Резкая невидимая человеческому глазу волна в вагоне повыбивала газеты и книги из рук читающих. Кто-то вскрикнул, не сумев удержать свои очки, которые отлетели в проход между сиденьями и звонко хрустнули под невидимой ногой.
Облако металлической вони окутало помещение. Вика сама не понимая для чего, подняла руку и провела ею по воздуху, будто сидела в надувной лодке и касалась кончиками пальцев ряби на водной поверхности. Не отводя глаз от Красного колпака, она сглотнула. Навстречу двигалось существо, которое убило банши. Из-за изодранной одежды на нем нельзя было понять, где заканчивается ткань и начинается плоть.
Красный колпак мрачно зыркал на Вику, раздувал ноздри и подергивал головой. Пассажиры вокруг не видели происходящего, и только некоторые из них обратили внимание на девушку, вжавшуюся в деревянное темно-бежевое сиденье. Ведунью охватил инстинктивный страх.
Красный колпак то ли фыркнул, то ли усмехнулся и приблизился настолько, что она почувствовала запах крови от его шапки. У существа в руках появился острый клинок, который сейчас должен был вспороть Викину грудь. Ледяное блестящее острие коснулось женского горла. Колпак не спешил убивать. Он смаковал. Играл, как кот с добычей. Медленным движением скользнул острием по горлу, груди, ниже и замер в предвкушении новой крови.
Вагон дернулся. Плохо различимая в темноте белая простыня снега за окном начала двигаться. Пол вздрогнул. Сильней. Еще сильней. Вика зацепилась глазом за девицу и милиционера, которые с молчаливым ужасом смотрели из тамбура на то, как сейчас ведунью будут вспарывать.
Наблюдали.
Неважно как защищать себя–все-равно никто никогда не скажет, правильно это или нет. Вика вдохнула носом, коснулась пальцем острия клинка. Вибрация пола и твердой скамьи прошла в ее палец.
Когда вокруг происходит много всего и тебе говорят, что делать, уже не хочется думать самостоятельно. Но теперь никто не говорил. И надо было решать прямо сейчас вопрос смерти. Или жизни. В Древних Афинах люди считали, что их мысли – это приказы Бога. В эту секунду Вика продумывала тысячу мыслей о спасении, взявшихся в голове из ниоткуда.
Вдруг толстый мужик, сидящий напротив Вики и искоса поглядывающий на неадекватные движения девушки, резко вскочил со своего места и быстрым шагом направился в тамбур, вытирая испарину со лба. Чиркнула спичка. Через полураскрытую раздвижную дверь тамбура в вагон начал просачиваться дым.
– Слышь, мужик двери-то закрой, воняет, – раздался голос из середины вагона.
Вика умоляюще взглянула на девицу и та ловко метнула через незакрытую до конца дверь пузырек, который моментально оказался у Вики в руках. Резким движением, будто вытаскивая градусник из-под подмышки, ведунья выплеснула жидкость прямо на шапку красному колпаку и только потом вспомнила, что нужно было всего лишь открыть крышку и выпустить запах.
Девица довольно улыбалась, выглядывая из тамбура. Викины губы двигались беззвучно, повторяя странные слова, нейтрализующие силу красного колпака. Слова, которые она никогда не знала и не смогла бы повторить.
Красный колпак согнулся пополам от боли, задрав голову и обнажая кончики острых клыков. Звериный оскал, острые кончики ушей, грубая темно-серая кожа, искривленные скулы – все это сейчас дымилось под горящей шапкой и плавилось, как безобразная карнавальная маска, облитая кислотой.
В вагоне запахло как в кабинете дерматолога, удаляющего лазером огромную коричневую жирную родинку. Народ начал нервно принюхиваться. Дым повалил со стороны Вики в середину салоны.
– Пожар! Пожар! – закричала женщина с огромной сумкой
– Стоп-кран!– заорал мужик и кинулся к красной ручке.
Народ повскакивал со своих мест и толпою ринулся в тамбуры в разные стороны. Мягкие бока застревали в дверях, люди давили друг другу ноги. В суматохе никто не обратил внимания на белую как мел девушку, которая почти сползла со скамьи, и сидела, не шевелясь и упершись лбом в стекло.
После резкого торможения в вагон попытались войти патрульные, но из-за столпотворения–не удалось. Пока уговаривали людей расступиться, пока пробирались, дым постепенно рассеивался, оставляя под собой зловонную тлеющую кучку, которую кроме Вики, и вероятно, ее сопровождающих, никто не видел и не чувствовал.
– Эй, девушка, вам плохо? – раздался мягкий шлепок по щекам, и резкий запах аммиака ворвался в Викину голову.
Ведунья потрясла головой и открыла глаза. Проморгалась. Черные точки под веками то и дело заслоняли собой реальность. Вика приподнялась и осмотрелась. Рядом с ней стояла незнакомая женщина в белом халате. Позади нее махала рукой девица с вокзала, постепенно растворяясь в пространстве.
– Что за денек сегодня? – бормотал патрульный, - то медведь на рельсах, то дым без огня.
Вика улыбнулась. Сегодня у нее был второй день рождения. Или третий. Или четвертый. «Скорей бы добраться до дома», – думала она, удивляясь теплу, которое разливалось по ее телу, особенно обволакивая живот. Ехать в больницу она отказалась, оправдывая свой обморок сильной усталостью. На следующей станции всех пассажиров пересадили в другой состав. А в газете в тот день написали, что в электропоезде из-за курения в тамбуре произошло возгорание, которое успешно потушили прибывшие на место сотрудники линейной милиции.
Уже через час Вика торопливо вылезала из вагона, постукивая по металлическим лесенкам каблуками сапог. Не успела электричка отъехать, как иней забелел на Викиных волосах, выбившихся из-под шапки. Ведунья взглянула на родную тропу в сторону своего дома, шумно вздохнула и подняла руки. Длинные тени от фонарей послушно лежали перед ведуньей, приглашая ступить на них.
Уголки губ дрогнули. Издали раздалось знакомое стрекотание сороки. Улыбнулась. Снег под ее ногами не темнел, превращаясь в белоснежные следы. Ветер усиливался, собирая на обочинах дороги твердый льдистый слой наста, по которому даже кот мог пробежать, не оставляя следов. Близкий лес приветливо гудел, встречая.
Вика добралась до дома, открыла замок. Казалось, несколько дней превратились целую вечность и успели сделать дом пустым и безжизненным. С порога Вика поняла, что в доме что-то не так. Большак притаился где-то в углу и не хотел выходить. Кота вообще не было видно и слышно. Сорока, оповестившая о возвращении ведуньи, теперь тоже куда-то подевалась.
Через минуту за окнами дома все изменилось. Ветер будто взбесился. С улицы послышались стон и свист. В стекла громко полетели горсти сухого снега. Теперь лес рядом уже не гудел приветливо, а роптал и злился, закидывая землю ломаными ветками.
С невольной тревогой Вика прислушалась к звукам. Что-то вздохнуло в подполе — глубоко, прерывисто, печально.
– Большак? – позвала ведунья, ставя чай ни плиту.
Никто не отзывался.
– Большак?– еще раз позвала Вика.
Снова раздался шум на лестнице в подпол. Потом половицы заскрипели, выдавая приближение бесшумных шагов. А затем теплое и мягкое кинулось в ноги к Вике и заскулило жалобно-жалобно и непрерывно.
– Ну ладно тебе, ладно, я вернулась, – гладила Вика невидимого Большака, ощущая кончиками пальцев тепло на своих коленях.
– А где Урсик?– ведунья огляделась еще раз.
– Из-под веника у печки на нее мигали кошачьи глаза. Настороженно так мигали. Будто видели ведунью впервые в жизни. И не подходили.
На Вику снова напало неопределенное беспокойство. Вроде она дома. Все хорошо. Но что-то всё равно не так.
