Полуденное солнце прожаривает городскую окраину. Древние кирпичные стены пышут жаром, а едкая пыль вздымается облачками от каждого шага. Воздух ощущается горячим студнем, обволакивающим со всех сторон. Даже звук замедляется в нём и вяло течёт по узким переулкам, разливается по дворам.
В глухом тупике, некогда бывшем красильней, стоят двое. Седой старик в ветхой рубахе и штанах с дырами на коленях и голенях. Напротив него мальчик пяти лет, голый по пояс и блестящий от пота. Старик тощ, горячее солнце вытопило весь жир и окрасило кожу бронзой. Рукава закатаны чуть ниже локтя, открывая рельефные предплечья и на удивление мощные запястья. Под кожей играют сухие мышцы, один взгляд на которые многое скажет бывалому воину. Глаза выцвели и уже не угадать, какого цвета были. Рот кривится в вечной улыбке из-за тонкого шрама через левый уголок губ.
Старик задумчиво вертит длинную палку. Некогда бывшую черенком вил, но обломанную с одного края. Скривившись, перевёл взгляд на мальчонку, тот сгорбился, стиснул прутик в правой руке. Плечи, скулы и бока горят свежими ссадинами. Колени и локти содраны и пестрят коростами. Волосы от пота и пыли превратились в длинные иглы.
— Серкано, так нечестно! — Выпалил малец, исподлобья глядя на старца и отступая на шаг.
— Правда? — Брови старика взлетели на середину лба, а вечная улыбка стала совсем уж ехидной. — А мне так не кажется.
— У тебя палка! — Голос ребёнка взвинчивается, звеня от подступающих слёз. — А у меня вот это!
Потряс прутиком, вытянув руку и кривя личико. «Оружие» закачалось в руке, едва не переламываясь посередине. Старик вздохнул, сокрушённо покачал головой.
— Какая незадача...
Плавно шагнул, делая полукруглое движение кистью. Палка с лопотанием взрезала воздух там, где мгновение тому было ухо мальца. Ребёнок отскочил, запнулся о древний глиняный чан. Взгляд вцепился в «оружие» Серкано, прикусил нижнюю губу.
— В бою нет честности. — Сухо сказал старик, тайком напрягся, не давая боли пробиться в голос. — Есть победитель и мертвец.
Колено! Стоило шагнуть и оно вспыхнуло колючей болью. Нарастающая агония молнией пронеслась по нервам и ударила в поясницу. Серкано сделал паузу, как бы давая ученику осмыслить слова, а сам задержал дыхание. Иначе вырвется страдальческий стон.
Короткий шаг в сторону, вот так, двигайся плавно, не дай боли затмить сознание. Ты сильнее этого! Потерпи и всё пройдёт. Это не подагра, просто ты старый.
— Если хочешь быть первым, — со вздохом продолжил Серкано. — Учись выкручиваться.
— Но я даже парировать не могу!
— Учись!
Палка метнулась к бедру, мальчик извернулся, отскочил, замахиваясь. Старик шагнул вперёд и в сторону, крутанув кистью. Удар рванул вверх наискось. Палка, с отчётливым стуком пересохшего дерева, врезалась в плечо. Мальчик вскрикнул, схватился за поражённое место и попятился, пока не уткнулся спиной в стену. Затравленно огляделся, сглотнул сухой ком.
Слева осколки древнего чана, где в седые времена римляне окрашивали одежду. Справа дырявый тент и самодельный лежак из плотной ткани и выброшенного кем-то кресла. На нём стоит кувшин воды и... плотный хлеб с запечёнными фруктами и цельным зерном.
Мальчик сглотнул ещё раз, осознав, насколько голоден и хочет пить. Зыркнул на учителя. Потёр ушибленное плечо, оскалился, как злобный волчонок. Серкано наклонился и, вытянув левую руку, поманил двумя пальцами. Ребёнок оскалился, как волчонок, бросился в атаку размахивая прутиком с пронзительным свистом, стараясь достать старика хоть куда!
