МИССИОНИЗМ
В XV веке Русь осознает свою миссию, причем власть, элиты и народ одинаково понимают её духовную сущность. Эта идейная симфония между верхами и низами создает условия для невиданного роста государства. Возникший во время правления Ивана III миссианский импульс, в течение нескольких веков постепенно угасает. И Российская империя к XX веку приходит к состоянию, которое А. Блок назовет «безвременьем», образно представив русское историческое бытие оплетенным паутиной, которую нужно разорвать. [1]
В данной работе неоднократно используется термин «миссионизм», «миссианство», как производное от термина «миссия». Одновременно часто приходится сталкиваться с термином «мессианство», который отличается всего одной буквой, и происходит от термина «Мессия». Не думаю, что его правильно использовать, так как относится он к Иисусу Христу.
Термин «мессианство» широко распространен. Так некоторые исследователи говорят о «мессианстве» русского народа, например, неоднократно цитировавшийся нами философ Н. А. Бердяев.
Н.А.Бердяев: «Царство собиралось и оформлялось под символикой мессианской идеи». [2]
Или вот, определение русского мессианства, данное старшим преподавателем кафедры МИОК МГУЛа М. В.Филатовым:
«Что такое русское мессианство? Идея Спасителя-Мессии приобретает в русской философии особое звучание и особый смысл. В русской религиозной философии идея мессианизма будет связана не с отдельной личностью — Спасителем, но будет проецироваться на весь русский народ. Именно идея коллективного Мессии становится традиционной для России». [3]
Не могу с этим согласиться. Никогда русский народ не ставил себя на место Христа-Мессии. Считать Христа идеалом, и стремиться соответствовать этому идеалу, — вовсе не значит ставить себя на место Спасителя.
Да, русская идея, сформировалась под влиянием христианства. Более того, она по нашему мнению является подражанием Христу, подражанием Идеалу: Христос спасает, жертвует Собой «за други своя», потому для русского национального сознания такое поведение представляется идеальным, а значит, достойным подражания. Поэтому русская национальная идея в том, чтобы защищать, помогать, спасать, бороться со злом. И в каком-то смысле можно назвать это «мессианизмом», но все же, думаю, это не верно. Поэтому мы будем говорить о миссии, ведь для того, чтобы идея реализовалась, ей нужна какая-то идеологическая концепция, народ должен понимать: как он сможет реализовать свою мечту, свою идею. А реализуется она посредством исполнения миссии, без которой идея так и останется лишь идеей.
Потому по отношению к русской идее, к русскому народу я буду использовать исключительно термин, происходящий от слова «мИссия», а не «Мессия». Никогда русский народ не смотрел на себя как на «коллективного Мессию» (Христа), а вот ощущение причастности к великой миссии, мы находим, и, даже можно сказать, что это является необходимым условием существования русского государства. Без миссии Русь разделяется на удельные княжества, которые собираются вместе лишь тогда, когда появляется цель. Без миссии, без глобальной цели, согласующейся с русской идеей, государство теряет смысл, и тогда может произойти обрушение, революция, всё что угодно, возможно, даже гибель.
БЛУЖДАНИЕ МИССИАНСКОГО ДУХА
Мы приближаемся к критической точке русской истории — революционной трансформации ХХ века. И мне хочется дать слово человеку широких взглядов, стороннику советского периода. Всегда полезно рассматривать вопрос с разных сторон, чтобы избежать однобокости, предвзятости. Ниже будет приведена большая цитата из лекции политолога С. Е. Кургиняна. Его размышления интересны тем, что в отличие от многих светских людей, он понимает, что кроме видимых аспектов исторического процесса: экономических, политических, социальных, — существуют иные уровни, для многих не очевидные.
Рассмотрим яркий и крайне интересный анализ фрагмента поэмы А. Блока «Возмездие» (1910 — 1921 гг.), касающийся важнейшего для России периода. Осень 1878 года. Русские войска возвращаются в Санкт-Петербург.
Перенесемся же в мятежный XIX век. Еще раз повторюсь: перед нами разбор, сделанный сторонником советского периода, и не со всеми утверждениями можно согласиться. Но разбор крайне интересен.
