Роман известного французского писателя Стефана Вуля "Сиротка Пердиды" (STEFAN WUL "L'ORPHELIN DE PERDIDE") так и не был профессионально переведен на русский язык, хотя другие его произведения у нас издавались. Тем не менее, любители фантастики нескольких поколений в нашей стране хорошо знают это произведение, и вы уже догадались - почему. Предлагаю свой вариант перевода первой главы этой книги.
...Чем быстрее мы движемся,
тем медленнее течет время.
При достижении скорости света,
время прекращает существование;
«теперь» длится вечно.
Артур КЛАРК
Глава первая
Двое — ребенок и взрослый — пересекали равнину, заросшую сиреневой травой. Тени обгоняли их, становясь все длиннее. Бег малыша был легок, он то и дело оглядывался на отца, который двигался тяжелой, прихрамывающей походкой. Иногда мальчик останавливался, рвал пухлыми пальчиками редкие зеленые цветы. Лицо отца, сведенное судорогой натянутой улыбки, мрачнело.
— Вперед, малыш! — хриплым голосом выкрикивал он. — Быстрее, или я тебя схвачу!
Ребенок заливался смехом, припуская вперед. Его отец, высокий, атлетического сложения, бородач устремлялся следом. Он походил на пьяного, или — на смертельно усталого человека. Время от времени, мужчина с тревогой озирался. Прислушивался к отдаленному гудению, которое преследовало их уже третий час. Комбинезон бородача был изорван, на руках запеклась кровь. На измученном лице темнели глаза — белки наливались лиловым. Веселая погоня за беззаботным сыном с каждым шагом давалась мужчине все труднее, но он очень хотел достигнуть далеких, похожих на полукруглые холмы зарослей до наступления ночи.
Внезапно бородач споткнулся и упал на колени.
— Я не могу так больше, — прошептал он.
Он был измотан, опустошен. За целый день лишь раз прикоснулся к своему, ничего не подозревающему ребенку. Он боялся заразить сына. Горячее дыхание вырывалось из уст мужчины, обессиливающий жар расплывался по венам. Бородач знал, что скоро умрет, но рассчитывал, что не раньше, чем они достигнут «холмов». В них была его последняя надежда.
Дрожащие губы бородача не в силах больше были сдерживать обильное слюнотечение. Мутные тяжи словно соединяли его опущенную голову с землей. Слезы бессильного бешенства катились по пыльным щекам. Мужчина нечеловеческим усилием приподнял голову. Ему казалось, что она весит тонну, не меньше. Сквозь застилавшую взор пелену, он увидел, что ребенок подошел к нему.
— Нет, нет! — простонал бородач, мотнув головой. — Только вперед... сын…
Ребенок рассмеялся, по-прежнему веря, что они всего лишь играют.
Подхлестываемый долгом, отец выпрямился. Это ему удалось далеко не сразу. Спустя несколько минут он стоял, широко расставив ноги по щиколотку в сухой ломкой траве. Со стороны могло показаться, что бородач пришел в себя, но некому было смотреть со стороны. Кроме него и шестилетнего сына на целой планете не осталось ни единого человека. Мужчина посмотрел на большое красное солнце, истекающее кровью на самом краю мира. Закатный багрянец сделал его бледные от лихорадки щеки пунцовыми. А ручьи слез и слюнные тяжи — кровавыми. Лишь белки глаз по-прежнему темнели зловещим лиловым цветом.
Назойливое гудение, пока еще слабое, донеслось издали. Мужчина вздрогнул, пробормотал:
— Скоро они будут здесь...
— Сыграем еще, папа? — спросил ребенок, ухватившись за отцовскую разорванную штанину.
Слабый рывок малыша едва не опрокинул взрослого.
— Скоро они будут здесь, — повторил бородач.
И добавил усталым, слишком низким и хриплым голосом, чтобы быть понятым ребенком:
— Я не спас твою мать, и не спасусь сам... но тебя, малыш, я спасу...
— Почему ты бурчишь в бороду? — осведомился ребенок, дергая его за штаны. — Ты странный сегодня!
Гудение на горизонте усилилось. Как будто там была огромная пасека.
Неловкими трясущимися руками, мужчина принялся рыться в многочисленных карманах своего комбинезона. Наконец, он извлек металлическое яйцо, утыканное тысячью маленьких отверстий, словно наперсток. На корпусе можно было различить полустертую надпись: «Устройство длительного обеспечения дистанционного общения». Бородач поднес его ко рту и пробормотал:
— Скоро они будут здесь... а у меня не осталось сил... Ты слышишь меня, Джаффар? Я не могу больше... Джаффар, ты меня слышишь?!
Мужчина прижался к округлому устройству ухом, но не разобрал ничего, кроме поющей волны автонастройки. Тогда бородач встряхнул «яйцо», как встряхивают механические часы со сломанной пружиной, и снова послушал.
Все напрасно. Джаффар его не слышал. Видимо, был очень занят.
Мужчина облизнул вдруг пересохшие губы, гулко сглотнул слюну и просвистел кодовую ноту. Эта нота, в десятках световых лет от этой злосчастной планеты должна была предварить автоматическую запись слов, которые он собирался произнести. Для верности, мужчина высвистел эту ноту три раза подряд, с регулярными интервалами, затем еще три раза, но на тон выше. Она пронзала подпространство, за долю секунды преодолевая миллиарды километров.
Наконец, бородач услышал сигнал, обозначающий готовность к записи. Звуковая волна стала басовитой, и он быстро заговорил:
— Слушай внимательно, Джаффар. Это запись... Скоро они будут здесь... Катрин погибла... «Водомерка» опрокинулась... У меня лиловая лихорадка... Я долго не протяну...