Серкано уворачивается с раздражающей небрежностью. Покачивает палкой, вынуждая ученика отскакивать, спасаясь от ложного удара. Чем только распаляет бурлящий, детский гнев. Улучив момент, легонько стукнул в темечко. Просто обозначил удар, но и этого хватило. Ноги мальца подломились, он рухнул в пыль, едва успев выставить руки.
— Будь внимательней, Дино! Замахи слишком широкие! Слишком медленные!
— Иначе ударить не смогу! — Выпалил ученик, через сиплое дыхание. — Прутик ведь лёгкий!
Старик остановился, медленно склонил голову к плечу, сверля ученика взглядом. Верхняя губа дёрнулась по-волчьи, показав желтоватый, стёсанный возрастом, клык.
— Прутик? — Прорычал Серкано, стискивая палку до хруста, не то дерева, не то пальцев. — Прутик?! Гадёныш... Я что, учу тебя владеть чёртовой веткой?! В твоих руках эспада! Рапира! Треклятый меч! Так дерись им, как оружием, а не палкой!
Крылья носа грозно распускаются, глаза выпучились, а с губ срываются капельки слюны. Старика трясёт, на виске яростно пульсирует толстая вена. Боль трусливо попятилась, затаилась, пережидая шторм и затачивая зубы.
— Встал! — Проорал Серкано и эхо заметалось по тупику, скрылось в подворотне. Кошка, мирно дремавшая в тени, вскинула голову и с неудовольствием воззрилась на людей. — Не смей опускаться перед врагом! Спину прямо, Орландо!
Мальчик вздрогнул, услышав полное имя. Что-что, а это не сулит ничего хорошего. В прошлый раз Серкано заставил махать тяжеленной оглоблей с полудня и пока мальчик не упал плашмя.
Прыжком подскочил, встал в стойку: левая рука за спину, кулак прижат к пояснице, оружие перед собой. Вздёрнул подбородок, всем видом выказывая готовность учиться. Наставник обошёл по кругу, придирчиво оглядывая, подтолкнул носком туфли ступню.
— Сносно. Удар из первой позиции!
Орландо послушно исполнил, замер, вытянувшись всем телом и ожидая указаний.
***
Тренировка длится целую вечность. Руки, несмотря на лёгкий прутик налились горячим свинцом, а пот выедает глаза. Орландо сопит, хрипит, но выполняет каждую команду. Серкано расположился на лежаке и смотрит за ним, отрывая кусочки хлеба. Разминает меж пальцев и бросает в рот. Жуёт медленно, старые зубы не перенесут попадания обгорелого зерна.
В густом и горячем воздухе зазвенели колокола. Звук разносится над крышами, отражаясь от выцветшей черепицы. В дальнем конце переулка, у самого выхода на улицу, хлопнула дверь. Мелькнула согбенная старушечья спина. Мальчик проводил взглядом и задумчиво спросил:
— А почему мы не ходим в церковь? Говорят, там кормят, даже таких, как мы.
— Потому что Богу всё равно. — Сухо ответил Серкано.
Кряхтя сел, охнул и замер, вцепившись в поясницу. Выждав пару мгновений, взял кувшин и сделал щедрый глоток. Утёр губы тыльной стороной ладони и протянул ученику. Левый рукав задрался выше локтя, стал виден краешек татуировки и надпись под ней: Ad majorem Dei gloriam. Буквы едва различимы на морщинистой коже, едва тронутой загаром. Орландо сощурился, зашевелил губами, силясь прочесть:
— Ат мажориум дей глориам?
— Ад майо́рем де́и глёриам. — Поправил старик, отщипнул кусок хлеба и бросил в рот. — А ты делаешь успехи.
— А что это значит? — Спросил Орландо, беря кувшин.
Сделал глоток и едва сдержал стон наслаждения. Тёплая вода ощутилась прохладной и свежей, будто только из горного ключа. Первый глоток впитался в пересохшую глотку, не дойдя до желудка.
