Валерий вырос в деревне, где-то под Новгородом. У матери был он единственным ребенком, а потому – балованным и любимым. Об отце мама никогда ничего не рассказывала. Зато соседи и родственники никогда не забывали напомнить Валерке об его происхождении.
- Мамка тебя в подоле принесла! – кричал долговязый Васька, двоюродный брат.
И эти его слова служили запалом для хорошей драки.
Валерке до слез обидно было. В чем он виноват? Откуда столько презрения? Да у доброй половины деревенских баб дети росли без отцов, и ничего ведь. Он пытался докопаться до самой истины и, наконец-то, понял: дело не в нем, не в мамке, а в самих людях. Люди разные, и не всегда – добрые. Многие из них пытались за счет унижения слабого возвыситься в своих глазах.
Вот как тетка Клавдия, сестра матери. Некрасивая, рябая Клавка не могла сравниться со статной и пригожей Марьей. Ее и замуж-то взяли благодаря «интеллигентной» профессии, продавщицы местного сельпо. Но муж Егор, быстренько сварганив Клавдии маленького Ваську, начал погуливать и интересоваться винцом, которого теперь у него было в достатке. Всегда можно взять у жены в магазине – ничего, расплатится сама. Клавка, разочарованная, совсем раскисла. Егор и так-то был ненадежным, с ленцой, мужиком, а тут еще и гулякой оказался. Все на Клавке: и дом, и огород, и скотина, и магазин. Докучливые деревенские старухи без конца дергали ее. Никаких дел: Клавдия картошку копает, конца поля не видать, а эти бабки прутся к ней, увязая в меже:
- Клавдия, открой лавку, уж очень надо сахару купить!
- Клавдейка, а муку завезли? Отложи мне пару пудиков!
- Клавушка, ты завтра поране магазин отворяй: надыть консервы и водки взять, зять приезжат!
Вот дуры! Как будто не видят расписания на магазине. И ведь каждая норовит под запись товар взять. А Клавдия потом дрожи перед ревизией!
Сеструха Мария жила и горя не знала. Дрова ей колхоз выписывал, огородик махонький, за день управиться можно. Из скотины и было: корова, поросенок, да пять курочек. Много ли им с Валеркой надо? Мужика нет и не надо. Мужик в хозяйстве – особая статья. Его кормить, обстирывать, обихаживать надо. Плохой, хороший ли, а никуда не денешься. А этой – трын-трава.
Валерку Маша из города привезла. Колхозное правление ее, как путнюю, отправило учиться на животновода. Дали ей койку в общежитии, стипендию начислили, чин чинарем! Вернулась Машка специалистом с дипломом. Зашла в правление на работу определяться, так вся контора ахнула: вот так специалист! Пузо в пальто не умещается! Однако, ничего не сказали. Как матери-одиночке, выделили квартиру – маленький домишко на две комнатенки с кухней и печкой.
Клавка сначала обрадовалась: теперь она полная хозяйка в добротной родительской, по четыре окна на каждой стене, избе. А потом чуть волком не взвыла: за таким домом догляд нужен! А Егор, в отличие от покойного отца, хорошего хозяина, мужичонка никакущий! Кое-как отработает восемь часов в РММ, и в магазин за вином. И попробуй – не дай! Мигом Клавины глаза украсит фиолетовыми синяками. Ночью придет – покоя нет. Буянит, Клаву на честный бой вызывает. А ведь ей спать надо! Она и так без рук, без ног! И Ваське в школу с утра! От такой жизни Клавдия быстро увяла, подурнела, растеряла остатки красоты, которой ей господь и так немного отмерил.
И самое обидное то, что она-то, Клавдия, ни в чем не была виновата, все делала по людским законам! И работала, и замуж вышла, и дитя в законе родила! А ей – шиш с маслом! И в то же самое время сестра Машка все наготовенько от государства получила: и домишко, и счастье семейное, и достаток!
Конечно, Клавдия преувеличивала: какой там достаток у матери-одиночки. Но – все равно: Мария цвела и пахла, Валерка всегда в обновах и здоровенький, а чисто вымытые стекла избушки белели кружевными занавесками. Раньше бы за такой грех с Машкой и не здоровался бы никто, а сейчас – почет ей и уважение! И, главное, ни один человек ее пальцем не тронет, спит себе до утра без задних ног, и на работу идет как королева! Господи, да за что такая несправедливость!