Он вдруг согнулся в три погибели в приступе кашля. Снова упал на колени. Аппарат подпространственной связи кривобоко покатился в траву, подминая ломкие стебли.
Переждав приступ, бородач протянул грязную и дрожащую руку, подобрал аппарат, возобновил передачу:
— Я отправляю Пьеля в зону долонгов. УДОДО передам ему... Помоги выбраться моему... Нашему с Катрин сыну... Ради нашей дружбы... Ради памяти Катрин... Все, времени не осталось... Прощай, Джаффар.
Мужчина настроил устройство на непрерывную двустороннюю связь.
Зловещее гудение нарастало. Взгляд смертельно больного затуманился. Неверным движением, бородач протянул аппарат мальчику.
— Возьми, сынок, — пробормотал он. — Это Додо… он умеет разговаривать…
Ошеломленный, готовый расплакаться ребенок, не шевелился. Он не узнавал отцовского голоса, ставшего хриплым и жестким. Малыш даже немного испугался.
— А ты больше не будешь со мною играть? — спросил он робко.
— Возьми это, — сказал человек, сжимая его пальцы на аппарате.
Ребенок принялся плакать и уронил непонятное тяжелое яйцо. Мужчина переполз на коленях поближе к сыну, поднял аппарат и вручил малышу.
— Храни его, малыш… Понимаешь меня? Разговаривай с ним... Слушайся его, как слушался бы меня или... маму... А теперь... Видишь во-он те заросли? Беги к ним! И не оглядывайся! Беги!
— Папа… — захныкал малыш.
Отец строго посмотрел на него. Затем собрался с силами и рявкнул грозным голосом:
— Я сказал «беги», щенок!
Никогда еще он не разговаривал с сыном в таком тоне. Испуганный, мальчик отбежал на десяток метров, обернулся, сотрясаемый рыданиями.
— Паа-паа!
Отец встал, шатаясь как дерево в бурю. В руке у него оказался камень. Бородач вяло замахнулся и швырнул камень в сына
— Вперед, грязнуля!.. В заросли, я сказал!
Ребенок отбежал еще немного, и снова остановился.
— Ну, подожди… — прошептал отец.
Он вытащил из кобуры на поясе бластер. Оставалось всего два заряда. Мужчина выстрелил в землю, справа и слева.
Сухая трава мгновенно воспламенилась. Огонь, подгоняемый ветерком, начал быстро распространятся по равнине, устремляясь за малышом в погоню.
Мужчина улыбнулся, попытался в последний раз помахать маленькому сыну, но тот со всех ног мчался к зарослям, не оборачиваясь, навсегда сохранив в памяти разгневанное лицо отца.
Пламя поднималось все выше, неумолимо оттесняя маленького беглеца к причудливо переплетенным ветвям долонгов.
Гудение нарастало, превращаясь в металлический грохот.
— Они не успеют, — шептал бородач. — Мой сын не достанется им...
Красное солнце закатилось. И сиреневая равнина озарялась только пожаром. Пьель уже не видел этого. Он скрылся под сенью огромных деревьев, которые, казалось, не в силах были расти вверх, и потому пригибались к земле, вонзая ветки в сухую красноватую почву. В лесной тени ярко светились крупные плоды, похожие на китайские бумажные фонарики. Почва под ногами мальчика поблескивала крупинками золота. В сочетании с красноватым свечением плодов — это было очень красиво. И Пьель невольно замедлил свой бег. Малышу почудилось, что он вновь потерялся на праздничной ярмарке, как это случилось с ним на Кассиопее-13. Его внимание привлекли живые фонарики, которые покачивались на ветвях. Пьель шмыгнул носом в последний раз. Горе понемногу превращалась в ребяческий протест против окружающего мира. Пьель обратился к дереву:
— Он не красивый, твой свет.
Словно маленький Одиссей, дразнящий древесного Полифема, руками-ветками шарящего у себя под ногами, малыш запальчиво пнул по стволу. Полифем не почувствовал удара. В светлых глазах Пьеля закипели злые слезы.
— Я скажу папе, он… он сильнее тебя…
Малыш ничком упал на песок, разрыдался, призывая отца. Заметил, что все еще сжимает в руке металлическое яйцо, швырнул его в дерево. Устройство ударилось о ствол, отскочило, воткнулось острым концом в маленький холмик золотого песка. Красноватое свечение «фонариков» заиграло на его боках. Это было очень красиво. Пьель угрюмо покосился на аппарат.
— И совсем ты не красивый! — пробурчал малыш.
В его устах это звучало, как высшее оскорбление. Пьель верил, что можно подчинить людей и вещи, называя их уродливыми. Но вскоре забыв об этом, он подполз к устройству и принялся перекатывать его с боку на бок, любуясь игрой световых зайчиков. Поиграв минут пять, Пьель наполовину закопал аппарат в красивом блестящем песке. Затем, наклонив голову, спросил:
— Тебе уютно в этой постели?
Не дождавшись ответа, малыш тихо вздохнул, рассеянно поглаживая корпус аппарата пальцем.
— У тебя нет глаз… — сказал Пьель. — Ты не можешь видеть... Но я знаю, ты умеешь разговаривать. Почему ты со мною не разговариваешь? С папой разговаривал, я слышал. А со мною не хочешь…
Он лег рядом с «яйцом», прижался к песку щекой. Прислушался к пению волны. Сонно улыбнулся, передразнил аппарат:
— Илоулоулоу...
И заснул с приоткрытым ртом. Золотой песок блестел на его щеках, все еще мокрых от слез. Ночной лес затих. Зловещее гудение не проникало под кроны долонгов. Никем не тревожимый, мальчик проспал до утра.
