Вы знаете Лиду Мониаву, точно слышали о ней. Вообще-то Лидия Мониава — учредитель фонда для неизлечимо больных детей. Но летом волонтеры стали обращаться к ней, к врачам хосписа фонда «Дом с маяком» за срочной помощью прибывающим в Россию беженцам из Украины: те бежали сюда от бомбежек либо хотели через Россию выехать дальше в Европу, но это стало неосуществимо. Лида создала новый фонд помощи беженцам, который тоже называется «Дом с маяком». Собрал тезисы из ее интервью команде подкаста «Совещательная комната» (аудио).
О мотивации помогать
Стало понятно: нельзя просто жить, как мы жили раньше. Видно, что это <безразличие> приводит страну к трагедиям, и я стала думать, что еще я могу делать сверх того, что делала раньше, чтобы или предотвратить, или смягчить последствия.
И все идеи были про какой-то протест — выйти с плакатом на Красную площадь. Потом я посмотрела, к чему это приводит, что просто ничего не меняется, людей сажают. Ну, и отказалась от этой идеи.
Параллельно к нам в детский хоспис стали обращаться волонтеры, которые занимались вывозом людей из Украины в Европу. Откуда они? Знаете, — как двигается в каком городе, то оттуда к нам беженцы едут. Вот, закончилось в Мариуполе, огромное количество людей приехало из Мариуполя. Сейчас в основном едут люди из Херсона. Донецкую область начали бомбить — оттуда народ поехал. Там часто были люди после ранений, старики, у которых после подвала давление скачет, дети, у которых после плохой воды в Мариуполе появилась неукротимая рвота. Людям нужна медицинская помощь. Волонтеры обращались к медикам хосписа с просьбой помочь им на вокзале или в гостинице. И так я погрузилась в эту тему беженцев.
Далеко не все из них едут в Европу. Кто-то хочет оставаться в Москве, потому что у них тут родственники, знакомые, потому что боятся и не знают языка. Или просто уже нет сил.
И вот получается, что я здесь, в одном городе с этими людьми, у которых в Украине у них было все, а теперь нету просто ничего — нет постельного белья, нет еды, нету кастрюль. Ну просто голые, у кого-то нет кровати, люди спят на полу. Невозможно было ничего не делать. И тогда мы решили сделать волонтерскую группу и начать им помогать. Мы зарегистрировались летом, но полгода работали как волонтеры, а как фонд начали официально работать только в октябре — в России очень медленно это.
Почему первый вопрос волонтеру — про политические взгляды, и почему беженцы говорят пропутинские вещи
Сначала я как куратор семьи собирала информацию о том, что людям надо. И искала ресурсы, чтобы их потребности закрыть. Но потом я поняла, что я одна могу вести 10—15 семей, а их тысячи, которым нужна помощь. И я поняла, что будет более эффективно, если я найду еще кураторов.
Как мы ищем кураторов. Связываемся и задаем им вопрос — как они относятся к политике. Будут ли они готовы помогать семье, в которой окажутся противоположные политические взгляды.
Почти все семьи — они боятся, потому что не знают, что можно говорить в России, чего нельзя говорить в России, и они обычно говорят очень пророссийские, пропутинские вещи.
И поначалу волонтеры к такому не готовы, это их шокирует. Почему люди, которые все потеряли, продолжают это все поддерживать? Но в общем мы просим волонтеров как бы эмоционально к этому всему не подключаться.
Еще мы спрашиваем о том, как волонтеры относятся к памяткам, к инструкциям, готовы ли они будут все это выполнять и готовы ли они три месяца быть на связи с какой-то конкретной семьей. И вот если волонтер на все готов, то мы его подключаем к сайту, где публикуем заявки от семей. Нам приходит в день 30–40 новых заявок.
Семья пишет: мы из Мариуполя, из Донецка, из Херсона, из Северодонецка. Пишут, откуда они приехали только что или месяц назад приехали, и пишут, что им нужно. И кураторы сами разбирают эти заявки. Самые сложные заявки — от пенсионеров, потому что у людей нет мессенджеров, им сложно сфотографировать документ, к ним надо ехать. Очень сложная коммуникация. Бывает, что в одной семье 12 человек, и позаботиться о каждом очень сложно. Поэтому, в общем, у нас есть легкие заявки, сложные заявки, и мы стараемся. Раньше нам удавалось, чтобы больше трех дней семьи не ждали помощи. Сейчас уже подольше — некоторые по 10 дней помощи ждут.
Мы помогли, по-моему, шести с половиной тысячам человек.