ШКОЛА СУТИ №1
С. Е. Кургинян (март 2012 г.): «Я начну сейчас «Школу сути». И начну ее с того, как именно выглядит этот самый миссианский импульс в России, который реально двигал нашу историю на протяжении столетий и столетий, а может быть и тысячелетий. Высшим воплощением которого был коммунистический период в жизни нашей страны (высшим на сегодняшний момент), и без возвращения к которому страна всё равно погибнет. Мне скажут, а почему она погибнет? Я отвечал по этому поводу много раз: нет для России места в том доме, который сейчас строится для всех остальных стран мира, в глобальном миропорядке (не важно: в новом мировом порядке или новом мировом беспорядке, — нет там места для России). А построение нового дома, в котором это место будет, и называется миссианством.
Миссианство — это способность страны указывать путь к новым историческим рубежам, вести за собой человечество не проторенными тропами. Вот что такое миссианство, и ничего больше. Оно может носить светский характер, оно носило светский характер при коммунистах, а может носить и религиозный характер, и оно носило в эпоху Третьего Рима именно такой характер. ….
Даже с прагматической точки зрения нет у России альтернативы этому миссианству, потому что если она не построит другой глобальный дом, то в этом доме ей места не будет, и её не будет. Она лишняя страна, и об этом много раз сказано.
Но на прагматике такие вещи не делаются. Если Россия не пробьется к собственному миссианскому слою, к тем слоям своих идеалов спящих или как-то поврежденно существующих в наших соотечественниках, которые могут воскреснуть и породить новый миссианский огонь, новую великую миссианскую страсть, преемственную к страсти предыдущих периодов, и абсолютно новую одновременно, если это не будет страстью, любовью, драйвом, мечтой, счастьем, то одной этой прагматикой, этими умозрениями не обойтись… На прагматическом горючем миссианство не осуществляют, тут нужны совсем другие типы энергии. Ими давайте сейчас и займемся.
Для этого я прочту длинное стихотворение, главу из поэмы «Возмездие» Александра Блока. Потому, что все разговоры о миссианстве не могут быть чисто умственными.
А. Блок. «Возмездие», 1910 — 1921 гг.
«Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!
В ночь умозрительных понятий,
Матерьялистских малых дел,
Бессильных жалоб и проклятий
Бескровных душ и слабых тел!
С тобой пришли чуме на смену
Нейрастения, скука, сплин,
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин,
Конгрессов, банков, федераций,
Застольных спичей, красных слов,
Век акций, рент и облигаций,
И малодейственных умов,
И дарований половинных
(Так справедливей — пополам!),
Век не салонов, а гостиных,
Не Рекамье, — а просто дам…
Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела…
А человек? — Он жил безвольно:
Не он — машины, города,
«Жизнь» так бескровно и безбольно
Пытала дух, как никогда…
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман:
Там, в сером и гнилом тумане,
Увяла плоть, и дух погас,
И ангел сам священной брани,
Казалось, отлетел от нас:
…
Тот век немало проклинали
И не устанут проклинать.
И как избыть его печали?
Он мягко стлал — да жестко спать…
Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Миссины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных сфер…
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне…
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
Что ж человек? — За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
О чем — машин немолчный скрежет?
Зачем — пропеллер, воя, режет
Туман холодный — и пустой?
Теперь — за мной, читатель мой,
В столицу севера больную,
На отдаленный финский брег!» [4]
Главное, что произошло — это погас дух:
«Там, в сером и гнилом тумане,
Увяла плоть, и дух погас».
Дальше Блок ставит тот вопрос, который так не любят все:
«Что ж человек?
За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?»
Вознесенский потом с неизмеримо меньшим талантом напишет: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Но что такое человек без прогресса? Блок задает гораздо более точный вопрос…
Но это пролог к тому, что я хотел рассмотреть. Я уже обсуждал эти строки… но не в них дело. А как ни странно, за некоторыми исторически обусловленными фрагментами данной поэмы прячутся вещи, которые нам нужны. Я прочитаю это и, может быть, вы увидите не только то пространство, которое будет описано в стихе, но и некий занавес в конце, или штору, за которой скрывается какая-то тайна. Ощутите сейчас это пространство и этот занавес, за которым находится нечто сокровенное, ничуть ни менее, а может быть и гораздо более важное, чем то, о чем буквально говорит Блок.
«Теперь — за мной, читатель мой,
В столицу севера больную,
На отдаленный финский брег!
Уж осень семьдесят восьмую
Дотягивает старый век»
Значит это 1878 год, год отступления войск наших от Царьграда. Год завершения Балканских войн.
