Не надо обманчивых грез,
Не надо красивых утопий;
Но Рок поднимает вопрос:
Мы кто в этой старой Европе?
Случайные гости? Орда,
Пришедшая с Камы и с Оби,
Что яростью дышит всегда,
Все губит в бессмысленной злобе?
Иль мы — тот великий народ,
Чье имя не будет забыто,
Чья речь и поныне поет
Созвучно с напевом санскрита?
В. Я. Брюсов "Старый вопрос"
Кто такие Русы? Откуда они пришли на эту землю? В каких богов верили? Чем жили? Чего хотели?
Эти вопросы оставлены без ответов. Наследие предков переиначено, оболгано и переписано, ещё в Екатериненские времена. Исследования и рукописи Ломоносова были вывезены из его дома, сразу после смерти. Фрагменты славянского прошлого находят в немецких землях, в Финляндии, Якутии и Аляске. Если и остались старинные летописи изъятые Петром, Ватикан вцепился в них мертвой хваткой.
К сожалению, в советские времена не принято было говорить и глубоко копать, о том что было ДО ... До Октябрьской революции, до Романовых, до Рюрика. А знать это не только нужно, необходимо.
Многие авторы-исследователи публикуют сегодня результаты собственной работы. Не все они придерживаются исторической канвы старой академической школы. Думаю, это даже к лучшему.
В поисках более-менее вменяемой литературы, натолкнулся на книги Льва Прозорова (к сожалению скончавшегося в марте 2020-го, в возрасте 47лет). С первых строк, чувствуется безмерное уважение к героям эпосов, истории и ревностное отношение к тем, кто намеренно уводит в сторону от древних корней славянских народов. Этой небольшой заметкой, я хочу выразить свою благодарность автору и всем, не боящимся искать, говорить и публиковать подобные работы.
В 21м веке многое перемешалось: этносы, языки, традиции, кухни, но покусительств на само определение - быть тем, кем себя считаешь - продолжателем Рода - допустить нельзя. Согласен, с теми, кто говорит, что советский человек - выше национальности. Это правда. В момент угрозы, никто не делил себя на казахов, молдаван, украинцев. Мы все были русскими. Мой дед-фронтовик, воспитанный бабкой-еврейкой считал себя русским. Но фамилию носил не то польскую, не то австрийскую.
Да и сейчас, в этой неразберихе, иноземные недруги, не видят в нас представителей разных народов, называя - "Рус". А кто ты там: армянин или бурят, им всё равно. Боятся они нас одинаково сильно. И правильно делают.
Знать свою историю нужно. Ограничиваться скудными данными школьной программы не стоит. Книга Прозорова, из серии "Русские герои" - включает два произведения: о Святославе Храбром и Евпатии Коловрате. Книга художественная, но написана на основе сохранившихся документов и упоминаний. Автор постарался бережно воспроизвести картину произошедших событий, так как оно могло быть на самом деле.
Ниже приведу, начальный фрагмент 1й главы, посвященной Евпатию Коловрату (1200 - 1238 по новому календарю, введенному Петром первым. До 17 века на Руси вели летоисчисление по славянскому календарю – от 5508 года до н. э. Согласно этой точке отсчета, сегодня мы наблюдаем не 2022 год от Рождества Христова, а 7530 год от Сотворения мира. Годы жизни Еупатия следует считать 6708 - 6746).
Если говорим на одном языке, ставь 👍, пиши чего нибудь в комментах. Репост приветствуется, но не наказывается. Подписка - это взаимные обязательства 😏
"СМЕРТЬЮ СМЕРТЬ ПОПРАВ"
"Они опоздали.
Это стало явным, когда еще не показалась из-за бора гора над Окой, на которой стоял их город. Девственно чистым было зимнее небо над лесом. Ни одного печного дымка.
Когда дружина выехала из-за бора, глазам гридней — своих и невеликой черниговской подмоги — предстал черный, обугленный горб горы.
Вскоре они увидали первых мертвецов. Это были мужики, бабы, дети, старики со старухами. Те, кого гнали перед собой на стены враги, те, кто должен был волочь к стенам своего города стеноломную, камнебойную смерть. Те, кто, увидев, куда и зачем их привели, бросились с голыми руками на чужаков или просто спокойно опустились в снег: убивайте, мол. А дальше нейдем.
