Дом встретил Лизу стылым холодом, огонь в печке давно погас, и, хотя от ее беленых бочков еще слегка веяло теплом, но прогреть комнату ей уже не удавалось. Более-менее еще было на кухне, куда выходил этот, похожий на разинутый рот, закрытый чугунной дверкой лаз. Лиза знала, что в этот лаз положено закладывать дрова, она не раз видела это в кино, да и Виктор вчера так ловко растопил этого монстра, что она его прямо зауважала, но сделать это самой? Вон и дрова лежат внизу, муж заготовил заботливо, но Господи! Как же страшно! Печка гудела вчера, как адский рой пчел, разошедшийся не на шутку огонь норовил вырваться наружу, а Виктор еще что-то там объяснял про вовремя закрытую или открытые задвижки, заслонки, поддувала и что там еще. Надо было слушать, а Лиза клевала носом и кемарила в блаженном тепле, и ей казалось, что эта забота о ней хоть кого-то будет продолжаться вечно. И вот тебе.
Стащив перчатки, она постояла, приложив их к теплому боку печки, подождала, пока они начнут более-менее шевелиться, и, не снимая шубки, села к столу. Полное одиночество в этом совершенно чужом и незнакомом доме было абсолютным, оно сдавило ей грудь, мешая дышать, Лизе захотелось повалиться на бок прямо в одежде, свернуться калачиком и тихонько скулить. Не плакать, не рыдать, именно скулить, как маленькая брошенная собачка. И Лиза так и сделала, свалилась на домотканный коврик, подтянула колени к подбородку, свернувшись в позе эмбриона, зажмурила глаза и заскулила - еле слышно, опасливо, тоненько. А потом вдруг уснула - разом, как будто ее макнули в густые, вязкие чернила.
Сколько прошло времени Лиза не знала. Но проснулась она опять от жуткого холода, да такого, что задеревенели не только ноги и руки, но и спина. Чувство, что у нее вместо позвоночника мерзлая доска заставило Лизу попытаться встать, она подползла на четвереньках к печке, поковыряла не подчиняющейся рукой в подпечье, нашла спички, наколотые лучинки и даже пару газет - Виктор все подготовил ей для растопки. Лиза напихала лучин в разинутый печкин рот, скомкала газеты, сунула туда же, подожгла. Подумала, закрыла все дырки поплотнее, опасливо отошла подальше, спрятавшись за дверью кухни, но печка загораться не желала, молчала и издевательски поглядывала на новую хозяйку квадратными глазницами над устьем. Покрутив в руках чурку, Лиза не решилась ее положить в печку, вернула на место и, всхлипнув от беспомощности, вытряхнула на пол содержимое принесенного медведем мешка. На крашеный пол вывалились настоящие богатства - длинная, вязаная из разноцветной шерсти юбка, два теплых, тоже вязаных свитера - коротких и расклешенных книзу, с широким мягким воротом, похожим на хомут и отделанными узкими полосками меха рукавами, пуховый платок - светло-серый, с пушистыми мохнушками, легкий и теплый, еще платок - светлый, расписанный розовыми и голубыми цветами, белый тулуп с отложным воротником и легкие, серые валенки. Лиза собрала вещи в охапку, хотела уложить их в кованый сундук, стоящий в зале около комода, но передумала. Натянула тулуп прямо на шубку, замоталась по пояс в пуховый платок, прыгнула в валенки и прямо так, закутанная по уши, как матрешка, залезла на печь, на лежанку, кокетливо украшенную ситцевой занавеской. Лежанка еще немного грела, Лиза снова свернулась клубком, подумала и задернула занавеску. Удивительно, но она согрелась, немного полежала, бессмысленно пялясь в темноте в потолок и уснула. И спала, как убитая, вынырнув из блаженного забытья, только тогда, когда кто-то затопал по дому уверенно и тяжело.
- Елизавета! Ты где, дома? Что холодно-то у тебя так, окочуриться можно, с ума ты сошла. Печку кто топить-то будет?
Лиза медленно приходила в себя, с изумлением разглядывая пушистую варежку, которой попыталась было потереть заспанные глаза. Этот мужской голос показался ей удивительно знакомым, у нее опять возникло такое же дежавю, оно уже возникало недавно, когда она увидела Никодима. Высунувшись из-за занавески, она глянула на гостя, и даже не удивилась - по кухне действительно топал Никодим. Он снял свой тулуп, широкие плечи, с которых свисал толстый, вязаный из грубой шерсти свитер, чуть сутулил, но это не портило его сильную фигуру, наоборот, придавало ей звериную стать. И даже хромота - он приволакивал одну ногу - тоже ему странно шла, она была ловкой, не болезненной. Он поднял голову, глянул, чуть прищурившись, свистнул тихонько.
- Да ты там в двух шубах, гляжу. Не запарилась? Давай, сползай, печку будем топить, да завтрак готовить. Светает вон, а мы тут не разлеживаемся.
Лиза молча слезла, стянула тулуп и шубу, послушно взяла из рук Никодима спички и лучины, внимательно выслушала инструкцию. Потом, внутренне содрогаясь от ужаса, запалила огонек, открыла поддувало и, растирая ладошки, с гордостью смотрела, как разгорается пламя, ласково облизывает дрова, набирая мощь, и слушала, как приветливо гудит печка, одобрительно подмигивая умелой хозяюшке.
Уже через полчаса Лизе стало жарко, она сидела у самой печки и чистила картошку, а Никодим куда-то исчез. Мышкой проскользнув в спальню, Лиза плотно прикрыла дверь, стащила джинсы и водолазку, натянула на себя юбку, которая оказалась точно впору, льняную рубаху и самый красивый свитер - серо-голубой, крупной вязки, теплый, наверное, пуховый. Заплела волосу в короткую толстую косу, завернула ее в кольцо, задумчиво постояла у зеркала, вытащила из рюкзака румяна и чуть коснулась бледной кожи щек. Из зеркала на нее смотрела чужая рыжая деревенская баба, молодая, светлокожая, с хитринкой в зеленых глазах.
- Перед кем ты рядишься, дура? Перед медведем этим? С ума совсем сбрендила, черти что в голову лезет.
Лиза поняла вдруг, что она разговаривает сама с собой, увидела, что Никодим, хромая, ходит от сарая к сараю, устыдилась и, стерев ладошкой румяна с щек, стащила свитер, оставшись в простой рубахе, убежала в кухню. Поставила котелок с картошкой в печь, нарезала хлеб, положила ложку в чашку со сметаной, которую откуда-то принес гость, стукнула сковородой по чугунной плите, пристроенной сбоку к печке.
- О! Яичницу решила, или блины? Поддерживаю. Давай яичницу, вот прямо со сливочным маслом. Оно там, в чугунке, в сенях. Обожаю такую.
Никодим сел на табурет у стола, чуть насмешливо посмотрел на Лизу, и у нее опять екнуло - ну видела она этот взгляд. Сохранился он у нее в памяти, как фотка в старом альбоме, вот только откуда она - тут память подводила.
Лиза кивнула, достала четыре яйца из корзины и пошла за маслом в сени.
