Дима знал, что читать чужие письма – это подлость, но рука сама собой протянулась к конверту. И ведь он знал, к чему такое может привести, было подобное в его жизни. Он знал и тогда, что так делать нельзя, но слишком уж поспешно Арина его спрятала, когда он вошел в комнату, затолкав нервно в конверт и засунув в томик Цветаевой. Он сразу это заметил, как замечал все, связанное с Ариной: как у нее надувается венка на шее, когда она злится, как ее руки всегда тянутся к любой животине, будь то маленький котенок или огромная рогатая корова, как она оправляет юбку, когда садится и как алеют ее щеки, когда она читает стихи.
Нет, в тот день он не читал письма, потому что то был особенный день – он приехал без предупреждения, ведомый то ли провидением, то ли предчувствием, что нужно ехать именно сейчас, хотя предложение собирался делать в июле, когда вернется из санатория. Кольцо было давно уже куплено, и он все ждал подходящего момента, а тут они придумали ехать на озера, сразу после ее экзаменов. Тогда он решил, что сделает это там – на закате, под вечерние трели соловья. Но через две недели в санатории вдруг сорвался и поехал, поняв, что не может ждать ни дня.
Взволнованный торжественностью момента, он не заметил в ней ничего необычного – вспыхнула, улыбнулась, обняла его и долго не отпускала. Кольцо приняла – ну а как иначе? В этом он даже не сомневался.
Письмо он прочел на день, оставшись в квартире один. Он читал, а ровные строчки письма расплывались у него перед глазами, не складывались в привычную картину мира.
«Дима, если бы я могла сказать это тебе в глаза, я бы сказала. Прости меня за трусость, за эти страшные слова, но я не смогу быть с тобой. Я не знаю, как тебе это объяснить, но я поняла, что создана для другого человека. Я никого не искала, поверь мне, все произошло совершенно случайно. Я долго боролась с этим чувством, но это сильнее меня, пойми. Попробуй понять и простить, ты же такой добрый, такой удивительно светлый человек! Я говорю это не для того, чтобы подсластить пилюлю, это действительно так – ты лучший и достоин лучшего. Я обещаю что…».
Он перечитывал эти слова снова и снова, но они не укладывались в его голове: мир словно стал беззвучным, наполненный небывалой тишиной.
Арину он знал с детства – она жила в соседнем доме и была единственной из всех детей, кто обращался с ним как с обычным мальчишкой: она не смеялась над его увечьем, не показывала жалости или снисхождения. Таким он был от рождения, но, как говорила мама, ему еще повезло, при детском параличе бывает и хуже, а он ходил, пусть и припадая на одну ногу, говорил, пусть и съедая часть слов. Впрочем, смеялись над ним редко, а вот жалели почти все, одна Арина никогда не жалела, просто была рядом. Так они и выросли рука об руку, и всем было ясно, что это – навсегда.
Кое-как запихав письмо обратно, он сунул его в книжку и выскочил из комнаты. Арина поехала в парикмахерскую и вернется еще нескоро, но что теперь делать? Ждать ее и устроить разборки? Уехать, ничего не сказав? Дима не знал. Но находиться в этой комнате рядом с этим письмом было невозможно.
Он захлопнул за собой дверь квартиры, оставив ключ в прихожей, кое-как спустился по лестнице, два раза чуть не скатившись кубарем, и вышел во двор.
Солнце светило все так же. Трава зеленела, птицы щебетали. Почему? Неужели они не понимают, что теперь все поменялось и должно быть совсем не так?
Дима поковылял по пыльной улице, не замечая порой испуганных, порой жалобных взглядов прохожих. Он шел знакомыми путями, которыми они всегда гуляли с Ариной, но которые теперь казались ему совсем чужими.
Непонятно как он добрался до парка, сел на скамью. Солнце жалило незакрытые футболкой руки, но все равно Дима зяб как от осеннего ветра.
Как-то бабушка ему сказала – да зачем ты нужен такой девочке, как Арина? Она жалеет тебя, да и только! Он в это никогда не верил, знал, что Арина выше этого – она любит его да и все тут. Права была, получается, бабушка?
Он долго наблюдал за одной парочкой – молодой женщиной с круглым приятным лицом и девочкой с забавными косичками, торчащими в стороны. С ними была какая-то нелепая коротконогая собачонка, которой они кидали мяч, а она им его приносила. Дима и сам не заметил, как заснул.
Снился ему деревенский луг и бабушкина корова Зорька. Они с Ариной стояли рядом – Арина гладила корову по крутому боку, а он собирал для Арины букет ромашек.
- Дима! Дима, просыпайся!
Когда он открыл глаза, солнце уже укатилось к закату. Над ним висело встревоженное лицо Арины.
- Боже мой, Дима, я так перепугалась! Обежала весь город, чуть с ума не сошла!
Он мог бы ей сказать, что он прочел письмо. Мог соврать, что поторопился, что сам испугался своего предложения и просит вернуть кольцо. А мог сделать вид, что ничего не знает, что не видел того ужасного письма.
И он выбрал третье.
С того самого дня он ни разу не заглядывал ни в одно ее письмо, не брал в руки ни одного листа с ее стола. И вот только теперь...
- Что там, папа? – спросила младшая дочь, заглядывая в комнату. Ей, самой юной из их троих детей, было сейчас тяжелее всех, и он был против, чтобы она помогала разбирать ее вещи, боясь, что это станет слишком большим испытанием для девочки. Но она была вся в мать – упрямая, сильная, никто ее не может переубедить. Все, что он смог сделать, это оставить ей гардероб, взяв на себя документы и личные бумаги.
В его руках была стопка писем, адресованных на имя жены до востребования. Судя по штемпелям на конвертах, самому свежему из них уже пятнадцать лет. Диме очень хотелось открыть хотя бы одно письмо и прочитать. Но он этого не сделал – сунул конверты в мусорный мешок и сказал:
- Ничего, дочка, просто старые бумаги…