше лежала, так и не оклемалась, отошла.
— Надо же, настрадались вы, дорога до Сибири с ваших краёв не ближняя.
— Когда Сарка с работы придёт, ты уже на работу уйдёшь. Вы не встретитесь. А ты с работы, вечером поезжай домой, вещи собери, какие есть, Серафим лошадь запряжёт и за тобой приедет. Это где ж он так напился вчера?
— Не знаю. К нам он уже пьяный приехал. Мне вот только на работу не в чем идти.
— Мария у нас в больнице, может, слышала про аварию на шахте, вот она попала под завал. Пока в её пальто обрядишься, отработаешь, да за своими пожитками домой съездишь. Серафим привезёт.
— А почему вы его Серафимом зовёте, все его Сашей зовут?
— Серафим, это имя ему при крещении дали. Православные мы. А ты крещёная?
— У нас вера католическая. Нас тоже крестили. А у меня сестра Серафима. Красивое имя, почему он себя Сашей всем называет?
— Ну, вот и спросишь, а я не знаю. Пойду батю кликну. Вот как уйдёт в свою столярную, так не дозовёшься. Порой так его работа захватит, что и про еду забывает. Накрою на стол, и всё стынет — недовольно ворча, она ушла во двор.
Панна, оставшись одна, окинула взглядом кухню. На стенах весят два шкафа, украшены резьбой. Между шкафами полки для посуды постоянного пользования, под ними две тумбочки, дверцы которых тоже с резьбой. На одной стоит самовар на блюде, на другой туеса, разных размеров.
Большой круглый стол, за которым она сидит, застелен, свежей белоснежной скатертью. Всё чисто и уютно.
В печи трещат поленья, захотелось прижаться к тёплым кирпичам и подумать о том, как же ей теперь жить. Но не пришлось девушке подумать о своей жизни, в двери вошли хозяева. Одновременно из зала выбежали одна за другой две черноголовые девчушки. Увидев незнакомую девушку, остановились у порога в кухню, но как только вошли дедушка с бабушкой, кинулись к ним.
Николай подхватил Валентинку
— Проснулась моя ясная.Проснулась моя сладкая, айда глазки мыть. Вот тут бабушка тёпленькой водички нам налила. Давай сама, давай помогай мне. Ну, умница. Ну, молодец. Ох как умеет. Ох, как! Кошка так не умеет, нет. Валентинка только так умеет умываться. А теперь вот полотенчиком утрись и кушать пойдём.
Валентинка старательно вытерла личико и отдала деду полотенце
— Я тоже так умею умываться — подбегая к умывальнику, заявила Валюня
— Умеешь, умеешь, ты же старшая, ты всё должна уметь — подставляя стул к умывальнику, подтвердила Пелагея и помогла внучке взобраться и умыться.
Панна наблюдая это явление, удивлялась.
— Какие вежливые, ласковые, детей любят. Мы от родителей такой ласки не имели. А Пашка с Витькой вообще не знают что это такое. Почему же сын у них такой грубиян? Ох, как же жить с таким? — думала она, страшась своего будущего.
Детей усадили за стол. Пелагея перед каждой поставила миску со щами, по стакану свежего молока и по кусочку хлеба.
— Как зовут-то тебя, невестушка? — спросил Николай у Панны.
— Панна я— тихо ответила она, стыдливо пряча глаза.
— Значит, говоришь, из ссыльных? Из под Польши прибыли?
— Да — кивнув, ответила она.
— Бывал я в этих местах, бывал. И в первую Германскую и во вторую. Ну так ты не горюй, не горюй дочка. Мы ведь хоть и не ссыльные, да всю жизнь здесь живём. Нас бы тоже сослали, да дале Сибири–то уж некуда. Ну, давайте завтракать благословясь, да всем во здравие.
Пелагея перекрестилась, прошептала "Отче наш" и разлила по мискам горячие щи.
За столом Николай никому не разрешал разговаривать, все ели молча. Даже маленькие девочки к этому были уже приучены, и тоже ели не капризничая, и не разговаривая между собой.
Серафим не мог дождаться конца смены, как только она закончилась, он первым побежал на автобус. Влетая в дом, спросил у матери
— Мам, Панна где?
— Как "где?" На работе — ответила Пелагея сыну
— Ей же не в чем идти на работу, зачем ты её отпустила? — возмутился он.
— Чего реветь-то на злу голову, я не глухая. Пальто Марии ей дала. Ты вот не шуми, а меня послушай. Она домой после работы поедет, соберёт свои вещи и ты привезёшь её с ними в санях.
— Мама, да она же не согласится со мной поехать. Мне что, опять её воровать?
— Ну не согласится и хорошо. Значит не судьба. Тебе зачем калека, когда девок здоровых пруд пруди.Да и перестарок она, ей уж двадцать три, а тебе всего ещё девятнадцать.
— Ты вот что, мать, не вздумай при ней так высказаться! Я не погляжу, что мать родная.
— Та-а-к и чё сделаешь? Убьёшь? Изверг!
— Ещё чего. Откажусь. Навсегда откажусь — переодеваясь, отвечал Серафим матери.
— Эх сынок, сынок. У тебя уже одна жена была, вторую привёл, а потом, может и третью приведёшь, а мать, что родила, да вырастила, одна на всю жизнь. Отказывайся! Только когда эту выгонишь, домой не приходи, я сама от тебя отрекусь тогда. Мужик, который баб меняет, сам себе не хозяин. Дьявол его рогом роет, вот он и делает то, что ему надо. А ты куришь, пьёшь, баб перебираешь, самый для него подходящий объект. Продашь душу дьяволу, про дом забудь и про нас тоже.
— Я атеист, мать. Атеист. Ни в дьявола ни в Бога не верю.
От Панны не откажусь, не бойся. Люблю я её. Нинку не любил. Привёл для забавы, а с этой жить хочу. Детей от неё хочу.
— Такая тощая, кого она тебе родит, котёнка? Прости меня, Господи — Пелагея перекрестилась.
— Откормлю. Всё хорошо будет. Пошёл я Ласточку запрягать
— Так ведь рано, она ещё на работе.
— А я у ателье подожду. Вместе вещи соберём и приедем.
— Ну смотри, как знаешь, я своё сказала.
— Мам, Марию на днях с больницы выписывают. Так я думаю, что ей хорошо бы пока с вами пожить, а мы с Панной в её доме одни поживём. А там видно будет.
— Ну, спасибо, что предупредил. Что я скажу на это? Живите с Богом. А как с записью, тоже не будешь расписываться?
— Буду. Завтра с утра заявление подадим, а потом и распишемся и вечер сделаем. Ладно, пошёл я. К ночи дома будем.
— Ну, давай с Богом! Горе моё луковое.
начало 1 части повести Скудара-1
начало 2 части "Русская дочь военнопленного немца-1"
© Copyright: Валентина Петровна Юрьева, 2022
Свидетельство о публикации №222120701178