— То, что у тебя получается выговаривать латынь. Не идеально, но всё же.
— Нет, я про саму надпись...
— Это неважно. — Буркнул Серкано, забирая кувшин. — Только не вздумай повторять эти слова прилюдно. Никогда. Ты меня понял, Дино?
— Д-да. Но почему?
— Потому что. Садись и ешь.
С востока дует горячий ветер и в нём угадывается дыхание далёкой пустыни. Серкано наблюдает, как мальчишка торопливо жуёт хлеб. Тощее тельце содрогается от жадности, как у голодного котёнка. Под кожей отчётливо проглядывают рёбра, обтянутые тонким корсетом мышц. На плечах и спине тугого мяса больше и прорисовано отчётливее. Мальчишка создаёт впечатление молодой виноградной лозы, гибкий и на диво прочный.
Прут лежит под правой рукой, как и положено мечу. Сам ученик сидит, скрестив ноги на восточный манер и бросает косые взгляды на выход из тупика. Редкие прохожие его не замечают, они вообще стараются не обращать внимания на бездомных. Вдруг те посмеют просить пару лир?
Серкано подставил лицо ветру, пусть и горячий, но всяко лучше духоты штиля. Царившего последнюю неделю. Нос защекотали запахи горячего камня, пыли и кипариса. Вновь посмотрел на приёмного сына.
Смерил рост и ширину плеч, толщину запястий. Хмыкнул и вздохнул.
— Доедай и пойдём к тёте Пауле. Может, она поможет чем и... отправимся к морю!
— Зачем? Оно ведь очень далеко!
— Знаю. — Ответил Серкано поднимаясь, держась за спинку лежака. — Но там нам будет лучше и тебе пора учиться плавать.
Плавание укрепляет тело, развивает выносливость. Всё это нужно хорошему мечнику. Но, что более важно, в море полно рыбы. На одном хлебе и овощах мышцы не развить... Да и морской воздух полезен для старых лёгких.
Когда мальчишка вприпрыжку выбежал из тупика, Серкано улыбнулся... и зашёлся сухим, рвущим гортань, кашлем. Торопливо прижал ладонь ко рту, согнулся, пытаясь задавить болезненный спазм. В груди прокручивается шипастый багор, рвёт лёгкие в лоскуты. Гортань сводит, а в глазах темнеет.
Вцепился в спинку, рухнул на колени, радуясь лишь тому, что мальчишка не видит. Не надо детям смотреть на умирающих стариков... Дыхание прочистилось, Серкано выругался на латыни. Отнял ладонь ото рта и осмотрел. Крови нет, знак хороший, но нисколько не обнадёживающий.
Поднял взгляд к голубому, прокалённому жаром небу и шёпотом взмолился:
— Я знаю, тебе всё равно. Но молю, дай мне времени обучить его! Только об этом и прошу!
Небо не ответило, как и всегда. Серкано тяжело поднялся, отряхнул штаны с неудовольствием отметив новые прорехи в ветхой ткани. Покосился на кувшин и крошки, махнул и, опираясь на палку, побрёл за приёмышем.
У самого выхода из тупика остановился, в пыли под ногами тускло блестит металл. Покряхтывая, наклонился и подцепил две серебряные монетки с чеканным профилем. Сощурился, поднося к глазам. Таких раньше не видел, точно не лиры и не динарии, даже на драхму не похоже. Но это определённо серебро, а значит им можно расплатиться с доброй Паулой.
— Глядите-ка, — пробормотал Серкано, пряча деньги в карман, — а удача ещё улыбается. Жаль не так часто, как в молодости... хотя тогда, она скорее скалилась.
Затылком ощутил чужой взгляд, но не обратил внимания. К старости чувства начали подводить всё чаще. Мерещится и не такое. Не подводит только чувство опасности, но оно молчит. Поворачивая за угол, краем глаза заметил тёмную фигуру на крыше. Моргнул и видение пропало, как и положено галлюцинации.