Стихи Екатерины Зинуровой — тревожные, неспокойные, яркие. Философские.
Лимский синдром
Есть три стадии:
Дело за малым, за мной, и — табак.
Вот слезает пергаментом белый, как воск, загар.
Розовеет под холодом льна пораженная плоть,
И рубцуются язвы. Что скажешь теперь, Господь?
Раньше думала: солнцем, селем, дождем и градом.
Он меня закаляет, Он говорит: «Я рядом.
Мерой меряю по себе. Резче вдох и выдох —
И тебе, и родным твоим, потому что выбрал.
Потерпи, и потом за тебя дадут сто небитых».
Так гордятся собой аутсайдеры детских игр,
Графоманы, спортсмены «на троечку», маргиналы.
Ничего, мол, таким как мы не дается даром.
Раз мы в клубе «так-вам-и-надо», то нам не надо.
Я теперь свободна — стокгольмский меня оставил.
Он не любит меня, и нет никаких тут правил.
Непонятно за что? От лукавого — думать иное.
На второй-то стадии…
…Не оставляй в покое.
Боже, только не оставляй в покое…
Так бывает
Так бывает: теряешь кольцо, и знаешь — вернется,
Приползет вверх по мокрой стенке глухого колодца,
Или с горки катясь, пружинкой запрыгнет на палец.
И поэтому я никогда ни с чем не прощаюсь.
Или так: лежала в кармане старая сотня,
И пропала — в пучине морской скрылись водные знаки.
Или брошена в черный футляр скрипача на Арбатской.
И чувствуешь: счет оплачен. А чей — неважно.
Теряешь нить разговора, находишь иголку
В стоге. Теряешь веру — находишь правду.
А если — контроль, связь с реальностью и сознанье
Теряешь, то — ничего: пустота и все тут.
А бывает: находишь друга, а он умирает.
А бывает: себя находишь и «пулю в лоб».
И подходишь к вратам (надеюсь все-таки) рая.
— А у нас депозит.
А мне лучше без столика, Петр.
Неусыпное бдение
А на улице солнце —
смывает румяна в воде
Красной уже.
И небо огнем замарано.
И ангелы плачут — будто бы по тебе
Теплым, косым и редким
Небесным нарзаном.
Жизнь стоит смерти,
Как всенощная — свечей —
Горчичного цвета, как пластилин
Застывших.
Жизнь стоит жизни —
Любой, если не твоей.
Ты ее — потухшую сменишь
Под плоским ликом
Святых.
А на улице ночь бледна,
И лежит луна,
Будто мячик в воротах —
В зыбкой дубовой вязи.
И поют июльские птицы,
И тишина
Распахнула объятия
Музыке их алмазной.
Неусыпное бдение стоит отекших ног.
Чаще кланяйся и спина болеть перестанет.
Поцелуи твои никогда не осудит Бог,
Будь это друг неверный или киот.
Виновато ли море за то, что целует песок,
А ветер, сквозящий/поющий в каждом органе?
А на улице темный —
цвета венозной крови —
Льется рассвет по запястью седой реки.
Это разве заря? В ответ кривляется солнце:
«Это не зря, не зря». А потом кричит:
«Это не зря, не зря.
Ты чего молчишь?
Ты чего до утра простояв,
Ничего не просишь?
Ты зачем пришла?»
А я говорю: «Прости,
Спаси, сохрани.
И спасибо».
— За что?
— Да просто.
Колобок
Знай, поджарый колобок: «Всё едино:
Жизнь — рутина, да и гибель — рутина.
И из холода оконной утробы
Ты катись. И не ропщи, каким боком
Бог тебе внушил и зов, и дорогу,
Отловил чертей и высушил омут.
Потому оставь ты эти сусеки,
Будет мир тебе и храмом, и склепом.
Ты не лего из костей с фляжкой крови,
Не сметаной и мукой ты наполнен.