Обида и зависть пересилили сестринскую любовь и привязанность. Клавдия старалась не встречаться с Марией, чтобы не вывалить нечаянно на нее всю свою злость. Она перестала забегать вечерами по пути из магазина к сестре, чтобы попить чайку. Потом запретила Ваське гостить у тетки и дружить с Валеркой. Понимала, что зря: Вася и накормлен, и умыт. И уроки сделаны. Маша парню заштопает и приголубит, как родного. Но Клавдию уже несло по кочкам, и она орала на сына, когда тот опаздывал к ужину, заигравшись с братом.
- Мамка, чего ты кричишь на меня? – удивлялся Васятка, - я ведь и стих выучил, а потом мы с Валеркой вместе книжки читали.
- Нет! И все! Я сказала! Нечего таскаться по чужим людям!
- Да какая ж мне чужая тетка Маша? – Васятка, несмышленыш, хлопал глазенками и ничего не понимал.
- Такая! Дурная она! Пропащая! Нечего! – Клавдия обливала помоями родную сестру, не стесняясь в выражениях.
Что посеешь, то и пожнешь. Потихоньку Вася, отравленный ядом сплетен и наговоров, искренне поверил в слова матери, и, заразившись от нее злобой, старался при каждой нечаянной встрече побольнее ударить «выродка» Валерку.
Клавдия нет-нет, а и скажет, взвешивая сахар или толстые серые макароны, кинув гирьку на весы, очередной покупательнице с длинным языком:
- Не смотри, не смотри, тетка Марфа, не обвешу. Я – баба честная. Отродясь никого не обманывала: ни людей, ни государство! Эта Машка – любительница на дармовщинку пожить. Ишь ты, нагуляла в городе шпаненка своего, и горя мало!
- Ой, и не говори, Клавдейка, — льстиво соглашалась Марфа, пугливо поглядывая на стрелку весов, — она, энта Машка, говорят, в городе хвостом мела почище профурсетки какой! У них там в городах сейчас так заведено: губы намажут и вперед! Какой мужик попадется, под того и стелются... Ты, это, Клавушка, подушечек мне отсыпь маленько, ага?
И вьются, вьются бабьи слухи по селу, удержу нет. И вот уже, масляно, облизываясь на статную Марьину фигуру, сплевывает местное мужичье:
- Ах ты, ш-шалава городская...
И бабы, вспохватившись, что в запале наплели лишнего, ненавидя за это не себя, а Марию, собираются в кружки и поносят, клянут несчастную Машу еще больше, забыв про дела, детей и скотину. Начесав языки вдоволь, охнут и бегут домой, где ревет недоенная корова, не греет нетопленная печь и неприятен ногам неметеный пол. Получив от сердитых мужей справедливый нагоняй, ненавидят Марию все сильнее.
Маша долго не знала, не чувствовала, что творится за ее спиной. Ей не до разговоров: который год велась война с председателем за новый телятник. В старом, продуваемом насквозь всеми ветрами, телки дохли как мухи. Падеж скота достиг таких размеров, хоть караул кричи! И сердце кровью обливалось: живые души, малюхонные, в адовый мороз уже и мычать не могли, а тихо ложились на ледяные полы, закатывая кроткие глаза, опушенные длинными ресницами. И однажды она, не выдержав, влетела в контору и при всех, не стесняясь, закричала:
- Я на тебя, Михалыч, жалобу в райком напишу! И в «Крестьянку» напишу! Я до Брежнева дойду, так и знай!
То ли угроза подействовала, то ли что, но к весне к старому телятнику начали подвозить новенькие кирпичи, шифер, доску. И Сергей Михайлович, председатель, понимая, что права, права Мария, все равно чувствовал к ней неприязнь. И дома, посасывая мозговую косточку, положенную в тарелку щей, жаловался супруге:
- Никакого аппетита нет. Все мозги сучка Машка выела.
А та с готовностью подхватывала:
- С нее станется, Сережа. Терпи. У нее, говорят, в райкоме любовник. Она и ребенка от него прижила!
Мария прозрела, когда Валерка, однажды вернувшийся домой из школы с расквашенным носом, спросил у матери:
- Мам, а че такое выб..док?