Беженцы не идут к психологу, даже когда пережили страшную травму
Я первым делом набрала кучу волонтеров-психологов, но, к сожалению, беженцы к ним не обращаются. У них как-то нет такой культуры — работать с психологом. То есть человек может говорить: у меня убило в семье трех человек, на моих глазах. Может рыдать. Но когда ты ему говоришь: не хотели бы вы пообщаться с психологом? — он отвечает: нет, спасибо, я справляюсь. И в итоге эти волонтеры-кураторы как бы выполняют роль такой эмоциональной моральной поддержки. Уговорить человека пойти к психологу мало у кого пока получается.
Кто сейчас идет в волонтеры
В основном это какие-то успешные люди, у которых крутая работа, которые, эмоционально переживают вообще эту тему и чувствуют себя виноватыми, ответственными, хотят хоть что-то сделать, чтобы хоть как-то исправить последствия этой ситуации. То есть это люди социально ответственные, социально активные. Примерно 20% наших волонтеров уехали после объявления мобилизации — и семьи долго стали ждать помощи.
Каким беженцы видят будущее?
Они в депрессивном состоянии, им просто мало чего хочется. Решают свои насущные проблемы: похолодало, нам бы куртку. У нас закончилась еда, нам бы покушать. У них нет какого-то долгосрочного планирования. То есть у них же все было.
Одна мама мне написала: «У каждого ребенка был и самокат, и велосипед, и санки, и компьютер, и смартфон, и все было. А теперь мы просто сидим ни с чем и вынуждены у вас трусы просить. Нам очень все это некомфортно и неприятно».
От людей, у которых не решены самые бытовые насущные вопросы, мне кажется, невозможно ждать каких-то жизненных планов и стратегий. Что они планируют дальше? Все они говорят: мы хотим вернуться к себе домой.
Некоторые едут к себе домой — посмотреть, что там. Потом возвращаются совсем печальные и говорят, что в ближайшее время туда вернуться будет невозможно. Там все разрушено: ни электричества, ни воды, ни канализации — ничего нет.
Страшнее всего — маленькие детали в историях беженцев
Меня все время «пробивают» какие-то маленькие детали.
То есть у каждой семьи наступает новый день, и каждый расскажет, как у них кого-то убило, как у них все разрушено, как они сидели в подвале. И такие истории меня уже не «пробивают». Но в каждой такой истории — всегда какая-нибудь мелочь, что-то вылезает.
Меня совсем сильно выбила история с утюгом, потому что люди хотят поддерживать какую-то свою достойную жизнь, которая у них раньше была. Им важно гладить одежду. Я вот, например, свою одежду не глажу, у меня нет утюга. Я про это даже не думала. А одна женщина — она привыкла каждое утро, провожая своего мужа на работу, гладить ему одежду.
Человек три работы сменил, и ему ни разу нигде не заплатили. А жена ему каждое утро старается гладить одежду, утюга у нее нет, она гладит чайником.
Или бабушка, например, к нам обратилась: говорит, я снимаю спальное место (они так это называют — спальным местом). Она спит на кухне в квартире, где, видимо, много народу живет. Ей это место сдают. Она на полу спит. Она пишет: можно ли раскладушку?
Например, хотели устроить пикник у нас во дворе хосписа для семей, чтобы они немного расслабились. Мы решили, что сделаем барбекю, всех угостим, и стали развивать эту идею.
Они говорят: вы знаете, мы на костре готовили все последние четыре месяца, нам сейчас это не будет приятно — делать барбекю во дворе. И мы не стали устраивать такой пикник.
Насущные проблемы украинских беженцев: легализация — паспорт — мобилизация. И буллинг в школах на уроках патриотизма
Первая проблема — легализация пребывания в России. Пока у них нет регистрации, они не могут ни подать заявление на убежище, ни устроить детей в школу или в садик. И на работу часто не берут их.
Дальше надо как-то свой статус пребывания в России оформить. Они же, типа, не беженцы. Они, типа, новые россияне. Никакой процедуры выдачи паспортов пока мы не видим. Старые механизмы — когда они должны были получить временное убежище — уже не работают. Новые механизмы — получить паспорт россиянина — тоже еще не заработали. Но если они получают паспорт россиян, то мужчины подлежат мобилизации. Многие беженцы боятся и обращаются с вопросом, как не становиться гражданами России. Но у нас нет ответа на этот вопрос.
Проблема с работой у них у всех.
В школах буллинг сильный, ведь у нас же сейчас патриотическое воспитание очень бурное и все против Украины. А в школы идут дети, для которых флаг Украины, гимн Украины — это родные вещи. И им тяжело очень в этих школах.
Как помочь фонду
Надо зайти на сайт фонда помощи беженцам «Дом с маяком».
Там есть разделы:
- и «Помочь вещами». Там можно посмотреть, какие вещи мы сейчас принимаем, и что-то принести нам на склад.
И есть разделы с анкетами для разных волонтеров. Это для тех, кто хочет помогать на складе, кто хочет быть куратором, у кого есть машины, кто с машиной готов помогать.