«Уж осень семьдесят восьмую
Дотягивает старый век.
В Европе спорится работа,
А здесь — по-прежнему в болото
Глядит унылая заря…
Но в половине сентября
В тот год, смотри, как солнца много!
Куда народ валит с утра?
И до заставы всю дорогу
Горохом сыплется ура,
И Забалканский, и Сенная
Кишат полицией, толпой,
Крик, давка, ругань площадная…
За самой городской чертой,
Где светится золотоглавый
Новодевичий монастырь,
Заборы, бойни и пустырь
Перед Московскою заставой, —
Стена народу, тьма карет,
Пролетки, дрожки и коляски,
Султаны, кивера и каски,
Царица, двор и высший свет!
И пред растроганной царицей,
В осенней солнечной пыли,
Войска проходят вереницей
От рубежей чужой земли…
Идут, как будто бы с парада.
Иль не оставили следа
Недавний лагерь у Царьграда,
Чужой язык и города?
За ними — снежные Балканы,
Три Плевны, Шипка и Дубняк,
Незаживающие раны,
И хитрый и неслабый враг…
Вон — павловцы, вон — гренадеры
По пыльной мостовой идут;
Их лица строги, груди серы,
Блестит Георгий там и тут,
Разрежены их батальоны,
Но уцелевшие в бою
Теперь под рваные знамена
Склонили голову свою…
Конец тяжелого похода,
Незабываемые дни!
Пришли на родину они,
Они — средь своего народа!
Чем встретит их родной народ?
Сегодня — прошлому забвенье,
Сегодня — тяжкие виденья
Войны — пусть ветер разнесет!
И в час торжественный возврата
Они забыли обо всем:
Забыли жизнь и смерть солдата
Под неприятельским огнем,
Ночей, для многих — без рассвета,
Холодную, немую твердь,
Подстерегающую где-то —
И настигающую смерть,
Болезнь, усталость, боль и голод,
Свист пуль, тоскливый вой ядра,
Зальдевших ложементов холод,
Негреющий огонь костра,
…
В глазах любого офицера
Стоят видения войны.
На их, обычных прежде, лицах
Горят заемные огни.
Чужая жизнь свои страницы
Перевернула им. Они
Все крещены огнем и делом;
Их речи об одном твердят:
Как Белый Генерал на белом
Коне, средь вражеских гранат,
Стоял, как призрак невредимый,
Шутя спокойно над огнем;
Как красный столб огня и дыма
Взвился над Горным Дубняком;
О том, как полковое знамя
Из рук убитый не пускал;
Как пушку горными тропами
Тащить полковник помогал;
Как царский конь, храпя, запнулся
Пред искалеченным штыком,
Царь посмотрел и отвернулся,
И заслонил глаза платком…
Да, им известны боль и голод
С простым солдатом наравне…
Того, кто побыл на войне,
Порой пронизывает холод —
То роковое всё равно,
Которое подготовляет
Чреду событий мировых
Лишь тем одним, что не мешает…
Всё отразится на таких
Полубезумною насмешкой…
И власть торопится скорей
Всех тех, кто перестал быть пешкой,
В тур превращать, или в коней…
А нам, читатель, не пристало
Считать коней и тур никак,
С тобой нас нынче затесало
В толпу глазеющих зевак,
….
Но, расходясь, все ждут чего-то…
Да, нынче, в день возврата их,
Вся жизнь в столице, как пехота,
Гремит по камню мостовых,
Идет, идет — нелепым строем,
Великолепна и шумна…» [4]
Вы чувствуете, как здесь он описывает одновременно героизм и какую-то внутреннюю надломленность? Ведь они отступили от Царьграда
«Иль не оставили следа
Недавний лагерь у Царьграда,
Чужой язык и города?»
На эту войну освободительную за братьев славян, и за великую русскую миссианскую мечту о кресте над Святой Софией, о проливах и о том, что Россия восстает в полную величину как Византия, взяв себе Константинополь, ринулись все. Эта мечта, воплощение московского царства, переданная очень сложной империей Романовых, Петербургской империей, эта мечта поволокла за собой всех: аристократию, обычное дворянство, простой народ, интеллигенцию, разночинцев, революционеров, которые все рванули туда, потому что там была последняя попытка спасти русский миссианский исторический дух на прежнем пути, на том пути, который был задан всей эпохой от Москвы Третьего Рима, а может быть и более ранними периодами. Спасти этот дух, добыть для него подлинное, сокровенное, желанное! И пусть он возгорится, и тогда не надо рушить империю.
Но он же не возгорелся!
Они встали лагерем у Царьграда. Немцы, французы, англичане сказали русскому царю, что если он не хочет больших приключений на свою задницу, должен валить назад.
Он развернул назад армии.
Они ушли.
И теперь царица принимает парад, но смысла в параде нет. Они герои, они не потерпели поражения, их никто не утер носом, они победили. Но от ворот поворот. Миссианская цель была совсем близка, и она оказалась невозможной. Значит данное государство, данная политическая система, данная империя не может вместить в себя миссианский дух. Значит либо она, либо этот дух. И поэтому в мистерии возврата войск, в великих словах, в великолепных образах все время есть надрыв.
«А нам, читатель, не пристало
Считать коней и тур никак,
С тобой нас нынче затесало
В толпу глазеющих зевак,…
Но, расходясь, все ждут чего-то…»
«Всё отразится на таких
Полубезумною насмешкой»…
Внутри эта насмешка. Дух покинул империю. В этот день, описанный Блоком, он покинул империю.
Но он же остался. И он стал блуждать. Его нет на параде, его нет рядом с императрицей, его нет у власти. Власть лишена таинственного исторического духа, который тихо отошел от неё. Но он же не покинул Россию. Он блуждает по ней. И далее Блок описывает, как именно он блуждает.
«Пройдет одно — придет другое,
Вглядись — уже не та она,
И той, мелькнувшей, нет возврата,
Ты в ней — как в старой старине…
Замедлил бледный луч заката
В высоком, невзначай, окне.
Ты мог бы в том окне приметить
За рамой — бледные черты,
Ты мог бы некий знак заметить,
Которого не знаешь ты,
Но ты проходишь — и не взглянешь,
Встречаешь — и не узнаешь,
Ты за другими в сумрак канешь,
Ты за толпой вослед пройдешь.
Ступай, прохожий, без вниманья,
Свой ус лениво теребя,
Пусть встречный человек и зданье —
Как все другие — для тебя.
Ты занят всякими делами,
Тебе, конечно, невдомек,
Что вот за этими стенами
И твой скрываться может рок…» [4]
Значит, он говорит о том, что дух ушел с парада. Дух ушел от фокуса, эйдоса, этой империи, и он стал блуждать. И прохожий не замечает, как блуждает этот дух, как он перемещается из одной квартирки на другую, как он бродит по закоулкам Петербурга. А дальше Блок описывает: как именно это происходит.
«Смеркается. Спустились шторы.
Набита комната людьми,
И за прикрытыми дверьми
Идут глухие разговоры,
И эта сдержанная речь
Полна заботы и печали.
Огня еще не зажигали
И вовсе не спешат зажечь.
В вечернем мраке тонут лица,
Вглядись — увидишь ряд один
Теней неясных, вереницу
Каких-то женщин и мужчин.
Собранье не многоречиво,
И каждый гость, входящий в дверь,
Упорным взглядом молчаливо
Осматривается, как зверь.
Вот кто-то вспыхнул папироской:
Средь прочих — женщина сидит:
Большой ребячий лоб не скрыт
Простой и скромною прической,
Широкий белый воротник
И платье черное — всё просто,
Худая, маленького роста,
Голубоокий детский лик,
Но, как бы что найдя за далью,
Глядит внимательно, в упор,
И этот милый, нежный взор
Горит отвагой и печалью…
Кого-то ждут… Гремит звонок.
Неспешно отворяя двери,
Гость новый входит на порог:
…
И сонм собравшихся затих…
Два слова, два рукопожатья —
И гость к ребенку в черном платье
Идет, минуя остальных…
Он смотрит долго и любовно,
И крепко руку жмет не раз,
И молвит: «Поздравляю вас
С побегом, Соня… Софья Львовна!
Опять — на смертную борьбу!»
И вдруг — без видимой причины —
На этом странно-белом лбу
Легли глубоко две морщины…
Заря погасла. И мужчины
Вливают в чашу ром с вином,
И пламя синим огоньком
Под полной чашей побежало.
Над ней кладут крестом кинжалы.