Вот тогда и поняла она, какая тараканья возня устроена вокруг, какой злобой исходят люди. За что страдает любимый и желанный сынишка. Нет, она не сгорбилась, не съежилась от людских пересудов. Хмыкнула только один раз:
- Дерёвня!
И еще выше голову подняла! А пускай, что хотят, то и думают, коли мозгов с гулькин нос! Ей даже на пользу! Вон как председатель засуетился, забегал. Любовник в райкоме у нее, оказывается! А и пусть будет любовник! Зато местные ухари, много о себе возомнившие, поменьше под окнами шастать будут! Кто они против городского начальства – тьфу!
С тех пор душа Марии стала каменеть, покрываться толстым бронзовым слоем. Деревенских называла презрительно говноедами, а сыну внушала каждый день:
- Валерик, учись хорошо! На одни пятерочки учись! Вырастешь, уедешь отсюда в город. Станешь большим человеком. Женишься на красивой городской девушке. Не вздумай даже смотреть на этих чухонок! У них ведь ни ума, ни фантазии!
- Да на кой они мне сдались, м-а-а-ам, - тянул Валерка, — я лучше в футбол с ребятами погоняю.
- Ну это ты сейчас так говоришь. А подрастешь, забегаешь!
- Да ну их, этих девчонок! Я никогда не женюсь! – Валере не нравились эти разговоры, и он спешил убежать во двор.
Но материнские слова легли на благодатную почву. И Валерка подтянулся и вышел в первые ученики. А окрепнув и выросши в рослого парня, заткнул рты и Ваське, и остальной шпане, сдвинув большинству особо разговорчивых носы набок.
К тому времени школа из семилетки превратилась в полноценную среднюю, с десятилетним образованием, и Валерка окончил ее с медалью. В Новгороде играючи получил высшее техническое образование и решил покорять столицу. Но не успел. Женился на Наталье. Как – и сам не понял.
Ему не нравились крупные, хорошо сбитые девушки. Таких в родном колхозе пруд пруди. Мечтал Валерка о хрупких, тонких и ломких, похожих на тростиночки, героинях советских фильмов шестидесятых годов. Таких как Самойлова.... Нервных, чутких, ранимых. Сбила его с толку Наталья, русская Венера, вышедшая из «пены речной». Никакой в ней не было нервности и капризов. Спокойная, расторопная и деловитая, она никогда не скандалила и не повышала голос. Она не носилась со своей беременностью, как с писаной торбой, не требовала повышенного внимания и не отправляла Валерку ночью искать апельсины.
С Наташкой ему было хорошо и спокойно. И в постели ему было с Наташкой хорошо. Люби и радуйся. А душа требовала огня. Просила бури. Хотела совсем другого: борьбы, натиска и драмы. Жизнь с Натальей совсем не походила на ту, о которой мечталось – тихая гавань. Как у стариков, ей-богу.
И тут он увидел ту самую, единственную и неповторимую! Елена походила на фарфоровую статуэтку, на сказочную танцовщицу из сказки Андерсена, на экзотическую птичку, случайно залетевшую в бедную хижину и мечущуюся в ней в поисках выхода.
И Валера забыл про все. Кто такая Наталья? Зачем она ему? С ней и так все будет хорошо, и его судьба никак не должна была соприкасаться с толстой и прямой линией судьбы молодой жены. Он не мог налюбоваться Еленой, живым воплощением его снов. Околдованный балериной, беспечно порвал семейные узы, нисколько не заботясь о том, что будет без него. Набег тещи только утвердил его решение. Со временем и жена должна будет превратиться в это туповатое чудовище, место которому на деревенском базаре. Вылитая тетушка Клавка.
Наталья без звука собрала ему чемодан и слова не сказала на прощанье. Унылая глупая корова. Располневшая, подурневшая, с трудом передвигавшаяся на отяжелевших ногах – куда ей до легкой, как перышко, как кленовый листик, Елены? Валерий не чувствовал уколов совести, от ребенка не отказывался, исправно платя алименты каждый месяц. Позже, значительно поправив материальное положение, присылал богатые посылки. Бывшая принимала их, но не докучала Валерию с проблемами. Все складывалось замечательно!
Свою ужасную, непоправимую ошибку Валерий понял не сразу. А когда понял – расхотелось жить.
---
Анна Лебедева