Жалость к себе — плохое, а главное, необратимо скучное чувство. Стоило вступить в клуб любителей «лепестков», чтобы осознать это — до зуда в порванных и чертовски медленно затягивающихся сухожилиях. Я заплатил за эту жизненную мудрость абсурдно смешную цену, можно сказать, отхватил с огромной скидкой на распродаже в «чёрную пятницу» на древнем базаре мироздания, очень резко за последние десятилетия — под стать самому окружающему нас миру (и миру ли?) — трансформировавшемся в онлайн-супермаркет бесконечно-человечьих войн.
«Лепестки», или, в терминологии фронтовой алхимии, ПФМ-1, если кто-то ещё не в курсе (хотя вряд ли), — это коварные боеприпасы, которые теперь тысячами утопают и выныривают из-под земли в вязких от сырого ноября донбасских степях. «Лепесток», выпавший на мою долю, оказался то ли бракованным, то ли лежал удачно — если смотреть на ситуацию обычным пехотинцем. По инженерной задумке, эта херня при контакте отрывает ногу иной раз по колено, стандартно — по щиколотку и крайне редко откусывает лишь ломоть стопы — либо пятку, либо другую часть, а главное, почти никогда — просто щекочет пальцы, слегка обглодав их и выплюнув пускай поломанными и окровавленными, но практически целыми.
Так что, когда я говорю про распродажу и свою смешную цену, я знаю, о чём идёт речь, потому что обошёлся без болезненных ампутаций и последующих фантомных болей, которые неустанно терзали моих соседей по больничной палате. В какой-то момент мне даже стало неловко оттого, что я не нуждаюсь даже в обезболивающих уколах, и я постарался поскорее оттуда смыться, ведь моя удача выглядела чуть ли ни плевком в судьбы тех, кто прогулялся по супермаркету войны, не получив такой огромной скидки. Побег из госпиталя, впрочем, отнюдь не гарантировал беспечной жизни: ногу заковали в гипс на долгие месяцы, за которые мне ещё предстоит изучить глубины человеческой жалости во всех её разновидностях. Впрочем, и пары недель хватило, чтобы понять: самая скучная из них — это жалость к себе.
Нет ничего зануднее, чем рассказы о ранениях и травмах. Вот правда, тоска смертная. Так что давайте больше не будем об этом (как будто кто-то меня уговорил на это длинное вступление?) и сразу перейдём к тем новым возможностям, которые открывает перед фатально энергичным человеком статичное состояние. Конечно, это наблюдение и анализ. В случае людей, соприкоснувшихся с войной, в первую очередь интересно изучить природу собственных страхов и отношения к смерти.
Я, например, никогда не понимал, почему мне так страшно — и особенно когда я возвращаюсь из командировок — ехать по МКАД. Моя соблазнительная и на фоне зимы ещё более смуглая, чем обычно, метиска-гуманитарщица, как всегда, уверенно правила нашим военкоровским «Дракаром», который я решил «выгулять» в столице, по медицинско-санитарным соображениям отправившись в небольшой отпуск. Она ныряла на скорости в 120 км/ч с одной полосы приводящей меня в ужас МКАД в другую (а их там, кажется, штук шесть) — тогда как я, расположившись со своими гипсовыми кандалами, трясся на заднем сиденье от панического страха.
Я был уверен: мы вот-вот и неизбежно разобьёмся. Не потому, что эта дерзкая красотка плохо водит, а потому, что фиг его знает, что творится в головах остальных повседневно-мкадовских водил. «Наверное, это профдеформация, — осенило меня через какое-то время аналитических усилий, — видимо, моё извращённое фронтом сознание воспринимает каждую из этих тысяч машин как непредсказуемо барражирующий боеприпас, каждый из которых потенциально может нести для нас обоих смерть». Именно этот потенциал и приводит меня в околовоенный ужас, хотя, в отличие от войны, на МКАД всё происходит по заранее установленным, а главное, в тотальном большинстве случаев соблюдаемым участниками процесса правилам.
Хаос в дорожном движении на самом деле ведь сведён к минимуму, иначе бы мы так массово не использовали автомобили. Да, аварии — иной раз со смертельным исходом, — конечно, случаются, но статистически они не сопоставимы с тем хаосом, который несут с собою масштабные боевые действия. Другое дело — моё деформированное отношение к этому. Ведь на войне, в отличие от мирной жизни, мозг воспринимает каждую потенциальную опасность всерьёз и, не умея оперативно перестраиваться на гражданке, получается, видит её повсюду и там. Даже если статистически она близка к нулю. В отличие от фронта. Отсюда — ужас и стресс.
Тумблерами для того, чтобы механически переключаться из одного режима в другой, я пока что не обзавёлся и понял: для того чтобы затянуть «лепестковые» раны без риска для психики, нужно либо не выходить из дома, либо возвращаться в Донецк. К чему мы с моей вкусно пахнущей метиской-гуманитарщицей немедленно и приступили — после того, конечно, как я исцеловал на её лице (и не только) все сладкие родинки. И вот безумный и растерзанный Донбасс ближе с каждым километром, а урчание внутренностей «Дракара», снова вырвавшегося на волю, мерно убаюкивает разбушевавшиеся было фантомные страхи.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
Военный корреспондент Семён Пегов, автор Telegram-канала @wargonzoya специально для @russian.rt.com