Вот пламя ширится — и вдруг,
Взбежав над жженкой, задрожало
В глазах столпившихся вокруг…
Огонь, борясь с толпою мраков,
Лилово-синий свет бросал,
Старинной песни гайдамаков
Напев согласный зазвучал,
Как будто — свадьба, новоселье,
Как будто — всех не ждет гроза, —
Такое детское веселье
Зажгло суровые глаза…» [4]
Это он описывает встречу Желябова и Перовской, то есть то, как исторический дух начал блуждать по квартиркам… Вот он блуждал –блуждал, — этот исторический дух, — искал–искал, где бы ему притулиться, как бы вселить в некую новую форму свое миссианское содержание. Он искал–искал, искал мучительно, искал у народовольцев, у эсеров, искал у анархистов, у всех, и нашел у марксистов. Великий миссианский дух московского царства перешел в коммунистическо-марксистское тело.
Во исполнение его велений большевики покинули Петербург (впоследствии Ленинград), и переехали в ту самую Москву, в которой была провозглашена великая миссия. В этом смысле всегда борьба Москвы и Петербурга в каком-то смысле является еще и борьбой Москвы Третьего Рима с загадочным, сложным и очень не однозначным Петербургом». [5]
ЗАВЕРШАЯ ИССЛЕДОВАНИЕ ДОРЕВОЛЮЦИОННОГО ПЕРИОДА
Может показаться странным, что завершаем мы на картине возвращения войск из-под Царьграда, оставив без освещения множество предреволюционных событий, как и сами революционные события 1905, и 1917 годов.
Нам кажется, что после такого завершения Балканской войны судьба Российской империи была предрешена. С. Е. Кургинян высказался сильно и очень эмоционально. И здесь сложно не согласиться с ним. Тайная договоренность царя с Австро-Венгерским императором (Рейнхштадтское соглашение), ошибки дипломатии, рыхлость власти, непонимание русской миссии, — всё это приводит к бесславному окончанию войны, и, последовавшему за тем, публичному унижению России западными державами на Берлинском конгрессе, — всё это позже назовут катастрофой 1878 года.
Россия окончательно повернулась лицом к революции. В 1881 году Александр II убит террористами. Российское историческое бытие, лишенное «миссианского топлива», погружается в состояние, которое А. Блок назвал безвременьем, а К. П. Победоносцев сравнивает с ледяной пустыней.
Разделившееся в самом себе, царство не устояло. И Россия могла, вообще, исчезнуть с карты мира. Однако, произошло крайне маловероятное событие: немногочисленная группа идейно заряженных людей смогла осуществить посткатастрофическую сборку.
В итоге, русские создали нечто принципиально новое. Как пелось в гимне: «мы наш, мы новый мир построим…». Созданный мир оказался неустойчивым, потому что в его конструкции изначально имелась ошибка. Однако, благодаря усилиям данной идейной группы, русский народ смог, как выразился Н. А. Бердяев, «пройти через смерть», и возродиться в новом качестве, создав новое и сильное государство. Пусть и на малое время.
И этот феномен мы рассмотрим в третьей части, постаравшись отделить эмоции и личные пристрастия, сосредоточившись не на ужасах смерти, а на мотивах и достигнутых результатах. Попытаемся понять суть нового исторического, идейного феномена, исследовав идейную сторону коммунистического красного проекта.
Источники:
[1] Собрание сочинений Александра Блока. — Берлин: Алконост, 1923 С.11 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01005407773?page=347
[2] Н.Бердяев. «Истоки и смысл русского коммунизма» YМСА-PRESS Париж 1955 С.9 https://vtoraya-literatura.com/pdf/berdyaev_istoki_i_smysl_russkogo_kommunizma_1955__ocr.pdf
[3] М.В. Филатов ст. препод. Кафедры МИОК МГУЛа «Мессианство и миссионизм в русской религиозной философии начала ХХ в.» https://cyberleninka.ru/article/n/messianstvo-i-missionizm-v-russkoy-religioznoy-filosofii-nachala-xx-v
[4] Возмездие: [Поэма] / Александр Блок ; Обл. и кн. украшения В. А. Замирайло. — Петербург : Алконост, 1922 С.29 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01005402161?page=37
[5] С.Е. Кургинян курс лекций по политической метафизике Лекция первая Об историческом духе 23 мар. 2012 г // «Школа сути--1» // [27:25 – 49:19] https://www.youtube.com/watch?v=g4DDnobZZcU