Только словом, дорогой, только словом
И дыханием Его. Ничем кроме.
Холода идут. Болит поясница.
Обещай, что ты успеешь напиться
Медом, сахарной пыльцой и корицей.
А когда в лесу увидишь лису,
Спой, как ангел, и как дьявол станцуй.
И быть может, ночь по-над полем сечи
Птиц могильных поменяет на певчих.
Встретишь деда, говори: самовол».
— Понял, бабушка. Пока. Я ушел.
Песня «Комната комнат»
Комната комнат.
Потолок — небо, пол — из земли.
Сидишь в углу, на холодном.
Зачем сюда привели?
Ничего же нет здесь.
Только огромные серые корабли —
Тучи облезлые:
Снег переходит
В воду — на ладонях твоих.
Что сюда поместить?
Стул для начала
Или сразу диван-кровать.
Лечь и лежать.
Лечь и лежать.
Ничего не ждать.
Идешь и приносишь стол, табурет,
Скатерть, торшер, буфет,
Плиту и всякий другой предмет
Полезный в быту.
И еще еду.
А потом красивое —
Цветы, фантики, натюрморт,
Открывашку для пива,
Календарь на 2022 год
Из черных дыр и кротовых нор,
Книги, многие книги.
Толстые и худые:
Самые любимые
И те, что не для тебя сочинили.
И тебе становится хорошо.
И уже не хочется уходить.
А куда бы ты и ушел?
Выхода нет. Выход только один.
Иногда, кажется, дует из-под двери.
А где она, эта дверь? Покажи?
А потом появляются люди (или что это, миражи?):
«У тебя уют. Можно останемся тут?
Чтобы лежать и ждать».
— Нет, спасибо. Спасибо.
Себя бы спасти.
Твоя комната, комната комнат начинает расти.
Белый берег, радуга и залив.
Больно бьется морская волна.
Кажется, снова дует из-под двери.
Но она давно не видна.
Ты все выше — вровень с пиком Пальмиры.
А глаза — две Красные площади.
И, кажется, люди проникли в твою квартиру.
Осторожнее! Ведь перетопчешь!
Появляются тьма и сияние,
Звезды, космические корабли
И в туманности
Маленький шарик —
Копия нашей Земли.
Стеклянный, совсем игрушечный.
Местами — пег.
Трясешь, его, прислоняя к уху…
…И начинается снег.
Переход
Смерть — подземный переход
Возле химзавода.
Опрокинут небосвод
В лужицу у входа.
Лампы ночью не горят.
Пьяницы у лестниц.
Рвутся струны у гитар:
Кинчев, Цой и Летов.
Бабка просит пять рублей
(В полушубке драном):
Не давай монеток ей —
Это как с фонтаном.
Стены стонут, осыпаясь.
Ад смолой бурлит.
Хорошо, что не касаясь
Ты идешь земли.
Слышишь: мертвые поют?
Слышишь: кличут вороны?
Смерть — единственный маршрут
На другую сторону.
Ничего не проходит
Ничего не проходит. Липкая гладь
Перил вдоль лестницы к речке в промзоне.
И теплая фанта, и неба акрил,
Разбавленный в солнечном ацетоне.
Течения всхлипы, цветочный запах.
И ты: «Еще пять минут и обратно».
Так быстро? Так мало… «Останемся, ладно?»
Остались.
…………С тех пор минуло невнятных
Лет десять, а может, уже двенадцать.
И реки другие, и всхлипы, и плачь
Неба, что будто бы постарело,
Твою отражая последнюю бледность.
Был старше на год. Теперь — ровесник.
Что смерть? Упавший на землю крестик.
Что жизнь? Закат цвета фанты в косах.
И миг, не ставший отверженным прошлым.
Он просто анклав в суверенном сегодня.
Он там, он — сейчас, у речки в промзоне.
— Всего пять минут и обратно? Можно?
Можно, Господи?
— Можно.