Их было много — десятки, может быть и сотни. В другое время воевода склонил бы голову над их последней отвагой. Сейчас он ехал мимо с пустым сердцем, ибо тщетной была эта отвага. Не спасла она города над Окой.
Потом, у самих стен — у того места, где были стены, — на раскатах он увидел остальных. Тех, кто все-таки шел на град впереди врага. Что они кричали землякам, сородичам на стенах перед смертью? Умоляли не стрелять, загораживаясь трясущимися руками? Или, наоборот, смерти просили?
В другое время воевода задумался бы о слабости человеческой. А сейчас сердце его было пусто, ибо он сам оказался слаб — слишком слаб, чтобы защитить родной город или хотя бы умереть вместе с ним…
Поднимались меж пепелищ по заваленному телами взвозу. Копыта коней выстукивали «опо-зда-ли, о-по-зда-ли».
Кричи теперь, что мчался изо всех сил. Что спал в седле на ходу. Что разлетались под копытами сугробы, трещал речной лед за спиной и в страхе бежали прочь, забыв зимнюю лютость, серые стаи. Что, если бы еще быстрее, не сдюжили б кони и дружина заснула бы посреди зимних лесов вечным сном…
Кричи! Что кричать, кому?
Старику, сжавшему в руках половинки разрубленной иконы?
Распятой посередь двора голой малолетке со смерзшимися в мутные льдинки на посерелых щеках слезами боли, стыда и смертного страха?
Кузнецу, чью семью настигли посреди улицы, ведущей к воротам детинца, что в последние мгновения видел: гибнет напрасно, никто не ушел — ни жена, ни дочери, ни младшенький, прикорнувший в алой луже под тыном?
Кому, воевода? Может, вот этому псу, лежащему у ворот рядом с хозяином, утыканному стрелами, но успевшему — морда в крови — дотянуться до чьей-то глотки?
Пес сумел — не защитить, так хоть честью погибнуть. А ты, воевода, не сумел. Вот и весь сказ. Вот и весь суд…
Собор высился над пеплом и углями Крома. Белокаменные стены закоптели на две трети, но последняя, верхняя, сияла под солнцем незапятнанной белизной. И радостно сверкали медные купола.
Медью были окованы и ворота собора. Закоптелой, оплавившейся, покореженной медью. Сюда не волокли стенобойных машин и таранов. Ворота выставили бревном — тяжелой и длинной кремлевой сосной, вывернутой из полусгоревшего дома. Оно и сейчас лежало рядом — с разбитым, измочаленным комлем.
Только здесь, у разбитых дверей собора, воевода вдруг понял, что все это время в нем жила, копошилась подленькая надежда: мол, все обошлось, успели, уехали в лесную деревню…
Наверное, ему надо было гордиться. Когда подалась и рухнула искореженная медь соборных ворот, его сыновья не стали прятаться за материны юбки. Кинулись навстречу лезущим в пролом смуглым косоглазым убийцам. Воевода знал своих сыновей — не за так они отдали свои жизни. Свалили одного, а то и двух перед тем, как сверкнула в глаза кривая сабля, погасив мир, в котором они не успели пожить.
Но для гордости не было места в опустевшей душе, и лишь на дне еще скреблась в последних судорогах надежда: «Они… одни только они… сбежали по дороге от матери, пришли сюда…»
Рука лежала в стороне от груды тел. Рука, перерубленная в запястье, — торопившийся чужак решил не возиться с застежкой серебряного обручья. Тонкие, нежные пальцы сжались в детски беспомощный кулачок, и грабители не стали нагибаться, чтобы содрать с одного из них простенькое обручальное колечко. Воевода опустился на колени над этой рукой, осторожно коснулся ее. Помнишь, спросил он без слов, помнишь, вот здесь, перед алтарем, я надел тебе это кольцо?..
Сам он пытался вспомнить — и не мог. Вот здесь, здесь не могло быть этого… здесь прокравшаяся в разбитую дверь поземка стелилась между грудами окоченевших тел. Здесь свет угасающего дня равнодушно скользил по мертвым, покрытым сажей и кровью лицам — и безмятежно-благостным ликам на стенах."
Другое, от Мазая: